— Новых? Ну-ну! — невесело усмехнулся Семен. — Средства, конечно, выделили, только деньги до поселка не дошли. В итоге старые бараки снаружи пластиком прикрыли, а отчитались, что дома построили. Даже телевидение приезжало, репортаж по программе «Ямал-регион» много раз крутили. Только внутрь репортеры не заходили. А зря! Мы с тобой сейчас зайдем, сам все увидишь…
В маленькой темной комнате, половину которой занимала потрескавшаяся русская печка, ютилась семья из десяти человек. Шкафов и кроватей не было, люди спали прямо на полу, на каких-то грязных матрасах. В избе стоял резкий запах перегара, двое мужчин смотрели сквозь меня мутными глазами. Мне стало неловко, что я зашел к людям с фотоаппаратом в руках, который стоит в несколько раз дороже их дома, и вышел на улицу.
— Понимаешь, работы вообще нет в поселке, рыбу нельзя ловить, вот люди и пьют! — с горечью произнес Семен. — А ведь к нам еще собираются переселить бывших кочевников с месторождения «Бованенково»! Что с ними будет? Получат пособия и сопьются, как эти? Ты правильно сказал в письме, что такая политика властей — это «бархатный геноцид»…
Вернувшись к зданию сельсовета, мы обнаружили припаркованный рядом с нашей «ямахой» старенький «буран». Возле снегоходов стояли Петр и Андрей Хороля.
— Мы пургу пережидали, оттого и припозднились! — пожимая нам руки, сказал Андрей. — Вот, кстати, подписи — еще восемь полных листов удалось собрать!
Ненец протянул мне заполненные бланки.
— Спасибо, Андрей! — улыбнулся я, убирая документы в рюкзак.
— Э-э-э, за что? — не понял Хороля. — Мы же за свои права боремся, нам здесь жить. Это мы тебе спасибо говорить должны, что из Москвы в такую даль приехал наши проблемы решать!
Заметив мое смущение, Андрей сменил тему:
— Что, Семен, какие сейчас планы? Ты в бригады поедешь?
— Нет, я в поселке останусь, здесь подписи соберу. К оленеводам Петр и Костя поедут. И еще Мирон. Возьмешь сына моего, Петр? — ненец выжидающе посмотрел на своего друга.
— Возьму. Отчего не взять? — пожал плечами хант.
— Вот и хорошо! — улыбнулся Сэротэтто. — Заодно будет вам переводчик с ненецкого на русский! Там, на севере, хантов нет почти, да и русский не все знают!
Рот Мирона растянулся до ушей: мальчишка все-таки немного сомневался, что мы возьмем его с собой. А тут его не просто согласились взять, а дали важное задание — переводить серьезные разговоры взрослых!
Подготовка к поездке в тундру заняла некоторое время. Заправок и населенных пунктов на пути в четыре сотни километров не предвиделось, поэтому мы купили бочку бензина и закрепили ее спереди на нарте. Пополнили запасы продуктов, прихватили три спальных мешка из оленьих шкур на случай, если придется вновь пережидать пургу. В таком мешке, закопавшись в снег, можно было провести несколько дней, не боясь замерзнуть.
Наконец все было готово. Андрей попрощался с нами, помог Мирону усесться на оленьей шкуре за бочкой с горючим, сделав даже подобие ограждения из веревки.
— Подписи еще соберем, Семен привезет! — крикнул ненец, стараясь перекричать двигатель «ямахи». — Сегодня немного пурга помешала!
— Ну, удачи! — крепко пожав мне руку, улыбнулся Семен. — Через несколько дней встретимся в Аксарке!
Снегоход выбросил из-под гусеницы комья снега, Петр развернул машину, и мы, набирая скорость, понеслись на север, на поиски оленеводов ямальской тундры…
Место жительства — тундра
Петр выбирал дорогу по одному ему заметным признакам, порою останавливаясь и внимательно разглядывая занесенные снегом кустики полярной ивы, старые следы снегоходов, взрытый копытами оленей снег. Иногда хант советовался с Мироном и после ответов мальчика одобрительно кивал: сын Сэротэтто действительно умел читать «белую книгу» тундры.
Ближе к вечеру мы выехали на свежий «буранный» след, и вскоре зоркий Мирон разглядел за дальней сопкой дымок над островерхими жилищами. Через несколько минут Петр остановил снегоход возле пяти чумов, расположенных в ряд на берегу небольшой скованной льдом речки. Залаяли пастушеские собаки, и к нам подошел молодой ненец в малице, поверх которой была накинута яркая красная сорочка.
— Нгани торова! — поздоровался хозяин. — Откуда к нам?
— Нгани торова! — пожал ему руку Петр. — Оленеводов ищем. Это какой бригады стоянка?
— А чего нас искать? — улыбнулся ненец. — Мы по этим краям всю жизнь каслаем, каждый год в апреле примерно в одном и том же месте чумы стоят. Я бригадир шестой бригады совхоза «Яр-Салинский», Иван Худи меня зовут…
Петр объяснил Ивану цель нашего приезда. Слушая ханта, бригадир согласно кивал, и лицо его стало серьезным.
— Пойдем в чум! Чаю с дороги попьете, там мне все подробно и расскажете! — Иван развернулся, и мы вслед за хозяином пошли к ближайшему чуму.
