У меня нет времени возиться с готовкой, – внезапно жёстким голосом объявила Маргарита. Рыжевато-золотистые локоны всколыхнулись вокруг её лица, когда она тряхнула головой. – Ты сегодня отдыхала, весь день глядя фильмы по видику, а я ещё и работала! Могла бы и сама…
Да, мама, – желание смеяться сразу пропало. – Могла бы. И не делала идиотское печенье всё это время потому, что оно было нашим любимым. А теперь нас нет. И подделка под детство, суррогат воспоминаний, выполненный в стиле «на, и отвали», ничего не исправит. Наверное, поэтому Федька и не пришёл.
Не смей так говорить с матерью, – Анатолий хлопнул раскрытой ладонью по столу, и бокалы зазвенели жалобно и фальшиво.
Семейный скандал! Опять! – одновременно и зло, и радостно крикнул Игнат с холодильника. – Спешите купить билеты! Драма и фарс слиты воедино – такой накал страстей вы вряд ли увидите даже по телевизору.
Мы стараемся для тебя, делаем всё, чтобы ты спокойно училась, а ты…
А я очень недовольна регулярным шмоном в моей комнате. Думаете, это не заметно? – сердитый взгляд сначала вперился в отца, потом в мать.
Лера, нас на самом деле беспокоит, что ты куришь, смотришь дурное кино, рисуешь чёрт знает что… Мёртвый анархист с крыльями, верхом на драконе, попирающий Георгия Победоносца с табличкой «Колчак» на груди. Хорошо, что ты хоть сняла со стены эту ересь. – Казалось, Маргарита вот-вот заплачет.
Эй, это не ересь, а мой личный заказ! – возмущение призрака не знало предела, даром что его не слышали обвинители. – И нечего Колчака защищать. Он был тот ещё предатель, трус и прелюбодей! А ещё у него геморрой был, я знаю.
Хватит, – Лера успела метнуть в сторону призрака благодарный взгляд, прежде чем начать второй раунд борьбы с родительским заботливым контролем. – Перестаньте за мной следить, иначе я съеду. И не надо говорить, что мне некуда идти – квартира в Сосновке стоит пустая, потому что бабушка подарила её мне, к тому же я всегда могу перебраться на дачу к Федьке с Леной.
Мы это уже обсуждали, Лерочка, – Маргарита напряглась, вцепляясь пальцами в край стола. – Ты не будешь жить одна! Мы не имеем права…
Замаливайте свои грехи за чужой счёт, не за мой. Это была ваша идея показать меня врачу. Это была ваша идея не забирать Федьку из «обезьянника», чтобы он там остыл, а вместо этого он загремел на призывной пункт и едва не отправился в Чечню. Так что перестаньте теперь решать за нас, как нам лучше жить и с кем быть, – Лера отставила тарелку и поднялась. – И повторю ещё раз – я не лесбиянка, не извращенка и не кто-то там ещё, кем вы меня вообразили, – и, сердито фырча, направилась в коридор.
Куда ты? Немедленно вернись! – отец начал выходить из-за стола, но дочь его опередила. Сунув ноги в кеды, она сорвала с вешалки ветровку, и бросив: «Буду через двадцать минут, посуду не мойте, сама справлюсь», исчезла за входной дверью. Вслед ей неслась ругань разозлённого Игната.
Четыре сигареты в день – лимит. Меньше можно, больше нет. Лера прекрасно видела разницу между потаканием слабостям и убийством собственного организма. За весь этот дурацкий день она ещё ни разу не выходила на «прогулку», чтобы покурить у подъезда, и поэтому теперь приканчивала вторую сигарету подряд, уныло ковыряя мыском кеда дворовую грязь. Лавочка холодила задницу, ветер задувал под лёгкую куртку, выравнивая температуру тела по отношению к температуре души.
Было так паршиво… Хотелось обвинять всех подряд, хотелось убить кого-то – по-настоящему, а не метафорически, начиная с Хорена из палатки с куртками – но привычка держать все в себе и не показывать это «всё» никому, кроме Игната, не позволяла даже пустить слезу. Нельзя не просто давать волю слабостям – нельзя показывать эмоции.
Нельзя! Федьке ведь не скажешь, иначе он примчится защищать её от гипер-опеки и непонимания родителей, а с ним наверняка и Ленка пожалует. То-то веселье начнётся соседям на радость! Пусть между девушками и не было особой дружбы, но миниатюрная танцовщица всегда была рада видеть сестру своего парня. А уж его-то она поддерживала во всём! И поэтому «подставлять» их обоих, ещё сильнее ухудшая отношения с родителями, Лера не собиралась.
Я был несдержан, ma сherie, – Игнат возник рядом незаметно и тихо, проявившись блёклым, будто вытравленным, силуэтом, – прости.
Я привыкла к твоим комментариям. К тому же, ты был прав и этот фарс мне уже давно надоел, года уже как четыре, – Лера затушила окурок о край урны и скинула его внутрь, удачно попав прямо в горлышко пивной бутылки. Покопавшись в кармане куртки, она достала зажигалку и принялась вертеть её в пальцах, нервно ударяя по сиреневому прозрачному пластику.
Ты четыре года назад встретилась со мной, – призрак усмехнулся и опустился на землю, делая вид, что прислоняется боком к её ногам. – Думаешь, ссоры с родителями – это достойная компенсация знакомства с такой личностью, как я?
