Ну, на нет и суда нет, – Марта равнодушно кивнула – от отца она иного и не ожидала. Тем более, что по плечу мазнули ветви чубушника, а прямо перед ней возник чудесный вид, несомненно, достойный того, чтобы его запечатлели на холсте. Двухэтажный просторный дом с плоской крышей, покрытый бежевой штукатуркой и снабжённый деревянными ставнями, стоял в тени многочисленных фруктовых деревьев. Ящики с цветами дарили скромному на вид зданию яркий и праздничный вид, а на длинном шлейфе плюща, соединявшего крышу с фундаментом, висели нежные кисти маленьких бутонов. Та же белая ограда, что не давала чубушнику захватить тропу, опоясывала участок с садом, и по низу ей вторил ряд мелких, жёлто-белых цветов. Поодаль стояло, прислоненное к небольшому деревцу, старое колесо, и на выгоревшем ободе лежал яркий женский платок. Из-за дома поднималась струйка дыма, доносились запахи горящих дров и чего-то странного, смутно знакомого, но плохо уловимого в полном ароматами воздухе.
Это олива и виноград, синьора, – тихо подсказал Лино.
Что?
Вы принюхиваетесь, – итальянец улыбнулся, склонив голову в лёгком поклоне. До ужаса вежливый человек.
Великолепно, – Марта скованно растянула губы, как делала всегда, когда замечала чьё-то пристальное внимание к своей персоне. – У меня своя комната, или мне придётся опять делить её с Сандрой, как в детстве?
Ну, у твоей сестры с моим почти зятем свои апартаменты. У тебя, впрочем, тоже.
Где?
С обратной стороны дома, с видом на маяк.
О-о-о! – Марта не выдержала и, наконец, улыбнулась искренне и счастливо. Маяк!
Дом был старый и скрипучий, но ворчал он скорее добродушно, чем зловеще или сердито. Деревянная лестница тихонько пела на все лады, пока Марта поднималась наверх. Кафельные плитки холодили ноги, и пол тоже тихонько постанывал под её шагами. «Худеть надо» – в очередной раз за год решила она. Дверь вопросительно взвизгнула, когда она толкнула её ладонью – обыкновенная деревянная дверь, выкрашенная белой краской, но она казалась чем-то необычным и слишком светлым, манящим и обещающим. За ней оказалась комната, с белёной штукатуркой стенами, тёмными от времени потолочными балками и рассохшимся окном, тоже издающим странные звуки при порывах ветра. Дом словно жил своей жизнью, половицы шептались со ставнями, окно спорило с лестницей, а дверь пыталась всех образумить и убедить замолчать, пока люди не заметили тайных переговоров. Бросив чемодан посреди комнаты, Марта отдёрнула в сторону лёгкую занавесь, прикрывавшую окно, и толкнула створки. Ветер ворвался в комнату, выгнул занавесь победным штандартом, и в лицо Марте дохнуло ароматами винограда и оливы, далёких чубушника и лавра, морской соли, солнца и травы. А прямо перед ней, озарённый лучами полуденного солнца, высился маяк. До него было не менее двух километров, а, если учесть прихотливость изгибов тропинки, то и все три. Но он казался настолько близким, что создавалось ощущение, будто нагретых солнцем стен можно было коснуться, лишь протянув руку из окна. До Фаросского чуда света этому маяку было далеко – всего-то метров двадцать пять – тридцать, не больше. Но Марта с первого взгляда влюбилась в серые камни, в плющ, обвивший квадратное основание, в чуть сужающийся к вершине силуэт, в остроконечную вершину, вокруг которой вилось решётчатое чёрное ограждение.
Ма-ра-са, – по слогам произнесла она, пробуя слово на вкус. – Интересно, это производная от «Марс», или нечто иное?
Оставив окно раскрытым, Марта подошла к узкой деревянной кровати, застланной тонким шерстяным покрывалом, и тронула рукой постель. Жестковата. Ни тебе ортопедических матрацев с натуральным кокосовым наполнителем, ни эргономичных пружин для комфортного сна. К тому же, она тоже скрипела. Этим кровать её и купила. На ней хотелось валяться, ощущая спиной все неровности и выступы, слушая скрип и чувствуя сухой запах дерева. Что-то живое, не обезличенное пластиком, стандартами санитарных норм и требованиями Еврокомиссии по здравоохранению.
Марта раскрыла чемодан, забитый вещами и потому с радостью вываливший содержимое на пол, будто его стошнило от её старых тряпок.
Не очень любезно, вообще-то. Мне, может, содержимое тоже не нравится, но я же не плююсь! – скривившись, она подняла скромное бежевое платье, немного мятое и не совсем модное. Даже совсем не модное. Из пакета с логотипом сети косметических магазинов она выудила сандалии на ремешках. Вот и всё, что ей нужно сейчас. А остальное – это на свадьбу. Там-то она должна хорошо выглядеть, и в первый день, и во второй, и во время приезда в гостиницу… Чёрт бы побрал эту традицию, встречать по одёжке! Захватив косметичку, Марта вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Если в доме все свои, то кому какое дело до её вещей? Пусть копаются!
Ванная комната на этаже оказалась одна. Но какая! Огромная чугунная лохань на гнутых ножках посредине бело-серой оды минимализму – кафель, рукомойник, шторка на окне и даже «дежурное» полотенце, всё было одного цвета, словно выцветшее на жарком итальянском солнце. Большое зеркало покрывали по краям пятна патины, плитка немного выщербилась, а кран при включении воды чуть натужно гудел, то ли предупреждая о неисправности, то ли пытаясь повторить шум прибоя. Зато вода оказалась великолепной – тёплой, со свежим запахом, которого не встретить ни в Варшаве у отца, ни в Кёльне у матери. Ни, тем более, в Дармштадте, где она жила последнее время. Марта осторожно залезла в ванну и, подогнув колени, с головой ушла под воду. Она ненавидела Дармштадт.
