ного, и за каждую из них разгоралась борьба. Именно поэтому – не дай бог опередит кто-нибудь – они даже прогуливали школу, гоняясь за девчонками, в которых влюблялись с первого взгляда. Бывало, влюбишься в нее, глядя издалека, а потом смотришь на фотку – ничего особенного, просто она ярко одевается, или обнаружишь, что лицо у нее в прыщах или веснушках, а то и кривое. Случалось и наоборот: издалека простенькая или хмурая девчонка на снимке выглядела такой красавицей, что дух захватывало.
Трофеи, добытые долгим трудом и терпением или благодаря неожиданной удаче и везению, становились их сокровищами, валютой, на которую можно было купить все, что угодно. Ничего не подозревавшие девушки превращались в «добычу» и в соответствии со вкусами охотников подразделялись на кандидаток в любовницы, репетиторш, бебиситтеров для «сынков», кухарок и разменных девок, а также служили объектами сделок. На несколько кухарок и разменных девок можно было выменять стоящую девицу, добытую кем-то из друзей. Кандидаток в любовницы и у Мамору и у Румяного было всего штуки три-четыре, они стоили семерых кухарок и дюжины разменных девок. Бывало, что кандидатку в любовницы под номером один нельзя было заполучить путем обмена, и тогда в ход шли наличные деньги.
4.6
В коллекцию Мамору входило девятнадцать девиц, среди которых были даже молодая домохозяйка из соседнего дома и его собственная сестра Андзю. Румяному хотелось заполучить карточку Андзю, сушившей волосы в одном белье. В обмен на фотографию младшей сестры Мамору требовал фотографию ее ровесницы в нижнем белье. У Румяного была одна такая на примете, и он позвал Мамору к себе:
– Приходи ко мне и снимай сам.
Девушка все не появлялась, и уставшие от ожидания скучающие парни принялись за бренди. Ответственный за свет Каору снял с себя зеркало и приступил к выполнению роли наблюдателя.
– Ты тоже выпей, – предложили ему.
Отхлебнув бренди, он почувствовал жар в висках; голоса скучающих типов, перечислявших достоинства своей «добычи», стали удаляться, и Каору, сочувствуя бедной девушке, на которую будут пялиться омерзительные уроды, мысленно перенесся в комнату метрах в пятидесяти отсюда.
Вскоре солнце село – значит, в темной комнате ничего нельзя будет увидеть. Только он подумал об этом, как зажегся свет, и в окне промелькнула тень. «Пришла», – чуть не вырвалось у Каору.
Она опять появилась внезапно, застигнув его врасплох. Почему она оказалась здесь? Почему именно ей суждено было стать «добычей» скучающих типов? Каору всмотрелся повнимательнее: неужели это она? Может быть, окуляры бинокля поймали просто похожую на нее девушку? Но чем ожесточеннее он всматривался, тем очевиднее становилось: перед его глазами не кто иная, как Фудзико Асакава.
Она вернулась домой после игры в софтбол и сейчас на глазах у Каору расстегивала воротник блузки. У Каору было такое ощущение, будто он находится в одной комнате с Фудзико, и он невольно отвернулся. Но тут же понял, что на самом-то деле его там нет и что ему нельзя отрываться от бинокля, иначе не спрячешь полуобнаженную Фудзико от взглядов этих скучающих типов.
Еще одна пуговица, и еще одна – стала видна грудь Фудзико. Она поправляла перекрутившуюся бретельку белого лифчика. При дрожащем свете лампы чудилось, что и ложбинка между грудями у нее колышется. Сердце Каору забилось, пульс ощущался даже в глазах, между ног разливалось тепло. Делиться увиденным ни с кем не хотелось – хоть бы скучающие типы отрубились и больше не возникали.
– О, свет горит, – ударил по барабанным перепонкам голос Румяного.
Мамору оттолкнул Каору, взглянул в видоискатель и, не теряя ни секунды, нажал на спуск. С каждым щелчком затвора Каору казалось, что на руках, груди, щеках Фудзико остаются следы от ударов кнутом.
Вдруг Мамору оторвался от фотоаппарата и ударил Каору по лицу.
– Могли бы всю съемку из-за тебя упустить!
Каору сжал зубы и посмотрел на Мамору полным ненависти взглядом.
– Что, так хотелось эту девку голой увидеть? На, смотри.
Мамору схватил Каору за ухо и подтащил к биноклю. Вытянешь руку – дотронешься, окликнешь – отзовется в ответ – вот как близко она была. Фудзико переоделась в футболку, кардиган и белую хлопчатобумажную юбку. Она сидела на кровати и смотрела в окно, будто чувствовала взгляд Каору. Даже казалось, что она чем-то опечалена.
– Эй, Каору, пошли домой. Бери зеркало.
Темнело. На обратном пути Каору спросил брата – зачем он меняется фотографиями Андзю и Фудзико Асакавы в нижнем белье? Зачем делает то, что им неприятно?
– Что ты несешь? Я же твой день рождения на свой манер отмечаю.
– Какая связь между фотками в нижнем белье и моим днем рождения?
– А где мы сейчас с тобой были? Дома у Румяного, так? Он может подглядывать за Фудзико Асакавой в любой момент, когда ни пожелает. Если он ее сфоткает, она станет его добычей. Поэтому я и сменял ее на Андзю. Он теперь на нее прав не имеет. Тебе же нравится Фудзико. Ты же не хочешь, чтобы ею попользовался этот извращенец.
