– Вы не пострадали? – спросил я.
– Моё колено, – ответил он. – Полагаю, это всего лишь растяжение, но болит ужасно. Если не трудно, дайте, пожалуйста, мне руку.
Он лежал в круге света, излучаемого велосипедным фонарём. Помогая ему подняться, я обратил внимание на наружность молодого человека. Судя по всему, он был джентльменом. На лице выделялись тонкие тёмные усики и большие карие глаза. Держался он нервозно и как-то скованно и не обладал, должно быть, крепким здоровьем, о чём свидетельствовали впалые щёки и тонкая с желтизной кожа лица, на котором тяжёлая работа или душевные терзания успели оставить неизгладимый след. Когда я потянул его за руку, он встал, но только на одну ногу. Вторую он держал на весу и снова застонал, как только попробовал двинуть ею.
– Не могу стоять на ней, – пожаловался он.
– Где вы живёте?
– Здесь, – кивнул он в направлении большого тёмного дома в глубине сада. – Я хотел срезать наискосок к воротам, когда этот проклятый кэб налетел на меня. Вы не сможете мне помочь?
Сделать это оказалось нетрудно. Я поставил велосипед за ворота и помог пострадавшему проковылять по дорожке и подняться по ступеням парадного. В окнах не светилось ни огонька, и дом выглядел таким тёмным и безмолвным, словно в нём никто никогда не жил.
– Достаточно. Благодарю вас от всей души, – проговорил молодой человек, ковыряясь ключом в замке.
– Ну нет, – возразил я, – позвольте уж мне позаботиться о вас до конца.
Сначала он попытался протестовать, слабо и неуверенно, но потом сообразил, что без меня не сможет на самом деле сделать ни шагу. Дверь открылась в кромешную тьму холла, и он двинулся вперёд, по-прежнему опираясь на мою руку.
– Вон та дверь направо, – сказал он, шаря свободной рукой в темноте.
Я открыл дверь, и в то же мгновение он ухитрился зажечь огонь. На столе стояла лампа, и мы засветили её совместными усилиями.
– Ну вот, теперь со мной всё в порядке. Вы можете меня спокойно оставить. Прощайте! – сказал он, садясь в кресло, и тут же потерял сознание.
Я попал в щекотливую ситуацию. Этот парень был так бледен, что невозможно было с уверенностью определить, жив он или умер. Вскоре, правда, губы его зашевелились, грудь начала слабо вздыматься, но зрачки закатились, а цвет лица прямо-таки внушал ужас. Я не мог дольше взваливать на себя такую ответственность, поэтому дёрнул за шнурок звонка и даже услышал, как он звенит где-то в глубине дома. Но никто не явился на зов. Я немного подождал и позвонил снова, но результат остался прежним. Но ведь должен кто-то быть поблизости. Не может же этот молодой джентльмен жить один в таком огромном доме. Надо было непременно сообщить кому-нибудь из домочадцев о состоянии травмированного. Что ж, если они не хотят отвечать на звонки, придётся мне самому пуститься на охоту. Я схватил лампу и выбежал из комнаты.
Увиденное снаружи поразило меня. Холл был пуст. Голые ступени лестницы пожелтели от пыли. Три двери вели из холла в просторные помещения, ни в одном из которых я не заметил ни ковров, ни стенной обивки. Только серые кружева паутины свисали с карнизов, да пятна плесени образовывали на стенах причудливый узор. Мои шаги гулко отдавались эхом, когда я проходил сквозь эту пустую, безмолвную обитель. Затем я решил попробовать поискать в конце коридора, полагая, что уж на кухне обязательно должен кто-то быть, или если не на кухне, то в помещении для прислуги. Но и там все комнаты оказались пусты. Отчаявшись разыскать хоть кого-нибудь в помощь, я забрёл в другой коридор и наткнулся на нечто, удивившее меня в ещё большей степени, чем всё остальное.
Проход заканчивался большой коричневой дверью, замочная скважина которой была залеплена печатью из красного воска размером в пятишиллинговую монету. У меня сложилось впечатление, что печать эта находится здесь уже очень долгое время, так как она была густо покрыта пылью и местами утратила изначальный цвет. Я стоял перед дверью, уставясь на неё и гадая, что может быть за нею скрыто, когда услышал за спиной чей-то голос. Бросившись на зов, я обнаружил молодого человека уже в сознании, по-прежнему сидящим в кресле и крайне удивлённым окружающим его мраком.
– Чего ради вы унесли лампу? – спросил он.
– Я искал кого-нибудь из прислуги, чтобы помочь вам.
– Долго же вам пришлось бы искать, – сказал он. – В доме никого нет, кроме меня.
– Весьма неудобно, если случится заболеть.
– Весьма глупо с моей стороны лишиться чувств. От матери я унаследовал слабое сердце. Боль или сильное волнение оказывают на меня подобное действие. В один прекрасный день это сведёт меня в могилу, как когда-то и её. Вы, случайно, не доктор?
– Нет, я юрист. Моё имя Фрэнк Олдер.
– А меня зовут Феликс Стэннифорд. Странно, что мы с вами встретились как раз в тот момент, когда, по словам моего друга мистера Персивела, нам пришло время подыскать себе профессионального юриста.
– Буду счастлив оказать вам услугу.
