Голос сорвался на крик, и словно подгадав, запищал мобильник. Мирон яростно рыкнул в трубку:
— Да! Нет. Сам доберусь. Сорри, Володь. Нервы. Всё, отбой.
Потёр ладонями лицо, щёлкнул зажигалкой, втянул дым. Уже спокойнее произнёс:
— Когда пошли паники, отец приставил человека. Водитель, телохранитель, шпион. Но мужик вменяемый, не мельтешит. Стараюсь не обижать.
Янек, всё это время сосредоточенно ощупывавший часы, ткнул пальцем в корпус.
— Зря ты на отца бухтишь, Мирон-кун. Таскать на себе почти двести граммов серебра — гарантированно предъявить шванц всякой мелкой нечисти. Слабые сглазы и проклятия тоже блокнет — по большей части. Вот смотри.
Зося закатила глаза: начинался выпендрёж. В лучах закатного солнца Мирону по очереди были предъявлены массивные серьги, кольца, браслеты, цепочки на щиколотках и кулон в форме анкха, украшенный мелкой филигранью. К чести зрителя, отреагировал тот почти равнодушно, лишь в очередной раз изогнул губы.
— Вся эта шамбала — не моё. Сорри. Не осуждаю, но вот вообще не моё. Проклятия…
Впрочем, последнее слово прозвучало иначе. Будто в него был вложен некий иной смысл. Будто оно срезонировало с чем-то в душе говорящего. Цапнуло струны, которые принялись звенеть и плакать.
Мирон докурил и тут же достал следующую. На реплики Янека, разведшего светскую болтовню, он отвечал всё реже и односложнее. Пальцы его подрагивали, напряжение в глазах копилось и искрило.
Наконец парень встал, медленно провёл ладонью по грифу гитары.
— Хороший инструмент, — выдавил он с заметным трудом. — Сорри. Пойду я.
Быстрым, нервным шагом Мирон устремился к переходу в сторону Сосновки. Зося тоже погладила гитару и слезла со скамьи. Её взгляд встретился со взглядом брата.
Янек держал в руках серебряные часы.
Трещал валежник, осыпались рано порыжевшие листья. Мирон ломил по прямой, не разбирая пути. Он спотыкался, едва не падал, хватался за шершавые стволы, тяжко хрипел и снова топал вперёд. Ладони дрожали всё сильнее, пальцы правой разминали левую, лицо бледнело в тон к глазам.
Упершись лбом в очередную сосну, Мирон достал пачку. Неверным движением попытался вытянуть сигарету, рассыпал половину, выругался. Лес вокруг плавно приплясывал, кружился, нырял, погружаясь в бочаги теней. Ночь заходила со спины и тянулась к затылку своей чёрной рукой.
— Иду, — вдруг отчётливо произнёс Мирон. Выпрямился, передёрнул плечами и снова побрёл, загребая ступнями. — Иду уже. Да иду я. Всё, всё, иду…
Теперь глаза его были закрыты. Впрочем, это ничуть не мешало.
В комнате Янека духота стояла всегда. Не спасала даже вечно открытая форточка. Квадратный в плане зал населяли шкафы с книгами — и стеллажи, с виду уставленные всяким хламом. Там обретались камни всех форм и цветов, деревянные фигурки, пучки трав в пакетиках, пузырьки с жидкостями и не только. На верхней полке самого высокого стеллажа стоял чёрный лакированный ларец. Стену напротив завешивала подробная карта звёздного неба с зодиакальными созвездиями, утыканная булавками и расчерченная карандашом. Над картой висела сабля, потёртой рукоятью выдавая боевое прошлое.
Сидя прямо на полу, Янек подвинул глиняную плошку, наполненную водой, и аккуратно опустил на дно круглое зеркальце в металлической оправе. Между плошкой и им самим легли часы Мирона. Зашуршала тетрадь, запах старой бумаги усилился.
От запястий и до самых плеч, забираясь под чёрную футболку без рукавов, по рукам Янека бежали тонкие линии, знаки, узоры и символы. Часть из них напоминала карандашные чертежи со звёздной карты. Часть неярко, холодно светилась в такт движениям ладоней.
Почувствовав сторонниепульсации, Янек шикнул:
— Зоська! Отсядь и не маши чакрами, и так маячок едва теплится!
Сестра послушно отодвинулась, сложила руки на коленях и начала дышать глубже, размереннее. Алые угольки яшмы, мерцавшие в темноте, притухли. Можно было работать.
Часы Мирона уютно устроились в сжатом кулаке. Янекпотянулсяк зеркалу. Он почувствовал, как приближается водная гладь, вдохнул поглубже…
И нырнул. И вынырнул натой стороне.
Теперь он словно парил над огромной чёрно-белой фотографией, отпечатанной почему-то в негативе. Мир казался плоским, двумерным, искажённым, будто через «рыбий глаз». Опознав Сосновку, Янек сжал кулак с часами сильнее и полетел, слушая их слабый, обиженный зов.
Сквозь бурелом пробиралась человеческая фигурка. Были и другие: не такие яркие, не такие целеустремлённые, они спокойно прогуливались по дорожкам и тропинкам парка. Эта же пошатывалась, чуть не падала, взмахивала руками. Курс её уверенно лежал в сторону болота, так до конца и не осушенного мелиораторами.
Вот путник врезался плечом в дерево. Крутанулся, упал — но через секунду воздвигся обратно, словно марионетка, которую потянули за ниточки. Постоял на месте, передёрнул плечами и продолжил ковылять.
