Хорошо, папа. Зелёный чай без сахара, если можно. Я выйду через пару минут, – голос дочери потеплел.
Ухудшившиеся отношения с родителями, долгое время пропитанные ненавистью, она скрывала за холодностью и безразличием, отдавая всю свою любовь одному Федьке. Лера настолько обожала своего брата, что когда тот завёл себе девушку, то не только не ревновала, как того следовало ожидать при подобной привязанности, но и радовалась за него, стараясь наладить отношения с Леной. Собственно, пассия старшего сына и стала очередным гвоздём в гроб семейного благополучия – родителям излишне дерзкая и современная девица не понравилась, и после дикого скандала Федька съехал от родителей на дачу. Поэтому спокойный голос Леры, явно настроенной благодушно и доброжелательно, прозвучал для мужчины едва ли не как радостный смех. Может, ужин и пройдёт спокойно.
Он отошёл от двери и направился на кухню – ставить чайник на огонь, готовить заварку, заниматься обычными делами, принятыми в обычной семье.
Продолжим, – Лера откинула с лица волосы и вновь раскрыла толстую книгу в современной, уродливой и яркой обложке, без труда находя нужную страницу. – «Четыре цикла» я дочитала, следующее – «Нить сюжета». Нить, которую Ариадна вложила в руку Тезея (в другой руке меч), чтобы он проник в лабиринт и нашел там воина с головою быка, или, как того хочет Данте, быка с головой человека, – убил его и вернулся, сломав все преграды, мешавшие быть с любимой…
Она старалась придавать голосу выражение и интонацию, тщательно проговаривала слова и выделяла паузы. Сидящий на подоконнике мужчина одобрительно кивал, слушая голос девушки. Он смотрел в окно, пустым взглядом провожая редкие фигуры собачников в сквере, и изредка покачивал ногой. Тяжёлый, стоптанный сапог со следами грязи и пыли то и дело задевал батарею центрального отопления, но звука удара не было – нога беспрепятственно проходила сквозь металл, исчезая в нём. Дождливый июльский день как нельзя лучше настраивал на философские чтения, которые он не особо любил. Зато ему нравилось слушать голос Леры, но в этом он бы никогда ей не признался. Молчал четыре года и собирался молчать все следующие, что сможет провести рядом с ней.
Все это было не так. Тезей не мог догадаться, что где-то рядом был другой лабиринт, лабиринт времени, где его ожидала Медея69. Нить отныне потеряна. Пропал и сам лабиринт. Мы не знаем, что нас окружает – кем-то построенный космос или случайный хаос. Но наша обязанность думать, что есть лабиринт, а главное, что в нашей руке – нить. Мы не владеем ею, мы находим ее случайно, и снова теряем, поверив, заслушавшись или заснув. Мы забудем о ней в философских беседах, и не вспомним про нить, если будем когда-нибудь счастливы.
Хватит Борхеса, у меня от него глаз дёргается! Маркес с его ненормальным семейством Буэндиа70 и то лучше. Давай, в следующий раз ты отдашь предпочтение поэзии, ma cherie? Она, конечно, нагоняет мистическую тоску, но тут сейчас не тоска, а кошмар! Хорошо, Лерка-Валерка? – Мужчина обернулся к ней и улыбнулся. Недовольная гримаса человека, оскорблённого в лучших своих чувствах, тут же исчезла с лица Леры и она согласно кивнула. Игнату было невозможно отказывать – у него была до ужаса обаятельная, обезоруживающая улыбка. С помощью неё он мог бы не только покорять женские сердца, но и заканчивать войны! Или начинать их…
Думаю, стихи Рауля Гонсалеса Туньона тебе понравятся. Хотя бы с шестой попытки, – тихо ответила она, и Игнат скорее прочитал её слова по губам, нежели чем услышал. Это было секретное умение – говорить так, чтобы её слышал лишь находившийся рядом призрак. – Пойду, посижу с отцом.
Включи мне кино, – он кивнул в сторону кассетного плеера, почти погребённого под альбомами и скомканными, неудавшимися набросками.
Будешь досматривать «Дикость»71 или включить «Такси»72? – Лера отложила в сторону книгу и принялась разгребать вещи на большом мягком кресле, пытаясь найти пульты от телевизора и плеера.
Нет уж. Включи мне кассету с «МЭШ»73. Смеяться над пафосной глупостью французов уже надоело, посмеюсь с военной глупости американцев, – Игнат осторожно спрыгнул с подоконника, при этом его ноги на пару сантиметров ушли в пол, но он сразу вернул себя на полагающийся законом физики уровень. – Предпочту потратить свою бесконечность на нечто более интересное. Например, если мне надоест капрал Клингер в женском платье, я схожу в женскую душевую в фитнес-центре. Вдруг, кто-то из девиц решит повторить в бассейне групповуху развратных малолеток из «Дикости»?
Кому что, – она поменяла кассеты в плеере, засунула под кресло коробку с эротическим триллером, купленным только ради Игната, и направилась к двери. Призрак же спокойно разместился в кресле, затерявшись в одежде и, в ожидании начала серии, принялся рассматривать штанину джинсов, торчащую из его ноги.
