Обед завершился, она удалилась под предлогом застёгивания сумок и отправилась к каюте капитана Галифакса. Она постучала.
— Войдите, — сказал хриплый голос.
Увидев русскую, Одноглазый Галифакс вскочил с кровати, где лежал в одной рубашке и вытряхивал на ладонь пепел из остывшей трубки. Он промямлил извинения и, казалось, смутился, удивившись такой нелепой фамильярности со стороны пассажирки, особенной пассажирки.
— Не извиняйтесь, — сказала русская. — Вы у себя, оставайтесь в удобстве.
В каюте пахло рассолом и табаком. Галифакс, будучи вообще-то очень чистоплотным человеком, любил лишь эти грубые ароматы.
— Чем могу быть полезен, мадам?
— Обычной справкой. Если хотите, на борту ходят слухи. Вот. Говорят, этой ночью произошёл несчастный случай. Г-н Ван ден Брукс не много говорил о том, как всё случилось, и я встревожилась, встревожилась… Я даже не знаю, кто жертва. Но мысль о том, что кто-то на борту страдает, для меня невыносима. Я так хотела бы сделать что-то. Забота женщины может быть ценной. Может быть, нужна денежная поддержка?…
Галифакс, поглаживая у ноздрей трубку, слушал, не говоря ни слова. Не могу сказать, что он улыбнулся, потому что Одноглазый улыбался всего два раза в жизни: в день, когда он похоронил свою жену, и в день, когда Ван ден Брукс поручил ему командование яхтой. Он, кстати, и плакал за свою долгую карьеру всего один раз, в день своего крещения.
— Не будьте загадочным как г-н Ван ден Брукс, говорите, капитан. Я хочу облегчить участь этого несчастного…
— Если тот несчастный, о котором вы, мадам, говорите, действительно страдает, то, несмотря на все ваши благие намерения, вы не сможете помочь его горю. Я уверен, что он, мягко говоря, сейчас на пути к дьяволу, который будет жарить его на вилах.
И Галифакс, суеверный негодяй, начертил расплывчатый крест.
Русская попыталась подражать его ортодоксальной манере, перекрестившись большим пальцем.
— Мёртвый, — прошептала она. — Как его звали?
— Лопес, мадам, человек, который пел.
— И как же случилось это несчастье?
— Между нами говоря, мадам, на самом деле это был не несчастный случай, а преступление. У Лопеса на борту был смертельный враг, и, поверьте уж моему давнему опыту, худо, когда тебя преследует такой парень, как Томми Хогсхед, душа которого намного чернее кожи. Я ни в коем случае не осуждаю г-на Ван ден Брукса, который понимает в этом лучше нас, но мне кажется, что испанцу прописали недостаточную порцию кошки-девятихвостки в тот день, когда был высечен Томми. Два парня подрались из-за истории с ромом, и негр, каким бы сильным он ни был, не одержал победу. Лопес был примечательным боксёром и мог лишить чувств добрую дюжину негодяев. Вот почему Мюид предательски поймал его и сбросил за борт. Такого, по крайней мере, моё предположение.
— Но что же будет с убийцей? Полагаю, его повесят.
— Ба! Нет никаких доказательств. Всё, что я сказал здесь — мои мысли. Но меня не было на месте происшествия. Готов побиться об заклад, всё произошло именно так, как я описал вам, но я не свидетель, которого можно цитировать, и не факт, на который можно ссылаться. Негр желал мести. Он отомстил. Что делал Лопес в этот час на палубе, вместо того, чтобы, как и его товарищи, спать? Это известно лишь звёздам, морю, Томми Хогсхеду и покойному. Для меня это загадка.
Мария Ерикова ощутила скованность, в то время как Галифакс тщательно закрепил циферблат часов, висевших на стене.
— И что думает г-н Ван ден Брукс?
— Г-н Ван ден Брукс обычно оставляет то, что он думает, при себе, мадам. Во всяком случае, судя по его словам, он, кажется, не придаёт значения произошедшему. Лопес имел неосторожность искупаться в лунном свете. Тем хуже для него. Таковы похоронная речь и мнение хозяина, каковым он является для своего экипажа…
Мария вышла, поблагодарив капитана. Возвращаясь из каюты, она почесала в затылке и начала думать…
Вскоре раздался свист, заскрипели цепи и снасти. «Баклан» замедлил ход. Весь экипаж был на посту. Бросили якорь.
Мария омыла глаза и поднялась на палубу. Корабль был пришвартован к бухточке между высоких зелёных холмов. Берег белого песка медленно спускался к морю…
Остров, это был Остров.
Глава XVIII. Остров Ван ден Брукс
In the afternoon they came into a land,
In which it seemed always afternoon.
Высадка была осуществлена с торжественностью, не удивившей путешественников. Матросы в правильном порядке выстроились на палубе. Выступая вперёд раба-индуса, нёсшего шкатулку из драгоценного дерева, и ведя Капитана Джо и ара, скованных золотой цепью, Ван ден Брукс направился к трапу и подал гостям знак идти следом.
— Ого, — сказал Леминак, — а это что за герой Ми-Карема?
Он указал на Джеолли, индуса.
— Я его никогда не видел… А вы, мадам?