В чуме было прохладно: северные ненцы, которые зимой кочевали в тундре, берегли дрова, да и полярная ива давала мало жару. Я заметил, что в чуме практически нет никаких вещей: ненцы весной кочуют часто и все необходимое хранят в нартах снаружи. Мы расположились за невысоким столиком, молодая ненка, жена Худи, подала чай и мороженое мясо. Стояла на столе и миска с кровью. Мирон с удовольствием макал кусочки мороженого мяса в густую темно-красную жидкость и отправлял в рот. Я же от крови вновь воздержался, чтобы не обидеть Петра.
Пока мы ужинали, Иван Худи внимательно читал письмо президенту. По его спокойному лицу нельзя было сказать, что думает бригадир по поводу начавшейся мандалады. Дочитав письмо, ненец оглядел нас внимательными темными глазами и произнес:
— Хорошее дело. Молодцы. Мы все подпишем. Тем, кто читать не умеет, я сам расскажу, о чем письмо, фамилии их напишу. Только знаешь что, Костя, в это письмо еще бы один пункт добавить!
— О чем? — спросил я, внимательно глядя на бригадира. Худи сразу показался мне человеком ответственным, думающим, и совет его мог нам помочь.
— О квартирах! — неожиданно сказал Иван. — Мы дважды в год через Яр-Сале кочуем, дети там учатся в интернате, навещаем их на каникулах. Неплохо квартиру в поселке иметь — приезжаешь к себе домой, не платишь за ночлег в Доме оленевода. Мы об этом главу района просили, долго уговаривали. И жилье нам, оленеводам, власти поселка выделили! Только жить в этих бараках даже собаки не станут! Дома ветхие, холодные, снег на подоконниках не тает! Мы там только вещи да продукты храним, как в грузовой нарте. Один плюс: продукты не портятся, в доме как в холодильнике…
Иван невесело усмехнулся, покачал головой и вновь посмотрел на меня:
— А ведь за это жилье мы большие деньги платим! За газ, за электричество, горячую воду… Даже если не живем там полгода, все равно платим! Как это объяснить? Вот о чем в письме написать надо!
— Иван, текст письма сейчас изменить нельзя, — объяснил я ненцу. — Многие люди его уже подписали в таком виде. Но знаешь, в статье, которая будет сопровождать это письмо в газете, я обязательно напишу и об этой проблеме!
— Ну, нельзя так нельзя! — развел руками ненец. — Только ты в газете непременно о квартирах напиши, не забудь!
Мы допили чай, и Иван сказал, обращаясь к Петру:
— Ладно, пойдем к твоей «ямахе»! Я людей соберу, пока еще светло, подпишем письмо!
Из чумов выходили люди: мужчины в разноцветных малицах, женщины в украшенных орнаментами ягушках. Худи устроился на снегоходе, записывал имена и фамилии, люди ставили подписи. Некоторым пришлось объяснять отдельные пункты письма, и вскоре возле «ямахи» шумела настоящая мандалада — собрание. Даже поставив подпись, люди не расходились: говорили о наболевшем, обсуждали проблемы, о которых мы не упомянули в письме. Только наступившая темнота заставила ненцев разойтись по своим чумам.
— Ну что, у меня переночуете? — спросил Худи. — Места хватит, детей три дня как в интернат отвез…
Мы еще раз попили чай, теперь уже при свечах — электричества в чуме не было, — и устроились спать на постелях из больших оленьих шкур. Пригодились наши меховые спальники: когда дрова в печке догорели, в чуме стало очень холодно.
Следующим утром, позавтракав мороженым мясом, мы собрались в дорогу. Все жители стойбища вышли нас проводить. Мужчины объясняли, как доехать до соседних бригад, женщины восхищались нашим юным спутником, чему Мирон был несказанно рад. Хотя, подражая отцу, старался казаться спокойным и невозмутимым, как настоящий оленевод.
— Ближайшая к нам бригада в дне пути! — напутствовал нас Иван Худи. — Если они Обь перешли, вы их недалеко от переправы найдете. Я Петру объяснил, где это. Вообще должны были прикочевать, если только пурга не задержала…
Ненец пожелал нам удачи, Петр завел снегоход, и мы поехали на север по бескрайней белой равнине, лишь изредка пересекаемой голубоватыми лентами замерзших рек.
Через два часа пути я заметил странное сооружение, на глазах появляющееся из-за склона холма. Напоминающая гигантскую металлическую елку, исполинская буровая вышка сеткой арматуры закрыла половину неба. Петр остановил «ямаху». Снег вокруг буровой был грязно-серого цвета, повсюду чернели пятна мазута, валялись ржавые бочки.
— Покорители… — процедил Петр сквозь зубы, глядя на изувеченную тундру. — Знаешь, Костя, как Север покоряют? Прилетают с Большой земли крепкие парни и «осваивают» тундру. Деньги зарабатывают, получают награды от государства. В газетах их «героями» называют, «покорителями», «первопроходцами»! И почему-то не вспоминает никто, что Север давным-давно освоен — ненцами, хантами… В итоге «покорителям» — медали да премии, а оленеводам и рыбакам — в лучшем случае поощрительные грамоты… А то, что они у нас дома нагадили и уехали, вообще никого не волнует!
Петр резко завел «ямаху» и с места рванул прочь, словно хотел скорее бежать от искалеченной земли, от чудовища буровой вышки, вцепившегося стальными лапами в нежное тело тундры…
Уже смеркалось, когда мы прибыли в указанное Иваном Худи место. Чумов нигде не было видно, но Мирон заметил свежий олений помет и следы. Двигаясь по взрытому стадом снегу, сквозь который проглядывали объеденные животными кустики карликовой березки и ивы, вскоре мы увидели и самих оленей. Огромное стадо медленно шло по склону невысокой, пологой сопки. От оленей валил пар, слышалось их ворчливое хорканье.