Если мне наскучит, я уйду в женский душ, – напомнил он, когда Лера уже почти покинула комнату. Та обернулась, погрозила ему кулаком и двинулась на кухню. Она была бы не прочь посмотреть кино вместе с ним, работая над очередным эскизом к итоговой работе по летней практике, или тихонько комментируя самые забавные моменты, но не могла не согласиться на чаепитие с отцом. Он точно нервничал из-за вечернего визита Федьки с Леной, а излишние переживания могли привести к ненужным последствиям.
Садись, садись! – увидев её, отец тут же отложил в сторону журнал с кроссвордами судоку и пододвинул дочери чашку, полную крепкого и горячего зелёного чая. Без сахара. – Я пачку с вафлями вскрыл, и… – он открыл дверцу навесного шкафа и внимательно вгляделся в его недра. – О, печенье есть. Будешь?
Нет, спасибо, – ответ прервался звуком глотка. Чай Лера умудрялась пить горячим, не обжигаясь и не морщась. – Мама надолго ушла?
Да нет, за продуктами и обратно, – Анатолий сел на «своё» место у окна и пододвинул поближе к себе пузатую кружку – коричневую, с чёрными кораблями. Её давным-давно купили в Лазаревском, куда семья – все четверо! – ездили на море. Лера тогда только-только закончила десятый класс… – Она обещала нам вкусный ужин. Ножки, разжаренная картошечка и огуречный салат с яйцами. Ещё бутылка белого «Токая». Кажется, она решила-таки разорить наш запас хорошего алкоголя. Ну, не «Исповедь грешницы» же ставить в такой день.
Ножки в меду? – Лера нахмурилась, буравя тяжёлым взглядом стену. Бежевые обои едва не рассыпались под её взором, но память о том, что ремонт делали всего три года назад, напомнила о долге и вынудила остаться на своём месте. – Те самые? Я помню – ты раздобыл где-то две коробки «ножек буша» и мама делала к ним маринад из засахарившегося мёда, чтобы их хоть как-то можно было съесть, – на её лице появилась довольная усмешка. Да, жили тогда плохо, и две большие коробки с тощими куриными ножками действительно были великолепным подспорьем семье, еле сводящей концы с концами. А с мёдом они были воистину великолепны! – Было бы здорово. Особенно если учесть, что теперь в меду будут нормальные куриные конечности, на которых есть мясо. Надо ей напомнить, чтобы сделала побольше – Федоска сам сожрёт штук шесть, а надо же чтобы и нам с тобой осталось.
Именно! – широко улыбнулся Анатолий. Про печенье он решил не говорить. Песочное, с варёной сгущёнкой, для которого заготовки вырезались старой рюмочкой, было любимым лакомством у детей. Вряд ли Маргарита сможет найти что-то похожее в магазине! – Кстати, а что ты такое интересное читала? Я слышал отголоски в коридоре, и…
Не слышал в коридоре, а подслушивал у двери, – дочь вздохнула и отставила чашку. Подобные расспросы за несколько лет стали привычны и уже не вызывали раздражения. Она с этим смирилась. Ну да, напугав до смерти родителей заявлением, что она разговаривает с невидимым мужиком, Лера буквально сама подписала себе если не смертный приговор, то путёвку в «дурку» точно. Так бы оно и случилось, не вмешайся Федя. – Это был Хорхе Луис Борхес, аргентинский писатель. У него есть очень нежное произведение под названием «Жёлтая Роза», об истинности видимых вещей, не приукрашенных поэтичными сравнениями. Нам оно… нам обязательно его надо будет прочитать, – Лере едва удалось скрыть оговорку, и Анатолий ничего не заметил.
И чем тебе латиноамериканцы так нравятся? У нас своих писателей хороших много.
Много, – согласилась Лера, – но сердцу, папа, не прикажешь. Тем более, что больше всего я люблю испанских поэтов. Особенно стихи Федерико Гарсиа Лорки. Ты бы попробовал почитать. Как он любил свою страну, моря и горы, простых людей… Он посвящал стихи цыганам и тореадорам, городам и рекам, луне и морю! Во время пребывания в Нью-Йорке он создал потрясающий сборник, пронизанный отголосками джаза, пылью улиц Бруклина и холодом небоскрёбов.
И? А у Маяковского ты хоть что-то кроме «Стихов о советском паспорте» и «Лилечке» читала? – Анатолий, явно радеющий за отечественную поэзию, смотрел на дочь с некоторой обидой.
Читала, – дочь опять не стала спорить. – Но дело ведь не в том, что мне нравится «не наше», а «наше» я игнорирую. Нет… Всё очень банально, папа. Стихи Лорки я понимаю и чувствую. Вот и всё. К тому же, мне нравится, как он создавал свои поэмы, как играл словами и как ткал из них прекрасные, буквально видимые глазу гобелены! Лорка возродил древние поэтические традиции своей родины, сгорал от любви в каждой строчке, что он написал, даже если эти строки были о путешествии улитки или тени на лимонных деревьях! – она прикрыла глаза, улыбаясь и вспоминая стихи испанского поэта. – А его студенческий театр? Это же отдельная песня.
Подожди-подожди. Я вспомнил! – Анатолий вдруг просиял и даже широко улыбнулся. – Недавно была передача по «Культуре» про Сальвадора Дали, мы с Марго её смотрели. Там как раз этот Лорка и упоминался, – он с видом победителя посмотрел на дочь. Мол, и я кое-что по этой теме знаю.