Старик Пухов вывернул ручку громкости до отказа и приник к радиоприемнику. Голос из динамика он узнал сразу: Стойлов говорил баском и картавил.
«В предвечерние сумерки Алейское болото особенно красиво. Ничто не шелохнется в теплом воздухе, и камышовый пух, розовый от заходящего солнца, неподвижно зависает над неоглядной марью. Только звон комаров щекочет ухо да редко прокричит где-то в глубине непуганая болотная птица. Так бы и стоял здесь до ночи, так бы и слушал эту необыкновенную для городского жителя тишину, ощущая себя не властелином природы, а лишь ее малой частицей…»
— Красиво говорит, курва! — похвалил Иван Видякин, на что Пухов погрозил пальцем, дескать, тихо! — он мужик такой, еще и не так может.
«Но как раз эта тишина и настораживает сегодня, потому что более месяца назад глухой уголок нашего края разбудил мощный рев техники, — вещал „Альпинист“. — Началось освоение уникального месторождения торфов. Для осушения и нарезки первого карьера сюда был послан мехотряд Владимира Кулешова — опытного и прославленного руководителя производства. По плану всего лишь через месяц алейский торф должен был превратиться в киловатт-часы электроэнергии. Сегодня всем ясно, что без этого сверхкалорийного торфа энергетический комплекс не сможет выйти на проектную мощность.
Однако сроки вышли, а первого брикета электростанция так и не увидела и долго еще не увидит, поскольку на месторождении до сих пор нет торфодобывающей техники и план по осушению выполнен едва на пятьдесят процентов…»
— Во кроет, а? — восхищенно проронил Видякин. — Ловкий парень! Главное, смелый.
Пухов сидел, вобрав голову в плечи, и ничего не понимал.
«Что же произошло с прославленным коллективом механизаторов? — спрашивал у кого-то Стойлов. — Почему столь низкая производительность? С этими вопросами мы обратились к Владимиру Кулешову, полновластному хозяину на алейском месторождении.
— Объективные причины, — сказал Кулешов. — Отдаленность, необычайные условия работы, нехватка техники и частые ее поломки…
— Откровенно оказать, мы не думали услышать от Владимира Кулешова ссылки на «объективные причины», — продолжал Стойлов. — Мы знали, что он работать умеет в любых условиях и везде у него был порядок. Однако на алейском месторождении мы увидели неприглядную картину. Вот уже четверо суток мехотряд простаивает, и тут уже «объективной причиной» не прикроешься. Владимир Федорович, почему стоят бульдозера?
— Не знаю… Не можем запустить дизеля… Ищем причины…
— А причина здесь одна — низкая дисциплина труда, — вставил журналист. — Местные жители рассказывают, что механизаторы пьют в рабочее время и настрой у них не на работу, а на отдых. Будто в санаторий приехали. Не может же быть, чтобы вся техника разом вышла из строя?
— Тут все может быть, — сказал Кулешов. — И вообще, я не знаю, как работать дальше. Я здесь не хозяин…
— Ну уж если командир производства в отчаянии, то что ждать от коллектива? — продолжал Стойлов. — Сейчас длительный простой механизаторы объясняют кознями мифического животного, якобы проживающего на болоте. Что-то вроде нечистой силы, дьявола. А на кого еще свалить вину?.. Но козни мехотряду чинит не дьявол, а слабая организация труда и полная бесконтрольность со стороны треста».
Иван Видякин взъерошил остатки волос на голове и покосился на старика. Тот хлопал глазами и лихорадочно расстегивал верхнюю пуговицу кителя. Краснота от вздувшегося горла медленно переползала на лицо…
«Кто хозяин на месторождении? И есть ли он вообще сегодня там? Ведь именно сюда, на Алейское болото, устремлены взоры наших энергетиков. Эти вопросы мы задали управляющему трестом.
— Хозяева — мы, — сказал управляющий. — И я заверяю, что в короткий срок мы наведем порядок и дадим стране первый брикет высококалорийного торфа!»
— Хорошо ответил, — похвалил управляющего Видякин. — Видно, деловой мужик. Ты слыхала, Настасья?
— Да слыхала, — проронила Настасья. — Поглядим ишшо…
«Ответ управляющего достойный и вселяющий надежду, — прокомментировал Стойлов. — Но слова должны быть обеспечены делом, как валюта золотом. Чтобы покончить с бесхозяйственностью на Алейском болоте, десанту Кулешова необходима поддержка треста. А то и министерства. Оставшись на этом болоте без реальной помощи, нетрудно поверить в существование дьявола и впасть в отчаяние. Мы позвонили в министерство энергетики. И вот что нам сказали…»
Пухов наконец справился с пуговицей, с хрипом втянул в себя воздух и, качаясь на протезе, медленно побрел со двора. Видякин догнал его, подобрал забытый костыль.
— Ты погоди… это… не тушуйся, — пробормотал он. — Малость перепутали — только и всего…
Пухов взял костыль и молча заковылял дальше. Медали на его груди раскачивались в такт шагам и тихо позванивали.
«Освоение алейского месторождения — дело государственной важности, — доносило радио исковерканный телефоном голос. — Выход на проектную мощность энергетического комплекса позволит получить дополнительно… киловатт-часов…»
— Ну хочешь, я тебе «Альпиниста» насовсем отдам? — безнадежно спросил Иван.
Пухов вышел за калитку…
А Видякин, вернувшись к верстаку, выключил приемник и подозвал Настасью.
