Но он не смог закончить, поскольку теплота праздника растрогала его.
Мария Ерикова протянула Хельвену зажжённую сигарету: это, кажется, русская мода. Профессор, блаженно закрыв глаза, наслаждался Гаваной, в которой соединились все ароматы Кубы.
Они поднялись на палубу, где были готовы кресла-качалки и предлагали ледяные напитки.
— Меня всё ещё беспокоит, — шепнула Мария Ерикова на ухо Хельвену. — Откуда он узнал наши имена?
— Всё очень просто.
— Но как?
— Регистрация в отеле, дорогая мадам. Швейцар сказал мне.
Сигары и сигареты светились в тени. Ван ден Брукс курил короткую трубку. Хельвен заметил, что на «Баклане» был лишь один огонь, и этот огонь вскоре погас. Оцепеневшие от счастливых переживаний, пассажиры совершенно не слышали, что происходит на борту; они не слышали команд и скрипа канатов.
Но внезапно налетевший морской ветер окутал их свежим дыханием, и от качки бледно-золотистый лимонад заколебался в стаканах.
Безмолвно, когда все огни погасли, «Баклан» стал удаляться от берега.
Опрокинувшись на спинку стула, Хельвен созерцал над головой Южный Крест…
Глава III. Странный корабль, странный экипаж
Понять, что моряки — это, как правило, люди, не лишённые чувства юмора и благородства, было гораздо проще, чем убедиться в честности капитана корабля.
Утром Ван ден Брукс прогуливался по палубе вместе с Хельвеном. Очень живое любопытство притягивало молодого художника к этому пышному миллиардеру, скрывающемуся под маской торговца хлопком, путешествующему с оранжереей орхидей, с барменом-китайцем и цитирующему проклятых поэтов.
— Вы заметили, — сказал Ван ден Брукс, — что в устройстве «Баклана» есть нефтяные двигатели: без шума, без дыма, без грязи. Вам нужен чистый и спокойный корабль, чтобы пересечь эти бескрайние просторы?
— Естественно, — сказал Хельвен. — Я не мог понять, почему Ваша яхта так мягко идёт. Это была удачная идея.
Берега Америки уже не виднелись на горизонте, только одна бледная линия, вряд ли заслуживающая внимания. Вокруг была безбрежная, одинокая лазурь Великого Океана. Вода была подобна огромному изумрудному диску, на котором разгорался пылающий свет, через светло-коричневую вуаль которого ещё просеивалась сырость.
Они спустились в трюм.
Несколько матросов отдыхали после утренней трапезы. Некоторые, сидя на полу, играли в карты; другие дразнили пронзительно визжавшую мартышку. Серо-красный попугай-ара сидел кулаке чёрного гиганта, подносившего к клюву птицы кусочки бананов.
— Хомбре! — сказал негр птице, — открой свой проклятый клюв, Жалкий Джек, и будь в хорошем настроении.
Когда они подошли, все встали.
Обезьяна, увидев пришедших, перепрыгнула через головы матросов, схватила верёвку и наградила Ван ден Брукса самыми страшными гримасами своей розовой маски со сверкающими глазами.
— Вот любимец нашего борта. Матросы называют его «Капитан Джо»; он очень умён, это мой советник.
— Сюда, Джо, — добавил он.
Обезьяна прыгнула ему на плечо.
— Что Вы думаете, Капитан Джо, об этом негодяе Томми Хогсхеде, которого пришлось вернуть на дно каноэ из-за того, что он много выпил во время остановки?
Обезьяна пронзительно заскрежетала.
— Вы полагаете, что его следует лишить зарплаты, или что Хопкинсу следует задать ему хорошей плети, по своему усмотрению, не так ли, Капитан Джо? Это Ваше мнение, а также и моё, друг мой.
Все обратили взор на державшего попугая-ара гиганта. Это был отвратительный негр, известный своей могучей силой. За телосложение и зверское лицо матросы называли его «Хогсхедом», что означает одновременно «Мюид» и «Свиная голова».
— Идите, Капитан Джо, и скажите своим друзьям, что у г-на Ван ден Брукса рука широкая, а запястье железное.
Они удалились.
— Вы пользуетесь кошкой-девятихвосткой? — поинтересовался Хельвен.
— Это лучшее Евангелие, — мягко ответил торговец. — Мои ребята по-другому не понимают.
Хельвен бросил взгляд на группу занявшихся своими делами матросов. Здесь было около дюжины смешанных рас, светлых и розовых англосаксов, оливковых испанцев, несколько негров. Все они были одеты в белое. Но живописный вид проник в сознание художника. В мгновение ока он увидел палубу каравеллы, людей с повязанными фуляровыми платками лбами, с голым торсом, пистолетами за поясами, длинными трубками во рту, несущих якорь и изображение брига, загорелых, оборванных, бранящихся, плюющихся, среди бочек золотой пудры, комаров и карронад. Он видел, как склоняется под бушпритом высокий силуэт капитана Кидда и тень кровавого ведра…
И его взгляд вернулся к мирно набивавшему короткую трубку Ван ден Бруксу.
Мария Ерикова вышла из каюты. Она погрузилась в утреннюю свежесть после ночной качки; впрочем, свет на корабле не потускнел.
— Доброе утро, — произнесла она. — Я рано. Поздравьте меня.
— Близок полдень, — сказал Ван ден Брукс. — Мы поздравляем Вас.