Через некоторое время, отдышавшись и немного успокоившись, она удобно устроила голову на бортике ванной и, лениво болтая в воде рукой, задремала. Ни переживаний, ни нервов, ни стресса. Балансируя на краю сна и яви, там, где порождённые расслабленным мозгом видения встречались с реальностью, она увидела старую кухню из квартиры на окраине Кёльна, где они жили раньше все вместе. Тот же гарнитур, та же пасторальная картинка с пастушками, под которой висела пробковая доска для заметок и рецептов, те же занавеси в бело-розовую клетку, два горшочка с фиалками и неизменная банка шоколадной пасты на столе.
Всё выглядело настолько точно и достоверно, что Марта была уверена – если она подойдёт к окну, то увидит так и не стёршийся след от фломастеров на раме, а на кафельном фартуке, в самом углу, сможет заметить маленькую переводную картинку с главным героем мультфильма «Ловушка для кошек». Следы детских шалостей… Но это было не важно. Воспоминания о следах и памяти детства промелькнули и исчезли, как упущенное такси.
Марта стояла и смотрела перед собой – на Анну. Мать застыла у плиты, спиной к ней, и не двигалась, хотя в большом тёмно-синем сотейнике явно подгорало жаркое. Горьковатый запах заполнял кухню, напоминал о долгих спорах с Сандрой – кто будет отмывать испорченную посуду. Будил то, что давно было погребено под наплывами куда более свежих событий. И всё это тоже мелькнуло в голове за несколько секунд. Марта сделала шаг. Ещё один.
Она шла к матери долго, будто между ними было не менее пятнадцати метров, хотя Марта помнила, что та кухня была очень мала, и в ней никогда не ели все вместе – для этого предназначалась просторная гостиная.
Мама, – тихо позвала Марта. – Мама, овощи пригорают. – В нос ударил запах горелой еды и газа, словно все конфорки были открыты и не зажжены. Анна не двигалась. – Мама? – Марта осторожно дотронулась до плеча матери, и та сразу начала медленно двигаться, как включённый автомат. Анна повернулась к дочери. Равнодушное бледное лицо дико контрастировало с кровавым пятном на груди. Слева. Прорванная кремовая блузка, потёки и виднеющиеся клочья мяса не поражали Марту во сне, лишь вызывали недоумение – разве с такой раной можно стоять и готовить? – Мама, где твоё сердце?
Здесь, – шипящим голосом, похожим на шелест волны, ответила та и протянула сотейник, где в окружении почерневшего лука и скрючившейся, некогда зелёной фасоли лежал серо-багровый комок плоти.
Марта отшатнулась, но врезалась спиной в холодильник. Огромный, выше стены и шире её раза в два, он разламывал кухню, отчего везде ползли чёрные змеи трещин, перекрывал ей путь назад, дыша в спину могильным холодом.
Здесь! – Анна, продолжая смотреть пустым взглядом, схватила Марту за волосы и сунула лицом в раскалённый сотейник со шкворчащим маслом и сгоревшими овощами. Правую сторону лица обдало болью, и она почувствовала, как что-то страшное происходит с её глазом. Он будто начал кипеть прямо у неё в голове, бурля и выплёскиваясь через сгорающие веки.
Заорав и замолотив ногами в воде, Марта рывком села в ванной, с ужасом глядя на гладкую белую стену. Правая сторона лица, затёкшая от того, что она опиралась ею о бортик ванной, неприятно зудела. Сердце заходилось нервным стуком, а во рту чувствовался неприятный медный привкус.
Язык прикусила, – нервно констатировала Марта, вытирая рот. – Вот дурочка.
Сбегая вниз по лестнице, едва касаясь подошвами сандалий певучих ступеней, Марта торопилась как можно скорее увидеть мать. Она обязана была её увидеть. Иррациональный страх, рождённый кошмаром, должен был быть изгнан как можно скорее. Спустившись на первый этаж, она огляделась, нервно откинула с лица волосы, и закусила губу. Куда идти? Направо – кухня с выходом в сад, откуда доносились голоса. Налево – пара комнат и большая гостиная, из которой можно было выйти на крыльцо и спуститься к зарослям чубушника, а затем по тропке до причала. Решив начать с главного входа, Марта пробежала сквозь светлую, полупустую гостиную и толкнула входную дверь.
Какого чёрта? – еле успевшая отпрыгнуть Сандра смотрела на неё с максимально возможной неприязнью. Не особо ожидаемая встреча двух сестёр состоялась. Марта задержала взгляд на Сандре, пытаясь возродить хотя бы отголоски прежней привязанности, которые позволили бы им обеим мирно сосуществовать в течение нескольких дней. Высокая, худощавая шатенка с «небрежной» россыпью слегка завитых волос, одетая в длинное лёгкое платье из изумрудного шифона. Из-под подола виднелись мысы кожаных босоножек на высокой танкетке, и Марта была уверена, что сестре очень неудобно в них, но она ни за что не снимет эту обувь. Потому что плоская подошва – это не красиво, не привлекательно, не притягивает мужской взгляд и не позволяет демонстрировать изящество щиколотки. Привычный образ и вид Сандры, тщательно следящей за собой во всём – в словах, мимике и внешности. Но эта привычность оказалась пустой и ничего, кроме лёгкой досады, Марта так и не почувствовала. Слишком много слов было сказано друг другу, и ещё больше было выражено взглядами. Презрение, пренебрежение, превосходство. У Сандры всегда было много «пре».