Здесь, почувствовав, что дело переходит на личности, противник, как правило, удалялся, оставляя поле битвы за разгневанным архитектором. Но если красота строения была под вопросом, другое его достоинство сомнений не вызывало. Усталый путник, бредущий по дороге из Бакхерста в посёлок Гарвей, издали видел на верхушке холма гостеприимный тёплый свет, словно маяк, вселявший в душу успокоение и надежду. Те самые дыры, над которыми смеялись соседи, и позволяли путнику увидеть этот свет, от которого буквально сердце радовалось, особенно в такую ночь, как та, с какой начнётся наш рассказ.
В лачуге был лишь один человек, а именно её владелец, Эйб Дэртон, или Заморыш, как окрестили его с грубоватым юмором жители посёлка. Он сидел перед очагом, где ярко горели дрова, хмуро вглядываясь в огонь и время от времени взбадривая пылающую вязанку пинком, если она переставала пылать. Пламя вспыхивало, освещая на мгновение его славное саксонское лицо, с простодушным смелым взглядом и курчавой светлой бородкой. Это было мужественное твёрдое лицо, однако в очертаниях губ физиономист мог заметить намёк на нерешительность и слабость, что никак не сочеталось с богатырским разворотом плеч, да и вообще всей его атлетической мускулистой фигурой. Эйб принадлежал к тем доверчивым, бесхитростным натурам, которые легко уговорить, но невозможно заставить; уступчивый характер делал его одновременно и предметом насмешек, и любимцем посёлка. Остроумие местных старателей носило несколько тяжеловесный характер, но даже самое неумеренное зубоскальство не способно было согнать с его лица добродушную улыбку или омрачить мстительным побуждением его сердце. И лишь в тех случаях, когда ему казалось, что задето самолюбие его компаньона, зловеще сжатые губы и гневные искорки в голубых глазах побуждали самых неуёмных шутников воздержаться от очередной, уже вот-вот готовой сорваться с языка остроты, торопливо переключившись на глубокомысленные рассуждения о погоде.
– Босс нынче опаздывает, – пробормотал он, вставая со стула, потянулся и сладко зевнул. – Это надо же, дождь так и хлещет, ветер жуткий, ничего себе погодка, Моргун? – Моргун был необщительный, склонный к раздумьям филин, чьи удобства и благоденствие являлись постоянным предметом забот хозяина. Филин сидел на балке и хмуро его созерцал. – Вот досада, что ты не умеешь разговаривать, Моргун, – продолжал Эйб, глядя на своего пернатого друга. – Лицо у тебя жутко умное. Малость с грустинкой. Небось, в молодости в любви не повезло. Кстати, о любви, – добавил он. – Я ведь ещё не видал сегодня Сьюзен.
Он зажёг свечу в стоявшей на столе чёрной бутылке, прошёл в дальний конец хижины и устремил пылкий взгляд на одну из картинок, которые владельцы хижины вырезали из случайно попадавших к ним в руки иллюстрированных журналов и развешивали на стенах. Та иллюстрация, которая так привлекала нашего героя, изображала актрису в претенциозном, безвкусном наряде, – прижимая к груди букет, она жеманно улыбалась воображаемой публике. В силу неких таинственных причин рисунок этот оставил глубокий след в чувствительном сердце старателя. Он облёк эту юную даму чертами реальности, торжественно и без малейших оснований дав ей имя Сьюзен Бэнкс, вслед за чем объявил её идеалом женской красоты.
– Вот увидите мою Сьюзен, – говорил он какому-нибудь новичку из Бакхерста, а то и Мельбурна, выслушав его рассказ о красоте оставшейся дома Цирцеи. – Нет на свете таких девушек, как моя Сью. Если окажетесь на Старой Родине, постарайтесь её повидать. Сьюзен Бэнкс её зовут, а портрет её висит у меня в хижине.
Эйб всё ещё любовался своей очаровательницей, когда распахнулась тяжёлая бревенчатая дверь и в комнату ворвалось облако дождя и снега, так что почти невозможно было различить молодого человека, который мигом перескочил порог и тут же начал закрывать за собой дверь – операция при таком ветре нелёгкая.
– Ну, – сказал он довольно сварливо, – ужин у тебя хотя бы есть?
– Вот, готов, тебя лишь дожидается, – бодро отозвался компаньон, показывая на булькавший на огне котелок. – А ты вроде как малость промок.
– Чёрта лысого малость! Я вымок насквозь, хоть отжимай. В такую ночь я и собаку бы на улицу не выгнал, во всяком случае, собаку, которую я уважаю. Дай мне сухую куртку, вон на крючке висит.
Джон Морган, или Босс, как его обычно называли, принадлежал к тому типу людей, которые во время золотой лихорадки встречались на приисках чаще, чем можно подумать. Он происходил из хорошей семьи, получил солидное образование, даже окончил в Англии университет. Сложись его жизнь обычным путём, Босс мог бы стать деятельным сельским священником или сделать карьеру в какой-нибудь другой сфере, но не тут-то было: в характере его прорезались скрытые до этого черты, унаследованные, возможно, от сэра Генри Моргана, наделившего своих потомков толикой испанской крови – результат галантных похождений и побед славного пирата. И вот эта-то шальная кровь, несомненно, толкнула его к тому, что он выпрыгнул из окна спальни отцовского дома, уютного, увитого плющом дома сельского священника, и отправился, покинув Англию, родных и друзей, искать счастья на приисках Австралии. Невзирая на изящные манеры Босса и его нежную девичью красоту, грубияны из посёлка Гарвей вскоре убедились, что при этом хрупкий юноша наделён холодной смелостью и непреклонной решимостью, высоко ценимыми в обществе, где храбрость почитается величайшим человеческим достоинством. Никто не знал, каким образом он и Эйб стали компаньонами; однако они стали компаньонами, и тот, кто был физически сильней, благоговейно почитал ясный ум и твёрдость духа своего товарища.
