– Живут у нас тут главным образом на беконе и на бобах.
Выяснить, какой эффект имело это сообщение, ему не удалось: Эйб был слишком высок, чтобы заглянуть под маленькую соломенную шляпку. А мисс Кэрри не ответила ему. Немного погодя он сделал новую попытку.
– По воскресеньям баранина, – сказал он.
Но и это не вызвало энтузиазма. Честно говоря, похоже было, что она смеётся. Сомнений нет: Босс на этот раз ошибся. Молодой человек был в отчаянии. Вид разрушенной лачуги у дороги одарил его новой идеей. Он уцепился за неё как утопающий за соломинку.
– Это Кокни Джек построил, – сообщил он. – Жил здесь, пока не умер.
– А от чего он умер? – спросила спутница.
– Бренди три звёздочки, – убеждённо ответил Эйб. – Когда ему совсем уж худо стало, я приходил по вечерам приглядеть за ним. Бедолага! В Путни у него остались жена и двое ребятишек. Он, бывало, бредил целыми часами и называл меня «Полли». Разорился подчистую, медного цента не осталось; но ребята собрали золотишка, так что мы его честь честью проводили. Похоронили в этом вот стволе; таково было его желание, так что мы просто его туда опустили и забросали землёй. Туда же положили его кирку, и лопату, и ковш, чтобы он чувствовал себя как дома.
Теперь мисс Кэрри слушала, казалось, с интересом.
– И часто здесь так умирают? – спросила она.
– Как вам сказать, бренди многих убивает; но большинство попадает под пулю… я хочу сказать, тут многих просто застрелили.
– Я не об этом. Много ли людей здесь, в долине, умирает в одиночестве и горе, не имея рядом близкой души? – И она указала на сгрудившиеся внизу домишки. – Умирает ли там кто-нибудь сейчас? Об этом просто страшно подумать.
– Из тех, кого я знаю, пожалуй, никто не собирается откинуть копыта.
– Мне бы хотелось, чтобы вы не злоупотребляли в такой степени жаргоном, мистер Дэртон, – сказала Кэрри, взглянув на него ясными фиалковыми глазами. Просто поразительно, как молодая леди всё больше забирала власть над этим великаном. – Поймите, это неблаговоспитанно. Вам надо бы приобрести словарь и выучить подобающие слова.
– В том-то всё и дело! – виновато сказал Заморыш. – Вы в точку угодили. Словарь! Если нет у тебя парового сверла, приходится киркой орудовать.
– Да, но это очень просто, если вы действительно постараетесь. Вы могли бы, например, сказать, что кто-то умирает или находится при последнем издыхании, если вам угодно.
– Вот оно! – восторженно сказал старатель. – При «последнем издыхании»! Вот это слово! Да вы по части слов самого Босса Моргана заткнёте за пояс. При последнем издыхании! Звучит-то как!
Кэрри засмеялась:
– Вы должны не о звучании думать, а о том, выражают ли эти слова ваши мысли. Нет, серьёзно, мистер Дэртон, если в посёлке кто-то заболеет, непременно дайте мне знать. Я умею ухаживать за больными и могу оказаться полезной. Вы сообщите мне о таком случае, да?
Эйб охотно согласился и снова впал в глубокую задумчивость, размышляя, не привить ли себе какую-нибудь долгую и изнурительную болезнь. Говорят, что в Бакхерсте появилась бешеная собака. Может, она как-нибудь ему пригодится?
– А сейчас я с вами попрощаюсь, – сказала Кэрри, когда они дошли до того места, где от дороги ответвлялась извилистая тропинка, ведущая к «Вилле Азалия». – Очень вам благодарна, что вы меня проводили.
Напрасно Эйб вымаливал ещё хоть сотню ярдов и ссылался на чрезмерный вес корзиночки, которую он нёс, как на совершенно неопровержимый довод. Молодая леди была неумолима. Из-за неё он и так уже слишком отклонился от своего пути. Ей стыдно за себя, ни о чём таком она не хочет даже слушать.
Излюбленным местом отдыха, где проводили свой досуг обитатели посёлка Гарвей, был «Колониальный бар». Между этим заведением и конкурирующей фирмой, которая, невзирая на невинное наименование «Бакалея», тоже занималась продажей спиртных напитков, шла ожесточённая борьба. Появление в «Бакалее» стульев немедля привело к тому, что в «Колониальном баре» возник диванчик. «Бакалея» приобретает плевательницы, а «Колониальный» в ответ – картину, и в результате, по определению клиентов, оба заведения остались при своих. Но когда «Бакалея» украсилась портьерами, а соперник отозвался отдельным кабинетом с зеркалом, тут уж все решили, что победа за «Колониальным баром», и посёлок единодушно выразил своё одобрение предпринимательскому духу владельца, перестав посещать «Бакалею».
Хотя каждому из посетителей было позволено разгуливать по бару сколько душе угодно и даже заходить за стойку, дабы порадовать свой взор мерцающим многоцветием бутылок, подразумевалось, что отдельное помещение, оно же кабинет, предназначено для наиболее выдаюшихся граждан. В кабинете заседали комитеты, зарождались могущественные компании, там же, как правило, проводили дознания. Что касается последней церемонии, я с печалью должен сообщить, что тогда, в 1861-м, она частенько устраивалась в посёлке Гарвей и приговоры подчас отличались изысканным остроумием и оригинальностью. Взять хотя бы тот случай, когда тихий и кроткий молодой врач застрелил отчаянного головореза Задиру Бэрка и сочувствующие узнику присяжные заявили, что «покойный нашёл свою смерть при опрометчивой попытке остановить движущуюся пистолетную пулю», – вердикт считался в посёлке высшим достижением юриспруденции, ибо способствовал одновременно как оправданию обвиняемого, так и утверждению суровой, неопровержимой истины.
