«Башни» – это богатое поместье сэра Джона Миллбэнка недалеко от города. Супруга его давно хворает, и ей становится всё хуже. Всё выглядело пока вполне правдоподобно. Они вызвали его благодаря какой-то поразительной случайности.
Но вдруг доктора снова одолели сомнения, и он вернулся в лавку.
– Я доктор Орас Уилкинсон, живу по соседству. Нет ли в городе другого врача с этим именем?
Нет. Торговец был уверен, что второго доктора Уилкинсона в городе нет.
Итак, всё ясно, ему выпал неслыханно счастливый случай, и он должен незамедлительно им воспользоваться. Он подозвал кеб и помчался в «Башни». У него то кружилась голова от радостных надежд и восторга, то замирало сердце от страха и сомнений, что он не сможет быть полезным или что в самый критический момент у него не окажется с собой нужного инструмента или какого-нибудь средства. В памяти всплывали всякие сложные и простые случаи, о которых он слышал или читал, и задолго до того, как добраться до «Башен», он окончательно убедил себя, что его немедленно попросят сделать по меньшей мере трепанацию черепа.
«Башни» оказались большим домом, стоящим посреди парка на другом конце аллеи. Подкатив к дому, доктор выпрыгнул из кеба, отдал кебмену половину своего земного имущества и последовал за величественным лакеем, который, справившись, как доложить, провёл доктора через великолепную, обшитую дубом и с цветными стёклами в окнах залу, стены которой были увешаны оленьими головами и старинным оружием, и пригласил в большую гостиную. В кресле у камина с раздражённым видом восседал жёлчный мужчина, а в дальнем конце комнаты, у окна, стояли две молодые леди в белом.
– Эй-эй, что такое? – воскликнул жёлчный мужчина. – Вы доктор Уилкинсон, да?
– Да, сэр. Я доктор Уилкинсон.
– Так-так! Вы как будто очень молоды, гораздо моложе, чем я ожидал. Однако вот Мэйсон – старик, а всё же, кажется, не очень разбирается, что к чему. Наверно, стоит попробовать теперь с другого, так сказать, конца. Вы тот самый Уилкинсон, который писал что-то про лёгкие?
Теперь всё ясно! Два единственных сообщения, которые он послал в «Ланцет» и которые были помещены где-то на последних страничках среди дискуссий о профессиональной этике и вопросов насчёт того, во сколько обходится держать в деревне лошадь, – два эти скромные сообщения касались именно лёгочных заболеваний. Значит, он не напрасно трудился. Значит, чей-то взгляд остановился на них, и имя автора было замечено. Кто после этого осмелится утверждать, что труд может остаться невознаграждённым!
– Да, я писал о лёгких.
– Ага! Ну хорошо, а где же Мэйсон?
– Не имею чести знать его.
– Вот как! Странно. Он знает вас и ценит ваше мнение. Вы ведь не здешний?
– Да, я приехал совсем недавно.
– Мэйсон так и сказал. Он не дал мне ваш адрес. Сказал, что сам привезёт вас. Но когда жене стало хуже, я навёл справки и без него послал за вами. Я послал и за Мэйсоном, но его не оказалось дома. Однако мы не можем так долго ждать, бегите-ка наверх и принимайтесь за дело.
– Гм, вы ставите меня в весьма неловкое положение, – сказал доктор Орас Уилкинсон неуверенно. – Насколько я понимаю, меня пригласили сюда на консилиум с моим коллегой, доктором Мэйсоном. Мне вряд ли удобно осматривать больную в его отсутствие. Я думаю, что лучше подождать.
– Подождать? Да вы что? Неужели вы думаете, что я позволю врачу прохлаждаться в гостиной, в то время как моей жене становится хуже и хуже! Нет, сэр, я человек простой и говорю попросту: либо вы немедленно идёте к ней, либо уходите.
Неподобающие обороты речи хозяина дома покоробили доктора. Хотя человеку многое прощается, когда у него больна жена. Поэтому доктор Уилкинсон удовольствовался сухим поклоном.
– Если вы настаиваете, я иду к больной, – сказал он.
– Да, настаиваю! И вот ещё что: нечего простукивать ей грудь и прочие штучки. У неё обыкновенный бронхит и астма и больше ничего нет. Можете её вылечить – милости просим. От всех этих простукиваний да прослушиваний она только силы теряет, а пользы всё равно никакой.
Доктор мог стерпеть личное неуважение, но когда неосторожным словом задевали его святыню – профессию врача, он не мог сдержаться.
– Благодарю вас, – сказал он, беря шляпу. – Имею честь пожелать вам всего хорошего. Я не хочу брать на себя ответственность за больную.
– Постойте, в чём дело?
– Не в моих правилах давать советы, не осмотрев пациента. Странно, что вы предлагаете это врачу. Желаю вам всего хорошего.
Сэр Джон Миллбэнк был сугубо коммерческий человек и неукоснительно придерживался коммерческого принципа: чем труднее заполучить что-либо, тем это дороже. Мнение врача определялось для него единственно тем, сколько за него будет заплачено. А этот молодой человек, казалось, не придавал никакого значения ни его состоянию, ни титулу. И потому он сразу же преисполнился уважения к нему.
– Вот как? У Мэйсона кожа потолще, – сказал он. – Ну ладно, ладно, пусть будет по-вашему. Поступайте как знаете. Я молчу. Вот только поднимусь наверх и скажу леди Миллбэнк, что вы сейчас придёте.
Едва за ним захлопнулась дверь, как две застенчивые юные леди выпорхнули из своего угла и оживлённо заговорили с доктором, которого всё это до крайности удивляло.