– Так-то оно лучше, – сказал Босс, опускаясь на единственный свободный стул перед огнём и глядя, как Эйб раскладывает на столе две металлические миски, ножи с костяными ручками и вилки с неимоверно длинными зубьями. – Ты бы снял всё же сапоги; совсем незачем усыпать пол красной глиной. Пойди сюда и сядь.
Великан кротко приблизился и сел на бочку.
– Что стряслось? – спросил он.
– Биржа ходуном ходит, – ответил компаньон. – Вот что стряслось. Погляди-ка. – Из кармана мокрой куртки, над которой поднимался парок, он вытащил измятую газету – «Бакхерстский страж». – Прочти эту заметку… Вот, о новой жиле на прииске Коннемара. Этих акций у нас, милый мой, хоть отбавляй. Мы могли бы все продать сегодня и получить кое-какую прибыль… Но я думаю, что мы не будем продавать.
Тем временем Эйб Дэртон старательно штудировал статью, водя по строчкам огромным указательным пальцем и бормоча что-то в светлые усы.
– Двести долларов за фунт, – сказал он, подняв взгляд на Босса. – Слушай, так ведь там у нас на каждого по сотне фунтов. Мы двадцать тысяч долларов огребём! С такими деньгами можно вернуться домой.
– Чушь! – ответил компаньон. – Не за жалкой парой тысяч фунтов мы сюда явились. Деньги нам сейчас прямо в руки плывут. Синклер-химик говорит, что жила богатейшая, каких он никогда в жизни не видел. Остановка лишь за тем, чтобы доставить сюда машину. К слову, много ты сегодня набрал?
Эйб извлёк из кармана маленькую деревянную коробочку и протянул приятелю. В ней находилась примерно чайная ложка чего-то похожего на песок и два металлических зёрнышка величиной с горошину. Босс Морган засмеялся и протянул коробочку назад.
– Такими темпами, Заморыш, не разбогатеешь, – заметил он. Тут разговор прервался, и оба компаньона сидели, слушая, как ветер воет и свистит, налетая на их маленькую хижину.
– Есть какие новости из Бакхерста? – спросил Эйб и начал раскладывать по тарелкам ужин.
– Ничего особенного, – отозвался компаньон. – Билл Рейд застрелил Косого Джо в лавке у Макфарлейна.
– Хм, – без особого интереса отозвался Эйб.
– В Рочдейле появились беглые каторжники. Говорят, собираются в наши края.
Эйб присвистнул, наливая в кружку виски.
– Ещё что-нибудь? – спросил он.
– Особенного ничего, если не считать, что темнокожие пошаливают на дороге у Нью-Стерлинга и что Синклер купил фортепьяно и собирается привезти из Мельбурна дочь; она поселится в его новом доме по ту сторону дороги. Как видишь, милый мой, нам теперь будет на кого посмотреть, – добавил он и энергично принялся за ужин. – Говорят, она красавица.
– Всё равно ей не сравниться с моей Сью, – решительно возразил Эйб.
Его приятель улыбнулся, взглянув на вопиюще яркую картинку. Вдруг он опустил нож и прислушался. Сквозь завывания ветра и шум дождя можно было различить какой-то тихий стук, явно не относящийся к силам природы.
– Что это?
– А чёрт его знает.
Компаньоны бросились к дверям и остановились на пороге, усиленно всматриваясь в темноту. Где-то далеко, на Бакхерстской дороге, они различили приближающийся к ним огонёк, а глухой мерный стук становился всё громче.
– Двухместная коляска, – сказал Эйб.
– Куда же она направляется?
– Не знаю. Наверно, к речке, будут искать брод.
– Какой брод, дружище, после этого дождя в самом мелком месте не меньше шести футов, а течение такое, что хоть водяную мельницу ставь.
Огонёк, внезапно вынырнувший из-за поворота дороги, был уже гораздо ближе. Слышался бешеный топот копыт, грохот колёс.
– Лошади понесли, вот жуть-то!
– Не позавидуешь бедняге-седоку.
В посёлке Гарвей царили суровые нравы: свои горести каждый расхлёбывал сам и мало сочувствовал бедам соседа. Молодые люди смотрели, как мечутся по виткам извилистой дороги фонари, испытывая главным образом любопытство.
– Если он не остановит их раньше, чем доберётся до брода, утонет как пить дать, – меланхолично сказал Эйб.
Внезапно шум дождя затих. Затих всего лишь на мгновение, но в этот краткий промежуток тишины ветер донёс до них отдалённый крик, услыхав который компаньоны с ужасом взглянули друг на друга, после чего как безумные помчались по крутому склону вниз, к дороге.
– Женщина, чтоб я пропал, – изумлённо охнул Эйб и перепрыгнул через открытый ствол шахты, утратив в спешке всякое благоразумие.