— За ездовыми быками отправился! — с завистью посмотрел вслед парню Алексей, затем неожиданно поднялся и махнул рукой: — Эх, потом сетку доделаю! Пойду помогу ему, а то когда еще оленей увижу!
С этими словами ненец побежал догонять Сергея, который уже скрылся за склоном холма. Мы с Сашей тоже решили не сидеть весь день на нарте и направились в стойбище.
Возле чума Марии молодая женщина упаковывала вещи в грузовую нарту. Женщина была в ярком малиновом платье с оборками, голову ее украшал своеобразный невысокий кокошник — баба-юр.
«Зырянка!» — сразу определил я и удивился, откуда среди ненцев и хантов взялись еще и зыряне.
— Здравствуйте! — улыбнулся я женщине, когда она повернулась к нам. — Я Костя, а это Саша…
— Привет, Костя! — просто ответила зырянка, словно мы были сто лет знакомы. Заметив замешательство на моем лице, она звонко рассмеялась. — Что, не помнишь меня? Я Марина, дочка Гаврилы. Мы в чуме отца с тобой как-то встречались!
— Привет, Марина! — ничего не понимая, пробормотал я. — Но ты же вроде ненкой была?
— Была! А потом замуж вышла за Колю. Он вообще-то тоже ненец, но его бабушка-зярянка воспитывала, очень строгая, все обычаи зырянские соблюдать заставляла. Вот он и стал зырянином! Ну и я, когда мы поженились, тоже по-зырянски жить стала — видишь, каждое утро баба-юр завязываю! — Марина с гордостью показала на свой кокошник.
Я кивнул и вспомнил историю, которую рассказал мне Гаврила во время первой экспедиции на север: его, ненца, воспитал дед-хант, и он стал жить по-хантыйски.
«Прямо какая-то семейная традиция!» — усмехнулся я про себя.
— Пойдемте в чум, сейчас завтракать будем! — улыбнулась Марина и приподняла полог. Мы с Сашей переглянулись: нам угрожал третий завтрак за утро!
В чуме было светло: через макода-си, дымовое отверстие, пробивались солнечные лучи.
— Доброе утро! — улыбнулся я Марии, которая снимала с огня клокотавший чайник.
— Здравствуй, Костя! Саша, здравствуй, проходи в чум, садись!
Мы присели на мягкие шкуры. На мужской стороне жилища я увидел бригадира — Коля молча лежал и смотрел, как дым очага в лучах утреннего солнца извивается причудливыми змеями и драконами.
— Привет, Николай! — поздоровался я.
— Здорово! — не поворачивая головы, ответил бригадир. — Нашел нарту?
— Нашел. Алексей свою старую одолжил…
— Быков тебе Сашка с Серегой подберут. Ты хоть умеешь упряжкой-то управлять? — Коля наконец повернул голову и скептически посмотрел на меня.
— Зимой пробовал, вроде получалось! — пожал я плечами.
— Ну смотри, мы ждать тебя не будем — нам стадо гнать надо! Если сомневаешься в чем — спрашивай. У меня или у Сереги. И лучше заранее, не во время кочевки! Договорились?
— Договорились, Коля! — кивнул я, а сам задался вопросом: бригадир в такой манере общается со всеми или просто хочет показать мне, что я ничего не понимаю в оленеводстве? С Сашей Коля вообще не разговаривал, полагая, видимо, что от городской девушки в тундре надо ждать одних неприятностей.
Мы пили чай, и я осматривал чум. Вещей было мало — почти всё хранили в нартах и доставали только в случае необходимости. Заметив, что в чуме висит три полога, я спросил хозяйку:
— Мария, а кто с вами в чуме живет? Почему три полога, а не два, как обычно?
— Как почему? — посмотрела на меня ненка. — В одном пологе я сплю и Настя, сестра Коли. В другом — Саша с Сережей, а в третьем — сам Коля с Мариной и дочери их, Настенька с Кристинкой.
— Ого! Так много людей в одном чуме?! — удивился я. — Разве это удобно?
— Это очень удобно! — улыбнулась Марина. — Мы летом специально из двух чумов один собираем, две семьи вместе живут. Здесь, посмотри, даже жерди разные — от чума отца моего и от нашего с Колей!
— Жерди-то зачем делить? — не понял я. — Не все ли равно, из чьих олов каркас собирать?
— Жерди в чуме — самое дорогое. Особенно летом, когда в тундре каслаем, — вставил Коля. — Жерди изнашиваются во время кочевки, подгнивают. Чтобы все честно было, каждая семья ровно половину жердей дает!
— Правильно Коля говорит, — кивнула Мария. — Но еще это — обычай. В каждом чуме Мяд Пухуця живет, Хозяйка Чума. Она у каждой женщины своя. Так что за моей половиной чума моя Хозяйка присматривает, за Марининой — ее. Они свои жерди помнят, им под чужими плохо жить будет…
— Но главное — удобно это! — снова сказала Марина. — Мы по очереди еду готовим, за детьми следим. У каждой женщины так больше свободного времени остается: на шитье, на выделку шкур…
— Верно, Маринка! — улыбнулся жене Коля. — И стада летом по той же причине объединяют — пастухам работать легче. Паси я свое стадо в триста голов, я бы вообще не спал почти. А так вроде пасем три с половиной тысячи, а людям проще — пастухи-то через два-три дня дежурят, выспаться успевают…
Я кивнул, вспомнив, что Гаврила рассказывал мне об этом. Мария посмотрела на нас с улыбкой:
— Сегодня три полога, а завтра уже четыре будет! Вам с Сашей полог повешу, где вам спать-то?