В тот вечер, о котором я вам рассказываю, в отдельном кабинете собрались все местные знаменитости, но на сей раз отнюдь не с целью обсуждать что-либо криминальное. Дискуссия назрела потому, что за последнее время произошло много событий, достойных обсуждения, а посёлок Гарвей привык обмениваться мнениями именно в этой комнате, блиставшей утончённой роскошью зеркала и дивана. Тяга к чистоте, повально охватившая местное население, всё ещё возбуждала умы и требовала истолкования. Кроме того, заслуживали комментариев мисс Синклер и её передвижения, обнаруженная в Коннемаре золотая жила и слухи о беглых каторжниках. Таким образом, не стоит удивляться, что в «Колониальном баре» собрались лучшие люди посёлка.
Темой диспута на этот раз были беглые каторжники. Вот уже несколько дней в посёлке ходили слухи об их появлении, и на прииске было тревожно. Обыкновенный чисто физический страх был неведом жителям посёлка Гарвей. В любой миг старатели готовы были кинуться в погоню за самыми отчаянными головорезами с таким же пылом, с каким помчались бы охотиться на кенгуру. Тревожно было потому, что в городке скопилось много золота. Все понимали: плоды их нелёгких трудов надо защитить во что бы то ни стало. Обратились в Бакхерст с просьбой прислать как можно больше полицейских, а в ожидании их прибытия главную улицу посёлка патрулировали по ночам волонтёры.
Паника вспыхнула с особой, удвоенной силой из-за известия, которое принёс Джим Страглс. Джим был человек амбициозный и честолюбивый, и после того, как он целую неделю в безмолвном негодовании взирал на свою собственную отмытую и отчищенную персону, он, выражаясь метафорически, отряхнул со своих ног красную глину посёлка Гарвей и углубился в лес с твёрдым намерением до тех пор проводить изыскания, пока не наткнётся наконец на подходящий участок. Дальше Джим рассказывал, что он сидел на стволе упавшего дерева, обедая пресной лепёшкой с прогорклым салом, и внезапно его чуткий слух уловил цоканье конских копыт. Он едва успел скатиться со ствола и, прижавшись к земле, за ним спрятаться, как по зарослям кустарника проехало несколько верховых, так близко, что до них можно было добросить камень.
– Там были Билл Смитон и Мэрфи Дафф, – Страглс назвал двух печально известных в окрестностях бандитов, – а с ними ещё трое, я их не разглядел. Они двигались куда-то вправо и выглядели так, будто идут на дело, даже ружья в руках держали.
В тот вечер Джим подвергся перекрёстному допросу; но никакие старания не смогли опровергнуть его свидетельство либо пролить хоть немного света на то, что он увидел. Он рассказал свою историю несколько раз, и, невзирая на приятное разнообразие деталей, все основные факты были тождественны. Дело и впрямь начинало казаться серьёзным.
Среди слушателей, впрочем, нашлось несколько человек, скептически отнёсшихся к самой мысли о том, что в их местности могут появиться бандиты, и открыто выразивших своё недоверие; из них самым влиятельным был молодой человек, взгромоздившийся на бочку посредине комнаты и, вне всякого сомнения, принадлежащий к духовным руководителям сообщества. Мы уже видели, читатель, эти тёмные кудри, бархатные, лишённые блеска глаза и жестокие тонкие губы, принадлежащие Чёрному Тому Фергюсону, отвергнутому поклоннику мисс Синклер. Он резко выделялся среди всей этой братии тем, что носил твидовый пиджак, а также некоторыми другими утончёнными деталями туалета, что могло бы навлечь на него дурную славу, если бы он, подобно Джону Мортону, ещё раньше не зарекомендовал себя человеком отчаянной храбрости и в то же время совершенно хладнокровным. Но сейчас Чёрный Том, казалось, пребывал под некоторым воздействием спиртного, что случалось с ним не часто и что, возможно, следовало приписать недавно постигшему его разочарованию. Он был сам не свой от ярости, опровергая рассказанную Джимом Страглсом историю.
– Надоело мне всё это до смерти, – говорил он. – Стоит кому-то встретить в зарослях нескольких путешественников, он тут же начинает вопить о бандитах. А если б эти верховые увидели Страглса, они бы тоже подняли крик насчёт разбойника, притаившегося в лесу. Да и вообще, как можно узнать людей, которые быстро проехали где-то за деревьями? Выдумка это, и больше ничего.
Страглс, однако, твёрдо придерживался своей версии и со спокойным благодушием отметал насмешки и доводы противника. Было также замечено, что Фергюсон как-то слишком уж близко к сердцу принимает эту историю. Казалось, что-то всё время тревожит его: он вдруг соскакивал с бочки и начинал, задумавшись, ходить по комнате, а на его смуглом лице появилось угрожающее страшное выражение. Все вздохнули с облегчением, когда он наконец схватил шляпу и, отрывисто бросив: «Спокойной ночи», прошёл через бар и с ч