– А ты отдашь мне то, что снял?
– С чего это вдруг? Ты еще малявка, даже и дрочить-то толком не умеешь.
– Что ты сделаешь с фотками? Пообещай, что не будешь их продавать.
– Продавать не буду. Фудзико – моя кандидатка в любовницы. Мне нравятся бабы с головой. Если уж заделать ребеночка, то крепкой и умной девке. Андзю сказала, что она лучше всех в классе. Я с идиотками детей делать не собираюсь.
Мамору собирался убить все связанные с Фудзико, даже самые скромные мечты, которые Каору вынашивал в своем сознании. Теперь объектом разрушительной страсти брата стала Фудзико. Каору инстинктивно чувствовал: этого нельзя допустить.
Тому, кого полюбит Мамору, суждено умереть.
Нужно убить любовь Мамору до того, как она убьет Фудзико.
Каору понял свое назначение. Только он один может защитить Фудзико. Сам того не ведая, Мамору распалил иссушенные чувства Каору. Они ярко разгорелись, подобно бамбуковым углям.
4.7
– Фотки готовы. Хочешь посмотреть? Помнишь, какого цвета было белье у Фудзико? – Мамору листал альбом, пытаясь спровоцировать Каору но тот принял специально рассчитанное на Мамору выражение лица игрока в покер и прикинулся, будто его абсолютно не интересуют никакие фотографии.
– Неужели и вправду не хочешь взглянуть? Быть того не может.
Мамору разгадал, что творится на душе у Каору, и решил не настаивать. А Каору, представляя себе, как Мамору хвастается карточками Фудзико на сборищах таких же, как он сам, скучающих типов, жаждал немедленно отобрать их и бросить в огонь. Каору выжидал момент, чтобы стащить фотографии.
Невольно оказавшись в числе соглядатаев, Каору теперь постоянно видел перед глазами Фудзико в нижнем белье, она будто отпечаталась в его сознании. И в разгар занятий, и перед «стеной плача» в парке, когда бывал один, он вызывал в памяти образ Фудзико, увиденный в бинокль.
Неделю спустя Каору пробрался в комнату Мамору и нашел фотографии Фудзико в альбоме. На восьми из них она была запечатлена в процессе переодевания. Не думая о последствиях, Каору вырвал все эти снимки из альбома; затем на книжной полке, за энциклопедией, где обычно Мамору прятал порнографию, он нашел негативы и прихватил их с собой.
Он понимал, что Мамору сегодня же поймает его и отберет карточки. Ему было отпущено всего несколько часов на то, чтобы еще раз встретиться с Фудзико в нижнем белье.
Каору разложил фотографии у себя на столе и, вздыхая, водил пальцем по лицу Фудзико и ее груди. Очень скоро это ему наскучило, он достал блокнот и попытался перерисовать ту фотографию, от которой сильней всего билось сердце. Однако ему никак не удавалось передать выражение ее лица. Каору наложил на фото кальку и обвел профиль Фудзико. Но получился скорее иероглиф, обозначавший Фудзико, чем ее изображение.
Он почувствовал скованность в нижней части тела, стало тяжело дышать. Каору казалось, что в глазах Фудзико он превращается в никчемного, грязного червя. Хорошо, что покойная мама не видит его таким, – думал он, но греховные мысли пьянили.
Сладкое чувство вины, как зверь, облизывало его, медленно разжевывало и пыталось проглотить. Ему не хотелось расставаться со щекочущими, постыдными мыслями.
Как и следовало ожидать, Мамору позвал Каору в свою комнату и потребовал вернуть фотографии и негативы.
– Я их уже сжег, – сказал Каору, но Мамору не поверил и, войдя в комнату брата, начал поиски.
– Я скажу маме и бабушке, что ты торгуешь фотографиями Андзю в нижнем белье и тайком фотографируешь, как переодевается Фудзико.
Мамору побагровел:
– Ишь чего надумал! Ты же вместе со мной был.
– Если хочешь, чтобы я молчал, про фотографии забудь.
– Куда ты их дел? Я все равно найду.
– Понятия не имею.
Внезапно Каору получил удар ногой в бок и упал. Мамору стал изо всех сил колошматить его. Каору обхватил голову руками и терпел, напоминая черепаху, спрятавшуюся в панцирь.
– Тебе это дорого обойдется! – бросил Мамору и перевернул Каору лицом вверх. Тот дерзко засмеялся, глядя на брата. Давай придумывай свою месть! Клятва верности скучающему братцу не избавляла от града несправедливостей, обрушивающихся на голову Каору.
И Каору объявил старшему брату войну.
5
5.1
Когда Каору засыпал, сладостное греховное чувство росло в нем и плоть его таяла.
Вот он в одиночестве бегает по городу, в котором остановилось время.
Люди замерли в своем движении, ветер застыл, кружившиеся листья деревьев, капли пота и крови, летящие пустые банки, подброшенные мячи – все повисало в воздухе, не падая на землю. Слова в устах людей теряли всякий смысл, улицы, площади, конференц-залы, кафе, вокзалы и разные другие места наполнил жалобный звон гласных и шорох растерянных согласных; звуки шагов и удары вещей друг о друга, шум проезжавших автомобилей, визг велосипедных тормозов, крики птиц наполняли пространство, не растворяясь в нем.