— Не надо, Мария, что вы! — смутился я. — И так тесно, а тут еще мы на вашу голову свалились! У нас палатка есть, мы в ней спать можем!
— Палатка — это не дом! — веско сказала ненка. — В палатках у нас только пастухи ночуют, когда стадо далеко да погода плохая. Так что даже не спорь! Что я Гавриле скажу, когда он спросит, как я тебя встретила? Что ты в палатке спал?
После завтрака мы выбрались из чума и пошли по стойбищу знакомиться с людьми, рядом с которыми нам предстояло прожить несколько недель. В стойбище было три чума, и в каждом жило по две семьи. Я с радостью поздоровался с Виктором — мы не виделись с тех самых пор, как я жил зимой в стойбище у Гаврилы. Коля с Егором, сыновья Виктора, заметно подросли и стали настоящими помощниками отцу. Вместе с Виктором и его женой Алевтиной в чуме жил пожилой хант, которого все звали дед Николай. Николай по праву считался самым опытным оленеводом стойбища, и даже бригадиру было не зазорно советоваться с ним.
В соседнем чуме жили две молодые семьи: Василий и Авдотья с маленьким сыном и Прохор с Анной, у которых было двое малышей, мальчик и девочка. Также с Прохором был младший брат, Коля, веселый, шустрый подросток тринадцати лет с хитрыми глазами, который не упускал случая посмеяться над кем-нибудь. Впрочем, работал Коля в стаде наравне со взрослыми мужчинами.
Чтобы не возникала путаница из-за того, что четверо людей в стойбище носят имя Коля, оленеводы по-разному обращались к ним. Так, старого ханта все уважительно называли Николай, бригадира — Коля, брата Прохора — Колька, а сына Виктора — Коля-маленький. Так как мою спутницу звали Саша, как и младшего сына Гаврилы, женщины, узнав, что она работает в Москве учительницей, стали величать ее Александрой Николаевной…
Мы заходили в чумы, пили чай, знакомились с людьми, объясняли цель нашей экспедиции. Оленеводы кивали, но я по глазам видел, что им не совсем понятно, зачем мы отправились в такую даль.
— Саша, это не стойбище, а просто мечта этнографа! — улыбнулся я девушке, когда мы наконец закончили наносить визиты и чай просто не помещался в нас. — В одной бригаде собрались ненцы, ханты и зыряне, и все — со своими традициями и обычаями!
— Да, это здорово! — радостно кивнула Саша. — Я уже начала кое-что записывать…
Когда солнце переместилось на западную часть небосклона, женщины принялись разбирать жилища. Не прошло и получаса, как чумы были упакованы и уложены на длинные нарты — нгэту. Тяжелые, высокие вандеи оленеводы стали выставлять в большой круг так, чтобы между нартами не оставалось свободного пространства.
— Это ёр, загон для оленей! — объяснила мне Мария. — Сейчас стадо ездовых быков придет, их туда загнать нужно будет!
Вскоре действительно показалось стадо. Несколько сотен оленей медленно шли по склону, подгоняемые пастухами, в которых я узнал Алексея, Сергея и Сашку. Если какой-то строптивый олень отбегал в сторону, Сергей спускал с привязи одну из собак, и та с истошным лаем загоняла животное обратно.
— Костя, что стоишь? Хватит уже кино снимать! — прикрикнул на меня Коля. — Давай помогай, сейчас всем вместе надо стадо в ёр загнать!
Я вручил видеокамеру Саше, а сам побежал следом за бригадиром. Люди выстроились слева и справа от входа в загон, пастухи погнали оленей быстрее, и вскоре стадо крутилось внутри тесного круга нарт. Подтащив еще два вандея, оленеводы перекрыли прежде широкий вход в ёр, оставив только узкий проход, в котором тут же встали две женщины, натянув между собой аркан. Все это было проделано так стремительно, что я едва успел понять, что вообще происходит.
После того как ездовые быки были загнаны в ёр, мужчины и женщины брали упряжь и входили в загон. Причем Настя и Авдотья, стоявшие на входе, перед проходом женщины аркан поднимали, а перед мужчиной опускали на землю.
— Что это они? — тихо спросила меня Саша. — Обычай такой?
— Я помню, мне Гаврила рассказывал, что женщине нельзя через тынзян, аркан по-ненецки, и через хорей переступать…
— Все знаешь! — рассмеялась подошедшая к нам Марина. — Только не всем женщинам нельзя через аркан переступать. Зырянкам, например, можно!
С этими словами Марина подошла к загону, Настя с Авдотьей опустили аркан, и Марина смело перешагнула через него, с чувством превосходства глянув на Авдотью — Настя тоже была зырянкой.
Внутри ёра люди ходили среди оленей, отбирали нужного, накидывали на морду недоуздок и выводили наружу. Оленя привязывали к нарте и отправлялись за следующим. Вскоре почти к каждой легковой нарте были привязаны по пять, а к грузовой — по два оленя.
— Дядя Костя, где ваша нарта? — весело крикнул мне Сашка. — Куда оленей вести?
Я вспомнил, что нарта осталась стоять у чума Алексея, и побежал за ней. Вскоре к моей нарте были привязаны пять красивых быков.
— Это отца олени, самые лучшие! — с гордостью сказал Сашка. — Они спокойные, так что вам легко будет управлять…