Мы с Татьяной Лар молча шли по улице, как вдруг ненка остановилась, повернулась ко мне и очень серьезно сказала:
— Елена Григорьевна — великая женщина! Она иногда заглядывает на Другую Сторону — туда, куда простым смертным заглянуть не дано. Таких людей ненцы раньше называли тэбидя — шаманами…
Я вздрогнул, словно сквозь меня прошел электрический ток, и почувствовал, что сейчас произойдет нечто очень важное. Взглянув мне в глаза, моя спутница медленно, словно читая какой-то древний наговор, произнесла:
— Она дала тебе имя, Костя. Настоящее имя. Теперь ты — Мюсерта. «Тот, кто всегда кочует…»
Я стоял посреди оживленной улицы Салехарда совершенно потрясенный, и в голове крутилась только одна фраза: «Пыдар нюмд Мюсерта…»
«Бабушки» Сэротэтто сдержали свое слово…
Письмо президенту
Вопреки опасениям, я без проблем добрался до Москвы, благополучно миновав пограничную зону. Трудности возникли позже — ни одна газета не желала печатать открытое письмо президенту! Я звонил в редакции, приезжал, показывал бланки с подписями — все было бесполезно. Некоторые редакторы откровенно боялись такой публикации, другие полагали, что после выборов еще прошло мало времени, третьи откровенно заявляли мне, что проблемы каких-то хантов — вообще слишком мелкая тема для их газеты. Уже почти отчаявшись найти достойное печатное издание, я позвонил в редакцию «Независимой газеты». Редактор согласился на встречу, ознакомился с содержанием письма и, словно оправдывая название своего издания, решился опубликовать обращение народов Крайнего Севера к президенту страны в ближайшем из выпусков «НГ».
Перед выходом этого номера газеты я отправил копии опросных листов и текст письма в Администрацию Президента — так, на всякий случай. Газета вышла, но я и предположить не мог, к каким последствиям приведет наша небольшая по объему публикация!
Я оставил в редакции свой телефон для обратной связи, и уже на следующий день после публикации его стали разрывать звонки. Звонили мне самые разные люди: те, кто когда-то работал на Севере; ненцы и ханты, которые учились в Москве и Петербурге; просто москвичи, которым оказались небезразличны судьбы северных народов. Самыми неожиданными были звонки из-за рубежа: мне позвонили из Канады, Швеции, Норвегии. Люди, которые занимались поддержкой оленеводства в своих странах, спрашивали меня: правда ли, что в России в этой области все так плохо? И я скрепя сердце отвечал: да!
Позвонили мне и из Ассоциации коренных малочисленных народов Крайнего Севера. Женщина, не сдерживая гнева, буквально кричала в трубку:
— Как ты смел, русский, вмешиваться в наши дела? Кто тебя просил? Что теперь о нас подумают за рубежом, что скажут наши спонсоры?
— Уже подумали! — резко ответил я. — А спонсоры смогут наконец помогать оленеводам и рыбакам, а не кормить чиновников!
Через месяц назначенная президентом комиссия прибыла на Ямал, чтобы на месте разобраться в происходящем. Были сняты с должностей многие чиновники, отменены несправедливые, безумные законы, установлен контроль за освоением недр региона.
Вскоре мне позвонила Евдокия и с радостью сообщила, что Петр и Семен снова свободно рыбачат. Я улыбнулся и понял, что наша мандалада завершилась…
Книга пятая. Путь на север
Настоящий этнограф
На стенах большого чума плясали тени от свечей, горящих возле священной доски, из темноты выступали причудливые изображения духов-хранителей, череп оленя с подвешенными к рогам оберегами. Шаман, чье лицо было закрыто маской с длинной бахромой, взял в руки бубен, негромко ударил в него и запел странную песню, где горловые звуки перемежались с криками птиц, воем пурги, цоканьем оленьих копыт по твердому насту. Бубен звучал все быстрее и громче, шаман вскочил и начал кружиться по чуму, призывая духов. Края меховой малицы развевались, заставляя огонь свечей вздрагивать, словно от испуга. Ритм бубна стал стремительным, шаман последний раз вскрикнул, неожиданно рухнул на колени и замер…
В чуме вспыхнул электрический свет, дети, сидевшие на шкурах, захлопали в ладоши. Я стянул с лица маску шамана и сказал, утирая пот, струившийся по лицу после быстрого танца:
— Спасибо! Ребята, наша экскурсия подошла к концу. Теперь задавайте ваши вопросы, и можно будет пойти стрелять из лука!
Я был доволен проведенной экскурсией: школьники пришли подготовленные, вопросы задавали интересные, каждый держал в руках блокнот и карандаш, как и подобает профессиональному этнографу.
Дети увлеченно стреляли из луков, правда, чаще дуя на окоченевшие пальцы, чем попадая в мишень: конец ноября в Москве выдался морозным. Я показывал, как правильно натягивать тетиву и брать поправку на ветер, когда ко мне подошла учительница, на вид совсем подросток, которую я сначала принял за старшеклассницу.
— Спасибо, Константин! — девушка улыбнулась. — Было очень увлекательно, мы словно действительно побывали на Крайнем Севере!
— Приходите еще, на экскурсию в монгольскую или киргизскую юрту! У вас славные дети, мне было интересно с ними общаться!
