124 и Ченни ди Пеппо125? Это символично и правильно, мама, – Лера могла до самой ночи сыпать незнакомыми именами и терминами, пудря маме голову. Скажи она, что Теодор Жерико126 был основоположником кубизма, мама бы ей поверила, и в этом имелся огромный плюс. – У меня уже отличное портфолио, есть работы, выставленные в нашем музее, их даже пару раз в журнале печатали! Ты понимаешь, какие перспективы откроет участие в конференции?
Но… это же сколько денег надо?! Тебе ведь не будут оплачивать дорогу и проживание?
Если бы наш музей был московским, то, конечно, из фондов что-то бы да выделили. Но мы живём в Омске, и единственное, что нас связывает со столицей, это метро. Десять лет уже связывает! – Лера засмеялась. Легенды об Омском метро давно уже разошлись по всей стране, став символом несбыточных и пустых надежд. – Поэтому, мама, мы продадим дачу.
Что?! – Маргарита кое-как нащупала рядом с собой стеллаж, и опираясь на него, смогла удержаться на ногах. Аккуратно накрашенное лицо казалось кукольным – настолько большие стали у неё глаза. – Продать… дачу?!
Да. Я отдам Федьке квартиру, которую мне оставила бабушка, он съедет из мёрзлой халупы, сможет наконец-то жениться на Ленке и у тебя появятся внуки. Видишь, сколько плюсов от продажи одной-единственной старой дачи?
Но её же дедушка строил. Мы туда ездили всё время, там и яблони, их папа высаживал… Да и как это – «продать»? Может, кредит возьмём?
Вот это и называется «мещанско-крестьянский» менталитет. Твоей maman эта дача хер не нужна, ездить туда и заниматься садом она не собирается, еле терпит, что там живёт сын со своей прихехешницей, но продавать – да как можно?! – призрак скривился. – Самое худшее проявление частнособственнического инстинкта. С квартирой всё ещё хуже.
Мама, тебе эта дача нафиг не нужна, как и всё огородно-садовое хозяйство, – Лера, прислушавшись к словам Игната, попыталась достучаться до маминого разума. – Зато у нас есть Федька, а ему негде жить с невестой, и есть ещё моя карьера. Послушай же! Я никогда не просила у вас с отцом денег на обучение. Поступила на бюджет, сама зарабатывала на расходники и прочую мелочь. Сейчас, когда мне наконец-то нужна помощь, ты трясёшься над никому не нужными сотками и…
Но мы кредит можем взять!
А отдавать чем будем? – Лера брезгливо фыркнула. – Ты представляешь, какие сейчас процентные ставки по потребительским кредитам? Мы, чтобы расплатиться, по миру пойдём.
Нет-нет, – Маргарита, замахала руками. – Я против!
Тогда я продам квартиру, – припечатала Лера, с удовольствием наблюдая за тем, как побледнела её мать. – Ты не забыла, что она принадлежит мне? Могу сделать с ней, всё, что угодно. Я шла вам навстречу, не сдавала её, не съезжала в Сосновку сама, была рядом, но теперь, может, пора сделать ответный шаг? К тому же, я не ставлю ультиматум, я предлагаю целых два варианта. Либо мы продаём дачу, и Федька с Леной живут, как нормальные люди, либо я сама продам квартиру, скатаюсь на конференцию, а остаток вырученных за «двушку» денег вложу в покупку комнаты в коммуналке. И уеду туда жить!
Грозна ты, ma cherie, – Игнат засмеялся. – И умна. И деньги на поездку добыть сможешь, и личную жизнь брата устроишь. Что, надоело выслушивать Ленкины жалобы по поводу того, что она в деревянном доме пилон поставить не может? Представь себе только – Сосновка, бабульки у подъезда сидят, дети в грязи колупаются, вечереет… А в окне третьего этажа наша жоповёртка вокруг шеста с разведёнными ногами вниз головой вертится! И Федька с двустволкой у окна караулит, чтобы не дай бог кто-то на его ненаглядную карапетку не позарился.
Ну что? – девушка изо всех сил пыталась сохранить серьёзное выражение и не рассмеяться. Перед лицом подобной угрозы, без поддержки любимого мужа, Маргарита не смогла долго сопротивляться и сдалась.
* * * * * * *
Анна сердито захлопнула книгу, допила тёплый сок и едва удержалась от желания отшвырнуть стакан. Сидевший рядом с фрау Ляйтнер Этьен правильно истолковал её негодование и поспешил пригасить огонь чужого гнева терпким вином. Анна благодарно кивнула парню и приникла к бокалу.