– Вы знаете, выбор в конечном счёте будет зависеть от него. Так вы сказали, что обошли с лампой весь первый этаж?
– Да.
– Весь этаж? – повторил он, упирая на первое слово и не сводя с меня напряжённого взгляда.
– Полагаю, что весь. Я ведь надеялся, что вот-вот кого-нибудь найду.
– Вы входили во все комнаты? – спросил он, продолжая смотреть на меня с прежней интенсивностью во взоре.
– Во все, куда мог войти.
– Значит, вы не могли не заметить этого! – сказал он, пожимая плечами с видом человека, делающего хорошую мину при плохой игре.
– Не заметить чего?
– Опечатанной двери, разумеется.
– Да, я её видел.
– Вам не стало любопытно, что за этим скрывается?
– Должен признать, что выглядит это весьма необычно.
– Как вы думаете, смогли бы вы жить в одиночестве год за годом в этом доме, всё время жаждая узнать, что лежит по ту сторону двери, но не позволяя себе заглянуть туда?
– Вы хотите сказать, – воскликнул я, – что сами не знаете?
– Не более, чем вы.
– Так почему же вы не посмотрите?
– Я не должен этого делать, – ответил он. Последняя фраза прозвучала уклончиво, и я понял, что коснулся предмета весьма деликатного свойства. Не могу сказать, что страдаю избытком любопытства, но в сложившихся обстоятельствах оно оказалось распалено в высшей степени. Однако я не имел больше предлога оставаться в доме, поскольку мой новый знакомый уже пришёл в себя и не нуждался в моей помощи. Я поднялся, собираясь уходить.
– Вы очень торопитесь? – задал он вопрос.
– Нет, меня никто не ждёт.
– Очень хорошо. Вы знаете, я буду очень рад, если вы побудете со мной ещё немного. Дело в том, что мне приходится вести очень одинокий и замкнутый образ жизни. Сильно сомневаюсь, что во всём Лондоне найдётся ещё один такой же затворник. Даже поговорить с кем-либо – из ряда вон выходящее для меня событие.
Я окинул взглядом скудно обставленную маленькую комнату с диваном-кроватью у противоположной стены и подумал об огромном пустом доме и зловещей двери, скованной обесцветившейся от времени печатью. Было в обстановке что-то до крайности необычное и будоражащее воображение так сильно, что мне страстно захотелось узнать немного больше. Быть может, мне удастся сделать это, если подождать? Я сказал, что буду счастлив задержаться.
– Спиртное и сифон с содовой на боковом столике. Вы уж простите, что не могу взять на себя обязанности хозяина, но мне не добраться даже до другого конца комнаты. Сигары на том подносе. Я тоже закурю, с вашего позволения. Итак, вы стряпчий, мистер Олдер?
– Да.
– А я – никто. Я – самое беспомощное из всех живущих на свете существ – сын миллионера. Я рос наследником огромного состояния, а теперь я нищий, не имеющий даже профессии. В довершение всех несчастий на руках у меня этот дворец, который я не имею средств содержать. Вам не кажется абсурдным моё положение? Живя в этом доме, я уподобляюсь уличному торговцу, запрягающему в свою тележку чистокровного скакуна, хотя обычный мул подошёл бы ему с тем же успехом, равно как и мне – небольшой коттедж.
– Отчего бы вам тогда не продать дом? – спросил я.
– Я не должен этого делать.
– А сдать в аренду?
– Нет, этого я также не должен делать.
Заметив моё недоумение, собеседник усмехнулся.
– Я расскажу вам, как обстоит дело, если только вас не утомит мой рассказ, – сказал он.
– Напротив! Я буду чрезвычайно заинтересован, – поспешил я уверить его, пока он не передумал.
– Вы отнеслись ко мне с добротой и вниманием. Самое малое, чем я могу отблагодарить вас, – утолить то любопытство, которое вы можете испытывать. Для начала скажу, что отцом моим был банкир Станислав Стэннифорд.
Банкир Стэннифорд! Я сразу вспомнил это имя. Лет семь назад его бегство из страны вызвало один из самых сенсационных скандалов того времени.
– Я вижу, вы вспомнили, – заметил мой собеседник. – Мой бедный отец покинул страну, чтобы избежать упрёков многочисленных друзей, чьи средства он вложил в неудачную спекуляцию. Он был очень чувствительным человеком со слабой нервной системой, и тяжесть ответственности за случившееся сильно повлияла на его рассудок, хотя с точки зрения закона никакого преступления он не совершал. Причины его поступка следует искать в области эмоций. Даже членам собственной семьи он не смел больше смотреть в глаза и умер среди чужих людей, так и не дав нам знать, где он находится.
– Так он умер… – промолвил я.
– У нас нет доказательств его смерти, но мы уверены в этом, потому что спекуляция в конечном итоге оказалась верной и теперь отец имел полное право смело смотреть в глаза любому человеку. Он наверняка вернулся бы, будь он жив. Вероятнее всего, отец умер года два назад.
– Почему вероятнее всего?
– Потому что два года назад мы получили от него весточку.
– И он не сообщил вам, где живёт?
– Письмо пришло из Парижа, но без обратного адреса. Это случилось как раз, когда умерла моя бедная матушка. Тогда я и получил то письмо с инструкциями и советами, после которого отец больше ни разу не дал о себе знать.