— Я тоже, — сказала Мария.
Когда они собрались войти в каноэ — то самое, что доставило их на борт — где торговец занял место, они увидели, как от ближайшего берега отходит лодка. Это была пирога, изогнутый нос которой украшала скульптура головы из эбенового дерева с перламутровыми глазами, ушами из черепашьего панциря, длинной бородой и раскрашенными в красный цвет губами. В центре, держа копьё, стоял молодой человек бронзового, но местами чёрного, цвета; он был голым; в его уши были просунуты цветы, а волосы запудрены инеем какой-то извести.
— Это одно из высокопоставленных лиц моего королевства, — сказал Ван ден Брукс.
Пирога была в пределах слышимости каноэ, молодой раб вскрикнул. Гребцы бросили вёсла и встали, издав вопль, повторённый эхом холмов. После этого они снова заняли свои места и продолжили грести к берегу.
Воздух был сладок, благоухая тысячей ароматов. Свет целовал, золотил жёлтыми лучами прибрежный песок, на котором, разбившись на две группы, расположились бронзовые мужчины, подобные воину с пироги, и белые молодые женщины, одетые в разноцветные шелковистые ткани, лицо и плечи которых украшали неизвестные цветы. Когда Ван ден Брукс ступил на землю своего острова, все поклонились, после чего женщины, встав, насыпали по его стопам охапки цветов, огромные алые лепестки которых вскоре открыли путешественникам кровавую тропу. Воины замкнули шествие, и процессия двинулась по дороге, поднимавшейся по склону холма, окаймлённого апельсиновыми деревьями и плетнями из шелковицы.
Молчаливый Ван ден Брукс оставался один на расстоянии нескольких шагов от пассажиров, послушно следовавших за ним.
Казалось, хозяин корабля погрузился в строгую медитацию, и его высокая фигура была удивительно суровой.
— Он ступает как первосвященник, — сказал Леминак. — Для торговца хлопком он обладает хорошей походкой.
Профессор, польщённый таким великолепием, наблюдал за туземцами и растительностью.
— На этом острове должно быть великое плодородие, — сказал он. — Климат, несомненно, умеренный и всегда одинаковый.
Мария Ерикова не смогла удержаться, чтобы не прошептать стихи:
И в сумерки они к чужой стране пристали,
Где сумеречный час как будто был всегда.5
и верила в мечтах в прибытие на землю, росистый свет которой однажды ночью ласкал «тоску по нежным глазам» Вкушающих Лотос, на которой ничто ничуть не изменилось.
Хельвен смотрел, удивляясь и восхищаясь странностью украшений. Когда он рассматривал одного из воинов эскорта, удивление нарисовалось на его лице, и он сообщил шедшему рядом профессору о наблюдении, которое заставило последнего обернуться.
— Вне всякого сомнения, жертва какого-нибудь несчастья, — сказал Трамье. — Ущерб. Превосходный образец расы.
Воин, о котором шла речь, был высокого роста; пропорции его фигуры находились в античной гармонии. Его кожа была смуглой; его волосы длинными и запудренными — должно быть, это был наряд островитянина — но тяжело было видеть на конце его левой руки, где выступали мускулы, лишь отвратительную и безобразную культю.
Вид этого великолепного и огромного калеки столь встревожил Хельвена, что тихий и позолоченный сумерками пейзаж показался ему вдруг зловещим.
Но он не хотел делиться своим впечатлением.
Они добрались до места, полукругом окаймлённого засыпанными тёмной листвой холмами, в центре которого находился нежно-зелёный луг, румянившийся теми самыми цветами, которыми так любили украшать себя туземцы. С вершины одного из холмов, ревя, струился водопад, вода которого, достигая луга, разделялась на сверкающие потоки, принося в оазис вечную свежесть.
— Эдем, — сказала Мария. — Он не обманул нас.
И все — даже остроумный адвокат и дотошный профессор — медленным глотком втягивали запах нового мира, мира, подносившего к их губам неведомый, гладкий, бархатистый, как детская щека, плод. Прежде чем вкусить его, они заколебались на пороге удовольствия и вспомнили о Саде первых наслаждений.
Голос Ван ден Брукса прорвал золотую тишину. Он остановился, и вся процессия следом за ним сделалась неподвижной.
— Моё жилище, — сказал он, поворачиваясь к гостям и протягивая руку.
Жестом он указал на переплетение разросшейся растительности, где смешались растения всех климатов, алоэ, кактусы, тропические колючие и сочные растения, кокосовые деревья, гуайявы, хлебные деревья, розовое и сандаловое дерево, и так вплоть до сосновых парасолей, напомнивших Хельвену о вечерах на Пинчо, вырисовывалось здание с огромным фундаментом, оттенённое пальмовыми ветвями, образовывавшее тёмную массу и местами сверкавщее, опиравшееся на красную с зелёными прожилками гранитную скалу.
— Проходите, — сказал Ван ден Брукс, — добро пожаловать.
Они прошли по аллее, вымощенной серой лавой, окружённой кактусами, варварийскими фигами и пальмами, которая привела к крыльцу, украшенному коралловыми перилами.
— Какая приятная резиденция! — прошептал профессор, уставившись в бинокль.