— Спасибо! Константин, скажите, — моя собеседница немного смутилась, — а вы действительно настоящий этнограф?
— Как вам сказать… — я задумался и неожиданно понял, что этот вопрос в последнее время волнует и меня самого. — И да, и нет. Как этнограф я действительно собираю информацию о жизни кочевников, пишу научные статьи, работаю над диссертацией. Но главным для меня является не это. Главное — рассказать горожанам о том, как живут кочующие народы. Живут в степях, в пустынях, в тундре. Живут по обычаям предков уже тысячи лет. Если дети смогут научиться принимать и любить кочевников — совсем не похожих на нас, чья жизнь проходит в бесконечном движении, — им потом проще будет общаться с людьми самых разных национальностей, вероисповеданий… Так что я, пожалуй, этнограф, который видит смысл своей работы не в создании новых научных гипотез, а в том, чтобы донести до людей очарование кочевой культуры, рассказать им обо всем, что я увидел и узнал в своих экспедициях. А почему вы задали этот вопрос?
— Я учусь на третьем курсе истфака и с детства мечтала стать этнографом! — увлеченно ответила учительница. — А сейчас пишу курсовую о христианизации народов Крайнего Севера. Вы так здорово пели шаманскую песню! Может быть, у вас есть какие- то материалы для моей работы?
— Конечно, есть! Правда, пока они еще только в моей голове — не успел обработать дневники последних экспедиций на Ямал. Если вам действительно интересно, приезжайте снова ко мне в музей, поговорим…
После этой встречи Саша Терёхина — так звали молодую учительницу истории — стала частым гостем в музее. Вечерами мы садились на оленьи шкуры в чуме, разводили огонь в очаге, и я часами рассказывал девушке о своей жизни среди оленеводов. Саша оказалась благодарным слушателем. Она задавала сложные вопросы, заставляла меня по-другому взглянуть на некоторые явления или события. Рассказывала Саша и о себе: по зову сердца восемнадцатилетняя девушка пошла работать в школу, и та стала для нее вторым домом, второй семьей.
Вскоре мы подружились. Мне нравились в девушке ее прямота, твердость характера, целеустремленность, искреннее желание служить людям. Я легко мог представить Сашу в тайном кружке народовольцев или в партизанском отряде — неслучайно кумиром девушки была Жанна д'Арк. Сама Саша после моих рассказов «заболела» Севером и мечтала побывать на Ямале, своими глазами увидеть все то, о чем писала в курсовой работе. Я собирался поехать в тундру в начале лета, чтобы вместе с Гаврилой Затруевым и его семьей кочевать на север полуострова, к Карскому морю. Экспедиция предстояла сложная, но Саша так просила взять ее с собой, что я не смог отказать.
— Ладно, поехали! — наконец принял я решение. — Все равно в группе должно быть двое исследователей, причем обязательно мужчина и женщина!
— Почему? — удивилась Саша. — Все этнографы, о которых я читала, работали в одиночку…
— Ага! И все они были мужиками! — засмеялся я. — Вот поэтому у нас в этнографии такие однобокие сведения: о мире мужчин знаем много, о мире женщин — почти ничего. Нет, я уже давно понял, что лучше всего исследовать чужую культуру вдвоем с напарницей. Так поступим и в этот раз: я займусь мужской стороной жизни стойбища, ты — женской.
— Постой, а если мне для своей работы нужно будет узнать о мужских обрядах, обычаях?
— Спросишь у меня! — улыбнулся я девушке. — Если, конечно, в этот момент я не буду за сто километров от тебя перегонять стадо оленей!
К середине июня все было готово к отъезду. Мы купили снаряжение для летнего путешествия по тундре: болотные сапоги, накомарники, непромокаемые плащи; не забыли и про подарки оленеводам. Я вспомнил, что Гаврила просил привезти бобровых шкур: у ненцев бобр считается священным животным.
— В тундре не водятся бобры. Почему же у ненцев они священные? — недоумевала Саша.
— Раньше ненцы жили южнее, в зоне тайги, там они и поклонялись Бобру; однако после многолетней войны ханты вытеснили ненцев на север, в тундру. Но в памяти народа бобр остался священным животным, его шкура используется во многих обрядах. Ненцы зовут бобра «животное-шаман» — подобно шаману, который перемещается из мира в мир, бобр тоже живет в двух мирах: на земле и под водой. На Ямале бобровые шкурки — редкость и очень дорого стоят, так что это будет хороший подарок…
— Спасибо за лекцию! — улыбнулась девушка. — Ну и где мы в Москве найдем бобров?
Бобровые шкурки мы купили у моего знакомого, охотника из Новосибирска, который проездом оказался в столице. В качестве подарка для женщин стойбища Саша приобрела хорошие иглы и бисер; я обзавелся рыболовными крючками, леской и прочими снастями.
После того как мы подготовили снаряжение и купили подарки ненцам, я решил уточнить маршрут нашего путешествия, прекрасно понимая, что летом перемещаться по тундре гораздо сложнее, чем зимой. Летом ямальская тундра превращалась практически в непроходимый лабиринт из тысяч рек, озер и болот; снегоходы стояли в поселках, накрытые брезентом, аренда вездехода или ве