Ты прекрасно знаешь, что я ругаюсь с ними не из-за тебя, – Лера закусила губу и уставилась на мыски кед. В сумраке летнего вечера они казались белыми, а наступающая мгла скрывала грязь. – Их страхи, опасения и представления о правильности едва не сломали жизнь и мне, и Федьке. Представь себе – я бы лечилась в дурдоме, лёжа в палате с толпой галлюцинирующих шизофреников, а Федоска бы воевал в «горячей точке», и наверняка умер там! Как Славка из третьего подъезда, как Виталик, Федькин одноклассник. И всё из-за их принципов! А теперь они пытаются снова что-то доказать мне, заставить жить так, как хотят они. Денег мало – плохо. Зарабатываю – тоже плохо. У меня не работа, а ерунда! С парнями не гуляю – ужасно, а как юбку в колледж надену или накрашусь, так готовы идти следом и бдеть за моей нравственностью. Ношу джинсы и футболки – боже, ты девушка или нет?! Причём они уверены не в том, что придётся от меня отгонять насильников, а в том, что я сама буду на мужиков бросаться. Как же надоел дурацкий комплекс их же вины, которым они душат меня – «Посмотри, мы стараемся! Будь в ответ хорошей девочкой!». Зря я сразу в восемнадцать лет не потребовала ключи от бабушкиной квартиры. Жили бы с тобой вдвоём и бед бы не знали. А деньги на еду и коммуналку как-нибудь бы заработала. Нет, пожалела их. Да и понадеялась на что-то, а на что – сама не знаю.
Попытка вернуться к прошлому всегда похожа на гальванизацию трупа, – Игнат вздохнул. – Уж мне ли не знать, Лерка-Валерка.
Я устала. Надоело. Я живу неизвестно для чего и зачем, все цели кажутся пустыми и глупыми. Уже тысячу раз думала над тем, почему я выжила, как смогла удержаться от того, чтобы не зарезаться дома, а не на кладбище? – она достала третью сигарету и закурила, едва справившись дрожащими пальцами с колёсиком зажигалки. – Это чудо, что я смогла увидеть тебя. Что ты захотел, чтобы я тебя увидела. Даже моя мечта, та, о которой я тебе говорила в Птичьей Гавани – думаешь, они мне позволят? Тут же кинуться объявлять меня в розыск, как только я попытаюсь покинуть Омск одна, без их контроля или присмотра того же Федьки.
Прости. Это моя вина, – призрак отвернулся. Он действительно считал, что всё, что произошло с Лерой, было на его совести. Сотню раз вертел в голове моменты прошлого, прикидывая так и эдак, пытаясь понять, почему он смог «проявиться» перед зарёванной девчонкой в жёлтой куртке, хотя до этого не смог уберечь от гибели собственного сына? Почему?! Ответа не было.
Мы это уже обсуждали сотню раз. И я не считаю, что ты хоть в чём-то виноват. Не считаю! Ты – лучшее, что случилось в моей жизни, – она прижала руку к лицу и беззвучно заплакала, стараясь удержать льющиеся слёзы.
Поплачь, Лера. Поплачь, пока никто не видит.
Мужчина протянул было к ней руку, пытаясь коснуться, но тут же замер. Это было бессмысленно. Он не мог дотронуться до её, не мог утешить и обнять! Всё что у них было – это разговоры в пустом парке да ночью во дворе, где не было чужих глаз, еле слышный шёпот и чтение по губам. Обрывки бумаги, на которых Лера писала ему, когда призрак ходил вместе с ней в колледж или когда у неё не было возможности говорить.
Игнат закусил губу и сжал кулаки, ощущая полную беспомощность. Он был бесполезен, слаб.
Он был лишним в её жизни – чужеродный элемент, исказивший стройную картину бытия. Почему-то, сама Лера так не думала, но он-то знал, знал правду, и от этого было только горше. Зря Игнат послушал её увещевания, зря поддался соблазну говорить с кем-то, кто его видит и слышит. Он же понимал, что именно из-за него она больше ни с кем не сближается, ограничиваясь приятельскими отношениями с сокурсниками. Нет ни одной подруги, с кем она могла бы пошушукаться. Нет ни одного парня, с кем она прошлась бы по набережной Иртыша или в сотый раз посетила бы музей Врубеля, чтобы зайти потом в кафе и устроить долгие провожания до дома, взявшись за руки.
Нет у неё никого!
Редкие походы за бумагой в магазин «Художник» со старостой Машкой не в счёт, обсуждение сумасшедших требований преподавателей или взяточничество декана с другими студентами – тоже. Лера построила свою жизнь вокруг него и, что самое ужасное, ему это нравилось. Такое внимание льстило, будто питало его, делая мир немного ярче, и иногда Игнат пугался сам себя – вдруг, это он отбирал у Леры стремления и надежду?
И у него не было ничего, кроме слов, чтобы хоть как-то поддержать девушку, оказать мизерную, слабую поддержку.
Голос призрака зазвучал глухо и сдавленно. Он иногда запинался, вспоминая слова, вытаскивая их из памяти через силу. Что поделать – он не любил поэзию, а Лера – обожала и взахлёб зачитывалась стихами, с трудом прерываясь на то, что было интересно самому Игнату. Но сейчас слова, на которые он когда-то едва обратил внимание, всё же всплыли на поверхность памяти, позволив их произнести.
По ночам, когда нас слезы душат,
зреют наши души.
Лишь при свете плача
мы касаемся неприкосновенных
стен жизней, живых и потухших.