Янек подлетел ближе — и сразу сдал назад. Он ощутил, как его накрывает нездоровой, трясинной прохладцей, почуял запах торфа и трав. Чья-то древняя, мощная, тёмная воля коснулась его. Буквально краем, но и этого хватило.
Уже разворачиваясь, Янек увидел, как другая фигурка, из тех, кто совершал поздний променад, вдруг тоже начала светиться, подобно гнилушке. Она дёрнулась, застыла — а потом устремилась навстречу первой. Запахи болота расплескались по парку, хлынули на улицы…
Вынырнув стой стороны, Янек первым делом метнул часы в сторону тахты. Ещё до того, как они упали на плед, вскочил, схватил плошку, вытащил зеркальце, а воду выплеснул в форточку. Подбежал к своему рабочему столу, подрагивающими пальцами нащупал ступку с пестиком. Стекло захрустело, заскрипел металл. Прошептав несколько резких слов, Янек отпрыгнул в сторону.
— Глаза прикрой!
Из ступки брызнуло синими искрами, столб призрачного пламени плеснул в потолок — и опал. Зося, по команде рухнувшая ниц, поднялась на локтях и с испугом уставилась на Янека. А тот с трудом дополз до тахты и повалился, раскинув руки. Отдышался, отёр мокрое лицо.
Поймал ждущий взгляд сестры — и нарочито медленно помотал головой в знак отрицания.
В коридоре перед аудиторией было всё так же темно, только сейчас ещё пусто и практически беззвучно. Тишина лишь изредка прерывалась тяжким вздохом или хмурым сопением. За первое отвечала Зося, за второе — брат.
— Две недели. Уже две недели на пары не ходит, понимаешь? Я дозвониться не могу, ни домой, ни на сотовый. А в Сосновке, пишут, опять человек пропал…
— Систер, — Янек попытался взять за локоть. — Ты видела то же, что видел я. Люди не просто пропали. Это он что-то с ними делает.
— Это не он! — прошипела Зося, вырвав руку. — Сам сказал: древнее, чужое. Ну не бьётся с Мироном!
— Да какого даэва! — теперь и Янек перешёл на яростный шёпот. — Зоська, куда подевался твой здоровый цинизм? Что, стоило ему по струнам провести, сразу матка в мозг проросла?
Камни в ожерелье вспыхнули, словно облитые напалмом. Брат еле увернулся от волны чистойсилыи взорвавшейся за спиной штукатурки. Подлетел, обхватил, прижал руки с хищно скрюченными пальцами к телу.
— Зося, — повторил он чуть слышно, прижавшись губами почти к самому уху. — Хватит. Палимся.
За углом раздались тяжёлые шаги. На близнецов вышел человек с усталым казённым лицом, в милицейской форме и с папкой в руках. Зося подождала, пока он пройдёт, без затей двинула брата коленом в бедро и побежала к выходу.
На крыльце она замерла на секунду, вдохнула, выдохнула. Янек, кажется, понял, что сейчас не время читать морали. Ну и славно. Ну и хорошо. А теперь к метро и на остановку. Какой там автобус?..
Ноги уже несли её сами, и окружающий мир слегка поблек за пеленой тревожных, суетливых мыслей. Потому Зося и прозевала момент, когда за углом корпуса из ближайших кустов вытянулась пара рук и рванула её на себя.
В голове пронеслось паническое: «Янек!» Брат должен, обязан был услышать! Сама она боевой магией почти не владела — та вспышка в коридоре не в счёт. Впрочем, руки тут же разжались. У грязно-серой стены стоял Мирон и виновато морщил лоб.
— Сорри, — прохрипел он вполголоса. — Неловко вышло.
У Зоси закружилась голова. Вот он, живой, целый, родной… Она не понимала, чего хочет больше: придушить гада или рухнуть ему на грудь, рыдая, словно в дешёвом романчике. Вместо этого обхватила себя за плечи, закусила губу и промычала:
— Ты контрольную по матрицам пропустил. На зачёте завалят.
Кусты затрещали снова. Янек ворвался «на сцену преступления» с закатанными рукавами и с одним из своих массивных браслетов в кулаке. Мирона он окинул взглядом с неприязнью, Зосю — с тревогой. Та запоздало вспомнила, что именно в этот «кастет» брат вчаровал разряд в сотню киловольт, и сдвинулась, чтобы стоять между парнями.
— Ну?!
Мирон поднял руки и повторил:
— Сорри. Правда. Пасут меня, — он потупился и продолжил ещё тише. — К следаку вызывали, из-за парка. Думают, я как-то связан. Гонево полное, но отец, ясное дело, в бешенстве. Пришлось по старинке, в окно — и ходу.
Брови Янека сдвинулись, рисуя предельное сомнение. Теперь уже Зося придержала защитника за локоть.
— Я же говорила, это не он.
— А вот не уверен, — с угрозой в голосе выговорил брат, но кулаки опустил. — Мирон-кун, пойми меня верно: прямо сейчас ты ходячая бомба с дерьмом. Запалят вместе — не отмоемся ни я, ни систер. Уж прости мой прагматизм…
Он порылся в сумке, закинутой в пылу бега за спину, и достал часы.
— Вот. Лучше забери. Не хочу, чтоб нашли у нас дома.
Нацепив хронометр, Мирон задумчиво покивал.
— Верно. Всё верно. Только… — он замялся, поднял ладони к лицу, а потом бросил руки вдоль тела. — Янек, сейчас серьёзно. Что ты говорил о проклятьях?
Ветер подёргал кусты за ещё не слетевшие глянцевые листья, запутался среди веточек. Вернув «кастет» на запястье, Янек медленно раскатал рукава и тоже понизил голос: