— Понимаю, Хэбидя! Во время прошлой экспедиции я сам оказался в похожей ситуации! — И я кратко пересказал ненцу историю о том, как отказался пить кровь в чуме Гаврилы, чтобы не расстраивать Олега Тайшина.
— Гаврила твой правильно сказал: мы к простым христианам нормально относимся. Но вот пасторы их, которые по всей тундре ездят, святые места разрушают… — ненец сжал кулаки. — Попадись мне такой проповедник — задушил бы тынзяном, как жертвенного оленя! Мы же их церкви не сжигаем, не бросаем камни в окна Домов молитвы. А они пришли на чужую землю и разрушают самое святое, что у нас есть! Знаешь, ведь если нанести на карту священные места ненцев, они образуют сложную сеть. Вся наша жизнь связана с ними: кочуя через эти святилища, мы чувствуем единение со своей землей, с нашими предками… Если разрушить священные места, к чему призывают ненавистные мне пасторы, мы станем просто совхозными пастухами, которые за деньги перегоняют оленей с места на место, — ненецкий народ исчезнет с лица земли, уйдет в сопки, как когда-то ушли сихиртя…
Голос ненца дрожал, кулаки были сжаты, лицо потемнело. Сэротэтто вновь напомнил мне вождя индейцев, только теперь уже грозного, призывающего выйти на тропу войны. Мэйко восхищенно смотрел на отца, Еля отложила шитье. Наконец Хэбидя провел ладонями по лицу, успокоился и уже весело сказал, посмотрев на меня:
— А Петр Серасхов, будь он хоть десять раз крещеным, — мне все равно лучший друг!
Я улыбнулся, нисколько не сомневаясь в искренности слов ненца. «Но что случилось бы, начни Петр разрушать святилища, активно проповедовать христианство? Выдержала бы это испытание дружба Сэротэтто?» — задал я себе вопрос, и почти сразу в голове возник неутешительный ответ. Я вновь вспомнил свою прошлую экспедицию: на Ямале шла невидимая, но очень жестокая война за веру…
Я решил перевести разговор на другую, живо интересующую меня тему:
— Хэбидя, вот ты сказал, что на шамана вовсе непохож. А какие они, шаманы? Если, конечно, они еще остались. Я слышал, во времена советской власти их всех расстреляли…
— Есть у нас шаманы, тадебя называются, как без них? — удивился моим словам Сэротэтто. — Да и советская власть им ничего плохого сделать не могла. Сильные они люди, шаманы…
— А чем «работа» шамана, если так можно выразиться, отличается от того, что делаешь ты? — снова спросил я.
— Я только за бабушками присматриваю, жертвы им приношу. А тадебя сам может в другие миры отправляться. Шаман — он как бы в нескольких мирах живет. В обычной жизни пасет оленей, рыбачит. А когда шаман с духами общается, он из тела своего выходит. Может и к Нуму подняться в Верхний мир, и в Нижний мир опуститься, где Нга правит. Шаманов, которые обычно в Верхний мир на своем волшебном олене ездят, мы зовем Небесными шаманами. А те, которые в Нижний мир опускаются, — это Земные шаманы…
— Хэбидя, а как шаманами становятся?
— Обычно в юности у человека, чьим предком был тадебя, «шаманская болезнь» начинается: голова болит, слабость, видения всякие, кто-то голоса слышит. Говорят, это духи призывают будущего шамана. Отказаться нельзя — умрешь или с ума сойдешь. Юноше, у которого «шаманская болезнь» случилась, ищут опытного наставника, старого шамана. Тот обряд проводит, проходит «шаманская болезнь», юноша силу обретает, духи ему начинают служить. Но я подробностей не знаю, сам-то я не шаман! — напомнил Сэротэтто.
— А что обычно шаманы делают? Болезни лечат? — я слушал ненца затаив дыхание.
— Это главная работа! — кивнул Сэротэтто. — Если человек тяжело заболел, значит, злой дух его душу украл. Шаман за этой душой отправляется в Нижний мир, чтобы ее вернуть. Вернет — поправится человек, нет — умрет. Сам тадебя тоже погибнуть может, если злые духи его одолеют, — душа его в тело не возвращается, и люди шамана мертвым находят в чуме после обряда… Есть еще самбана — шаман, который души умерших провожает. Бывает, умер человек, а душа его среди живых бродит. Оленей пугает или зовет кого-нибудь из родственников с собой в Нижний мир, во снах является. Тогда и зовут самбана. Он душу-призрак ловит и в Нижний мир сопровождает. Это, говорят, самая опасная для шамана работа… А еще шаманы будущее предсказывают, погоду изменить могут, пропавшие вещи или людей находят…
— Хэбидя, скажи честно: это все и вправду существует? — спросил я с недоверием и одновременно с каким-то детским желанием продолжения сказки.