– Так ему и надо! – воскликнула та, что повыше, хлопая в ладоши.
– Не позволяйте ему командовать собой, – сказала другая. – Хорошо, что вы настояли на своём. Вот так он и обращается с бедным доктором Мэйсоном. Он даже не имел возможности как следует осмотреть маму. Он во всём слушается папу. Ш-ш, Мод, он идёт!
Они мгновенно утихли и кинулись в свой угол, молчаливые и робкие, как прежде.
Доктор Орас Уилкинсон последовал за сэром Джоном по широкой, устланной ковром лестнице в затемнённую комнату, где находилась больная. За пятнадцать минут он тщательнейшим образом осмотрел её и снова спустился с супругом в гостиную. У камина стояли два господина: один – типичный практикующий врач, аккуратный и гладко выбритый, другой – солидный высокий мужчина средних лет с голубыми глазами и большой рыжей бородой.
– А, это вы, Мэйсон! Наконец-то!
– Сэр Джон, я не один. Я обещал привезти вам доктора Уилкинсона.
– Кого? Вот доктор Уилкинсон!
Доктор Мэйсон уставился на молодого человека.
– Я не знаю этого господина! – воскликнул он.
– И тем не менее я доктор Орас Уилкинсон с Кэнелвью-стрит, дом четырнадцать.
– Боже мой, сэр Джон! – воскликнул доктор Мэйсон. – Неужели вы полагаете, что к такой больной, как леди Миллбэнк, я пригласил бы для консультации начинающего врача? Доктор Адам Уилкинсон читает курс лёгочных заболеваний в Регентском колледже в Лондоне, является штатным врачом больницы Святого Суизина и автором десятка работ по этой специальности. Доктор Уилкинсон проездом в Саттоне, и я решил воспользоваться его присутствием, чтобы выслушать высококвалифицированное мнение о состоянии леди Миллбэнк.
– Благодарю вас, – сухо отвечал сэр Джон. – Этот молодой господин только что тщательно осмотрел мою жену, и боюсь, что это сильно утомило её. На сегодня, думаю, хватит, но поскольку вы потрудились приехать, я, разумеется, буду рад получить от вас счёт.
Доктор Мэйсон был крайне раздосадован появлением другого Уилкинсона, друга же его, специалиста, напротив, история эта крайне позабавила. Когда они уехали, сэр Джон выслушал мнение молодого врача о состоянии своей жены.
– Ну а теперь я вам вот что скажу, – решил сэр Джон, когда тот кончил. – Я человек слова, понимаете? Когда мне кто понравится, я просто к нему прилипаю. Хороший друг и опасный враг – вот кто я такой. Я верю вам и не верю Мэйсону. Поэтому с сегодняшнего дня вы будете практиковать меня и мою семью. Заглядывайте к моей жене каждый день. Как у вас с расписанием визитов?
– Я очень благодарен за добрые слова и ваше великодушное предложение, боюсь, однако, что я не смогу, по всей видимости, воспользоваться им.
– В чём же ещё дело?
– Я вряд ли смогу взяться за лечение вашей супруги, поскольку доктор Мэйсон уже лечит её. Это было бы неэтично с моей стороны.
– Ну как хотите! – воскликнул сэр Джон. – Мне ещё никто не доставлял столько хлопот. Вам сделано хорошее предложение, вы отказались, значит, и говорить не о чем!
Миллионер, топая ногами, раздражённо выскочил из комнаты, а доктор Орас Уилкинсон, унося в кармане первую заработанную гинею, отправился домой, к своей спиртовой горелке и чаю по шиллингу и восемь пенсов, преисполненный гордого сознания, что он следовал лучшим традициям врачебной профессии.
И всё-таки это неудачное начало было вместе и добрым началом, ибо доктор Мэйсон, конечно, узнал, что младший коллега, имея возможность лечить самого выгодного в округе пациента, отказался от предложения. К чести медиков, надо сказать, что это скорее правило, чем исключение, хотя в данном случае, когда врач так молод, а пациент так состоятелен, искушение было, бесспорно, велико. Поэтому вскорости последовало благодарное письмо, затем визит. Завязалась дружба. И теперь почти все больные Саттона лечатся у известной медицинской фирмы «Мэйсон и Уилкинсон».
Последняя галера
Mutato nomine, de te, Britannia, fabula narratur[42].
Это произошло в весеннее утро за сто сорок шесть лет до пришествия Христова. Облитый опаловым светом северный берег Африки, неширокая кайма из золотого песка, зелёный пояс из перистых пальм и, на заднем плане, далёкие обнажённые горы с красными отрогами – всё мерцало, как страна грёз. Насколько хватал глаз, тянулось синее, ясное Средиземное море с узкой снежно-белой полосой прибоя. На всём его громадном пространстве виднелась только одинокая галера, медленно шедшая от Сицилии к гавани Карфагена.
Издали она казалась нарядным и красивым тёмно-красным судном, с двойным рядом пурпуровых вёсел, с большим колышущимся парусом, окрашенным тирским пурпуром, с блестящими медными украшениями на укреплённых бортах. Бронзовый трезубец выдавался спереди; на корме блистало золотое изображение Ваала, божества финикийцев, сынов Ханаана. На единственной высокой мачте развевался карфагенский флаг с тигровыми полосами. Точно какая-то величавая пунцовая птица с золотым клювом, с пурпуровыми крыльями, плыла галера по лону вод и с отдалённого берега представлялась воплощением могущества и красоты.