— Кто сегодня технику сторожит?
— Путяев и этот… Колесов, — доложила Настасья.
— Хорошо, — задумчиво проронил Иван, и желваки заиграли на его скулах.
— Иван! Не пущу!
— Спокойно, Настасья, — сказал Иван. — Я пойду вечером покосы смотреть. Не перестояла ли трава…
Он глянул вслед уходящему Пухову, вздохнул и погрозил кому-то крепким, волосатым кулаком.
… К островку, где гнездились журавли, Никита Иваныч подкрадывался долго, по-пластунски, как в прошлый раз. Извозился в торфяной жиже, начерпал ее в сапоги и порезал палец осокой. Когда он наткнулся на россыпь пустых тюбиков от краски, осторожно привстал на локтях и выглянул между кочек…
Оставленное птицами гнездо напоминало пустые и разрушенные алейские избы. Руки судорожно цеплялись за кочки, рвали острую осоку; кочки шатались, куда-то проваливались, и вместе с ними куда-то проваливался Никита Иваныч…
12.
Я-то ладно, — жалобно всхлипнула Катерина. — Я плачу — мне отца нашего жалко… А ты чего скуксилась-то? Тебе ли нынче слезы лить?
Ирина обняла мать, уткнулась лицом в ее обвисшее плечо.
— А я — от счастья, мам… Мне сейчас так хорошо — кто бы только знал!..
— От счастья веселятся, — не согласилась Катерина. — Я за твоего отца выходила — ног под собой не чуяла…
— Я тоже не чую… Бежать хочется, — проговорила Ирина. — Вот вернется Кулешов — в загс поедем…
— Может, погодите еще, а? — с надеждой спросила мать. — Пускай с болотом все уладится… Отец-то как примет?
— Ни минуты ждать не будем, — отрезала дочь. — Я уже все решила.
И вдруг снова заплакала, только беззвучно, как плачут измученные горем или совсем не умеющие плакать женщины. Глядя на нее, зашваркала носом и Катерина.
В это время к аникеевскому двору подкатила залепленная грязью машина на гусеничном ходу.
— Чем бы вашему горю помочь? — спросил человек в скрипучем кожане и облокотился на калитку. — Обидел кто или несчастье какое?
— Да всплакнулось маленько, — утирая лицо фартуком, проронила Катерина и насторожилась. Машины-то ишь как зачастили…
— Хозяин дома? — спросил приезжай. — Никита Иванович Аникеев?
— А-а, — отмахнулась старушка. — Хоть бы ночевать пришел — и то ладно…
— У меня к Никите Ивановичу дело важное, — сообщил человек в кожане. — Издалека к нему еду…
— Не из Москвы ли часом? — ахнула Катерина и засуетилась. — В избу-то проходите, не стесняйтесь. Что же мы через калитку-то говорим?
— Из Москвы, — подтвердил приезжий. — Специально к Никите Ивановичу.
— Батюшки! — всплеснула Катерина руками. — Недавно письмо, а теперь и человек… Вот обрадуется-то!
— Я схожу за отцом, — неожиданно вызвалась Ирина. — Прогуляюсь…
Через несколько минут она была уже в сапогах, брезентовой куртешке и с этюдником на плече.
— Можно съездить на вездеходе, — предложил гость. — Домчу, куда прикажете.
— Нет-нет, — запротестовала Ирина. — Я одна.
Она хлопнула калиткой и чуть ли не бегом устремилась по дороге к болоту. Катерина посмотрела ей вслед и радостно улыбнулась, набожно перекрестив дочерин путь. Хоть и разъездная работа у этого Кулешова-начальника, но человек он самостоятельный, на ногах стоит и за шапку не держится…
Проводив гостя в избу, Катерина с легким сердцем принялась ставить квашню. Со слезами-то на глазах и тесто не поднимется, и хлеб горький выходит.
А Ирина сразу же за Алейкой сбавила шаг и побрела, загребая дорожную пыль отяжелевшими сапогами. Этюдник оттягивал плечо, хоть и был снаряжен легкими, светлыми и тонкими кистями, а его ремень, будто верига, тер и резал кожу. Кто-то же придумал, что у людей, видевших самого Хозяина, будет легкая жизнь и везение во всех делах! Видно, обманщиком был тот человек, либо всем людям добра хотел — поди, узнай теперь. Лучше бы уж вовсе не знаться с болотным чудищем… Но коли выпало «счастье» повидаться с ним, тут уж никуда не денешься, — размышляла Ирина, переставляя тяжелые ноги, — сама захотела, сама напросилась…
Губы запеклись от жары и пыли, горело и саднило лицо. Ну, хоть бы ветерок потянул, хоть бы лист колыхнулся!.. Только подумала так Ирина, как вдруг опахнуло прохладой, овеяло свежестью, да только не из лесной тени, а откуда-то с неба. Зашелестели деревья, приникла к земле придорожная трава. Подняла Ирина голову — журавли в небе! Четыре крыла крепких, и ветер от них упругий, другие четыре — ломких, и ветер от тех крыльев ломкий, даже земли не достает… Птицы сделали круг и потянули куда-то за близкий горизонт. Боясь сморгнуть увиденное, Ирина закрепила на этюднике холст и взяла кисть…
Мазки ложились трудно, руку тянуло к земле. Иногда ей начинало казаться, что рука отсыхает — вот и кровь отхлынула, и одеревеневшие пальцы не держат кисть, но происходило чудо: измученная рука без