— Конечно! — ненец кивнул. — Вот в прошлом году был случай. Тоже пурга началась, да не нынешней чета — неделю бушевала! Прямо перед пургой из Сюнай-Сале в райцентр выехала семья: муж с женой и их маленький ребенок. И пропали! Мы в МЧС звоним, говорим: так и так, люди в пургу заблудились. А нам спасатели отвечают: ничего сделать не можем, вертолет в такую погоду не полетит! Что делать? Пошли мы с братом к старому шаману, еле добрались — хорошо, чум его недалеко от поселка стоял. Спрашиваем: живы они хоть или уже замерзли? Шаман свой бубен взял, на огне долго грел, потом петь начал, с духами говорить — такая сила от него шла, никогда не забуду! И отвечает: они живы, ищите сами, никто больше не поможет! Тогда мы с мужиками разбились на группы, взяли запасы еды, теплые вещи и поехали искать. Едем рядом, чтобы друг друга не потерять, ветер метет, ничего не видно, жуть! И вдруг из пурги к одному из снегоходов на свет фары выходит мужчина! Обмороженный, но живой! Плачет, говорит: погибла семья! Он их у снегохода оставил, а сам пошел помощи искать. А где теперь то место — не помнит, закружила пурга. Мы его в больницу отвезли, а сами опять к шаману: искать нам еще двоих или не искать? А шаман говорит: что вы меня тревожите? Я же сказал: все живы, ищите! Мы опять на снегоходы — и в пургу! Три дня искали — не нашли, совсем отчаялись. А потом вдруг ветер стих, и мы решили еще раз от райцентра до поселка проехать — так, для очистки совести, как говорится. И нашли брошенный «буран»! А рядом с ним — женщину с грудным ребенком, живых и невредимых! Она, оказывается, как муж ушел, возле снегохода «куропачий чум» выкопала — проще говоря, яму в снегу. Туда с ребенком спряталась и пургу переждала. Запас еды у нее был, сама даже не обморозилась! Привезли ее в поселок, а тут и вертолет МЧС прилетел. Спасатели их скорее на носилки, в вертолет, а женщина говорит: вы куда меня везти собрались? Я здорова, не нужна мне ваша помощь. Муж из больницы сбежал, как узнал, что семья спаслась, обморожения у него несильные были, и тоже лететь отказался. Ну, спасатели взяли расписку, что они от госпитализации отказались, а главный их офицер меня спрашивает: как смогли людей найти? Я ему рассказал про нашего шамана. Офицер, к моему удивлению, смеяться не стал. Очень серьезно меня выслушал и даже спросил, может ли МЧС к этому шаману обращаться в экстренных случаях. Я говорю: не знаю, это с ним говорить надо! Но мой телефон офицер записал, сказал, что позвонит, если помощь нашего шамана потребуется. Такая вот история, Костя…
Сюнай-Сале
К обеду пурга действительно стихла, как и предсказывал Сэротэтто. Мэйко, наслушавшись рассказов отца, захотел поехать с нами — сначала в поселок, а потом дальше, в тундру — собирать подписи. Еля сначала пыталась возразить, намекая, что Мэйко еще маленький, но Хэбидя резко прервал жену:
— Он поедет с хорошими людьми делать достойное дело! Как он вырастет настоящим человеком, если сейчас я не отпущу его? Мне будет стыдно смотреть в глаза собственному сыну! — Голос ненца гремел, и Хэбидя на мгновение вновь превратился в сильного вождя индейцев. Но когда Мэйко уже был собран в дорогу и едва сдерживающая слезы Еля вышла нас проводить, Хэбидя, неожиданно смягчившись, ласково сказал жене:
— Тундру он знает, не пропадет, если что. Не бойся…
Мы промчались по заметенному пургой следу и вскоре остановились на въезде в небольшой поселок. Ненец повернулся ко мне и сказал:
— Костя, ты наши тайные имена знаешь. У меня просьба: в поселках при чужих людях, даже при Петре, называй меня и сына по-русски, хорошо?
— Хорошо, Семен! — кивнул я. — Я так и собирался делать, даже без твоего предупреждения.
Проехав через поселок, который назывался Сюнай-Сале, мы остановились у здания местной администрации.
— Что-то Петра с Андреем нет! Запаздывают! — покачал головой Семен. — Но ничего, пойдем, я вам с Мироном одно место показать хочу!
Пройдя между домами, мы оказались на высоком берегу реки. Скованная льдом белая лента, извиваясь между холмистыми берегами, исчезала у горизонта в морозной дымке. На холме я заметил множество деревянных ящиков, перевернутых нарт, торчащих из земли хореев. Я понял, что мы на кладбище…
— Это кладбище рода Сюнай, — неторопливо начал свой рассказ ненец. — Когда-то это был сильный народ, они владели большими стадами оленей, рыбачили на реке. Но потом болезни и войны унесли жизни многих людей, и род их прервался. Последний человек из народа Сюнай не имел детей. Говорят, состарившись, он пришел на этот мыс, где были похоронены все его родичи, и запел прощальную песню. Не успело эхо отразить последних слов его песни, как обратился он в черную гагару и исчез в небе… По обычаям нашей земли место, где ушел из жизни последний человек из какого-то рода, называют именем исчезнувшего племени. Так появился мыс Сюнай-Сале…
Сэротэтто повернулся к сыну и твердо сказал, глядя ему в глаза:
— То, что мы делаем, Мэйко, очень важно. Если сейчас не бороться за права оленеводов и рыбаков, именем нашего народа после его гибели тоже назовут какой-нибудь мыс или сопку…
Ненец положил руки на плечи сына, словно благословляя его. Потом вздохнул, резко повернулся и, не оборачиваясь, пошел в поселок.
Мы нагнали Семена возле красивого дома, обшитого желтым сайдингом. Ненец стоял, задумчиво проводя ладонью по пластику покрытия. Поселок Сюнай-Сале был небольшой, удаленный, и я удивился, увидев, что почти все дома здесь новые.
— Поселку кто-то выделил средства? — спросил я ненца. — Так много новых домов…