— Это открытое море, не так ли? Я видела в свой иллюминатор колыхавшуюся синюю линию. Боже мой, как мы далеки от всего!
— Разве не прекрасно, — сказал Ван ден Брукс, — чувство одиночества и того, что Ваша судьба в Ваших руках?
— Да, — сказала она. — Но ведь наша судьба в Ваших руках.
— Будьте спокойны: я правильно этим воспользуюсь. Увидимся, — добавил он, — за обедом.
И он ушёл, оставив русскую и художника в большом салоне, мебель которого была обшита деревьями Островов и украшена в стиле приятного португальском рококо.
— Что Вы думаете о нашем хозяине? — спросила Мария.
— Он может быть работорговцем, опиоманом или раздражённым читателем г-на де Монтескью-Фезансака. Я пока не знаю.
— Он, несомненно, очень богат.
— Конечно! — сказал Хельвен. — Присутствие на корабле становится ещё приятнее оттого, что Вы украшаете его.
— Вы создаёте мадригал?
— В свободное время. Но стоит признать, что Вы царствуете на корабле только благодаря Вашей красоте.
— Достаточно, — сказала она, — поблагодарить льстеца, умеющего взглянуть. У него глаза цвета морской волны.
— Вот Вы и попались.
Голос Леминака врезался в панели из розового дерева.
— Вот Вы и попались. Вы слушаете этого соблазнителя Хельвена. Будьте осторожнее! Это сам змей.
Гонг объявил об обеде.
— Позвольте, — сказал Леминак.
И он протянул руку Марии, которая приняла её с улыбкой.
«У этого англичанишки, — подумал адвокат, — должен отсутствовать опыт.»
Ван ден Брукс был главным за цветущим столом. Справа от него сидела Мария Ерикова, а напротив него профессор Трамье, так как он желал полюбоваться его красной эмблемой и золотым биноклем. Профессор хорошо поспал и не смог прочитать двенадцать строк Крафт-Эбинга, не закрыв глаз.
— Вы работаете в пути? — с уважением и беспокойством спросила Мария Ерикова.
— Конечно, — сказал профессор. — Нет ничего более предрасполагающего к размышлениям, чем покачивание поезда. Правда, качка корабля немного предрасполагает и ко сну.
— Не согласен, — сказал Ван ден Брукс, — я никогда не чувствую себя так оживлённо, как во время пребывания на своём борту. Но, — добавил он, повернув зелёные очки к академику, — позвольте мне спросить Вас: что является объектом Ваших исследований?
— Я, — сказал Трамье, — с медицинского конгресса, где представлял французскую психиатрию. Я — «душевный врач».
— Ах! — сказал Ван ден Брукс. — Какая плохая болезнь!
— Возможно, Вы и правы, месье, но такой болезни больше нет. Медицина давно убила её. Декарт нашёл душу в пинеальной железе. Но мы обнаружили её в волокнах и клетках. Этого для нас достаточно, и мы очень хорошо работаем, без метафизики.
— Пургандо и кровопускандо, — ответил Ван ден Брукс, — как же Вы правы! Лихорадку следует лечить клистиром, меланхолию — пиявками, а странное настроение — душем.
— Нет никаких сомнений, — шепнул Леминак.
— Нет никакой души, — сказал профессор; — есть только органы.
— О! — сказала Мария Ерикова, — я не могу в это поверить. Получается, мы подобны зверям?
— Их бы возмутило такое сравнение, — прошептал Хельвен.
Бразильский ликёр разлился по восточным чашкам; из трубок и сигар заструился голубой дым, и все отправились на сиесту.
Однако Хельвен не спал.
Корабль скользил среди пылающих моря и неба. На борту рулевой и вахтеный одиноко дежурили.
Хельвен поднялся с узкой кровати, где он лежал несколько мгновений, будучи не в силах заснуть. Он осторожно открыл дверь каюты и проскользнул в трюм. Из спальных мест матросов доносился храп.
Художник имел некоторый опыт в морских делах, и от него не ускользнуло несколько странных деталей. Мощность механизма, надёжность корабля были не присущи прогулочному судну. Что касается хлопка, то Хельвен, проскользнув по лестнице в трюм, не обнаружил никаких тюков. Трюм был набит провизией, а также металлическими ящиками, о содержимом которых у него не было никаких предположений.
Хельвен закончил изучение носа корабля. Каково же было его изумление, когда под зелёной тканью он обнаружил две небольшие пушки, закреплённые на медных шарнирах. Порты были тщательно замаскированы.
— Чёрт, — сказал он, — г-н Ван ден Брукс очень бережно относится к своему хлопку…
Возвращаясь в свою каюту, он увидел могучий силуэт торговца, поднимающийся на палубу. Он быстро исчез, но лёгкая и необъяснимая тревога овладела им при этом внезапном появлении.
Собравшись на палубе корабля в ту ночь, когда небо над их головами было усеяно звёздами, а волны Тихого океана мирно колыхались, они познали красоту земную.
Четверо пассажиров и с ними Ван ден Брукс, которого Леминак теперь называл «Великолепным», отдыхали на креслах-качалках, блаженно колеблющихся от качки корабля. Ветер, дующий с далёких земель, пришедший из лимонных, сандаловых и палисандровых лесов, ласкал их лбы, в то время как в руках находились запотелые хрустальные стаканы с пламенными и ледяными напитками и тряслись соломинки. Подняв глаза, они могли следовать взглядом, покачиваясь в ритме корабля, за Южным Крестом и шествием созвездий.