Да что же это такое? Не успела она разобраться с одной идиоткой, как уже читает про другую. Ненормальная любовь, конфликты с родителями, чрезмерная упёртость и явная социопатия – это типично для всех современных молодых женщин, или Анне так оригинально везёт на повторы? Самовлюблённая, уютно устроившаяся в жалости к самой себе Лера нисколько не импонировала фрау Ляйтнер. Наоборот, она бесила своим максимализмом и верой в странную идею, подкинутую ей чужой женщиной. Главная героиня неприятно напоминала о причине позора, обрушившегося на семью Анны. Наплевать на семью, на родителей, столько вложивших в воспитание неблагодарного ребёнка, и ради чего? Ради эфемерной надежды? Ладно, её доченька, хотя бы, выходила замуж за деньги, а не грызла по ночам стены, мечтая о привидении. Какая же это мерзость.
Единственным, кто понравился Анне, была Маргарита. Умная, заботливая женщина, пекущаяся о приличиях и «лице» семьи. А заодно несчастная мать двух неблагодарных отпрысков. Один себе в жёны чуть ли не проститутку выбрал, а другая влюбилась в мертвеца. Наверняка в конце книги окажется, что пресловутый Игнат всего лишь плод больного воображения юной художницы, а она сама сидит в одиночной палате и пускает слюни на мягкую стенку. Да, для главной героини это будет лучшим финалом. И никаких соплей!
Четверг. Последний вечер
Дорогами глухими идут они в Севилью.
К тебе, Гвадалквивир.
Плащи за их плечами – как сломанные крылья.
О мой Гвадалквивир!
Из дальних стран печали идут они веками.
К тебе, Гвадалквивир.
И входят в лабиринт любви, стекла и камня.
О мой Гвадалквивир!127
Они неспешно шли, держась за руки. С правой стороны тянулся город, постепенно сходя на нет – дома становились всё ниже и все дальше от берега, трасса виляла, укрываясь за холмами, и людские голоса звучали все менее различимо. За их спинами громада аэропорта таяла в солнечном мареве и гул самолётов, от которого вибрация пробирала насквозь, доносился всё тише и тише. Под ногами шуршал песок, перемежаясь мелкой галькой, и только этот шорох нарушал молчание.
Фели крепко сжимала широкую, надёжную ладонь самого близкого человека. Брат шёл рядом и ей нечего было бояться! Отец и Дэинаи были в её жизни кем-то вроде высших божеств – недостижимых, вызывающих восхищение. Они были непонятны и загадочны для Феличе, и пусть она любила их всем сердцем, без страха и сомнения, но самым близким все равно оставался Бо. Потому что они вдвоём почти всегда были вместе. Потому что, когда у отца возникали дела, чаще всего с ней оставался не Дэй, а Бо. Он учил её латыни, он объяснял ей сложные слова и радовался её успехам. И именно он отстоял у отца право Феличе одной иногда ездить в город. Пусть Дэй и приглядывал за ней издалека, не оставляя без своего внимания, но ведь до этого кто-то из семьи всегда ходил за ней следом, второй тенью, что злило женщину сверх меры. Она боялась, что в ней сомневаются, не доверяют, хотела доказать свои самостоятельность и значимость! Бо брал её с собой, терпеливо объяснял всё по двадцать, тридцать шесть, пятьдесят пять раз! И находил своё личное, тайное успокоение в возне с нею, великовозрастным ребёнком.
Ты помнишь, как учил меня плавать? – продолжая разглядывать неспешные волны, тихо спросила Феличе. – Как я мычала и орала от страха, когда ты отпустил меня, и я…
И ты поплыла.
Ну да, Дэй всегда мне подсуживал! Это же он не дал мне захлебнуться, – Феличе поморщилась. – Я помню, что давным-давно, больше всего на свете, я хотела увидеть море. А когда оказалась в нём, то во мне не было ничего, кроме страха. Почему?
Потому что ты не знала, что это такое. Мечты и реальность, претворение этих мечтаний в жизнь, почти всегда различны. Особенно если ты вообще не знаешь, что должно получится в результате, – Бо с усмешкой посмотрел на неё и дёрнул за волнистую прядку. Сестра упрямо мотнула головой, не принимая уклонения от темы разговора.
А ожидание и реальность смерти?
Что?
Чужой смерти, Бо. Чужой. Ты ведь давно так не… не отпускал себя. Если моё «дно» – это мои мечты, то твоё – чужая смерть. Ведь вчера, когда мы уплывали из Неаполя, ты сам говорил об этом, – она крепко стиснула его руку, надеясь, что он поймёт суть её вопроса, и не воспримет его как укор! – Ты убил так много людей сегодня. Послушал Танилу и перестал сдерживать себя, хотя именно это называл раньше «падением». Возвращением к тому, каким ты был. Почему так?
Бо вздохнул, глядя вперёд, перед собой. Через несколько сот метров начиналась цель их неспешного путешествия – залив Гольфо-ди-Сант-Эуфемия, красивое и достаточно уединённое место, где жили птицы и куда редко заглядывали туристы. Это было самое лучшее место для «беседы» с Марийкой-Марианной – мало свидетелей и много пернатых. И договорить, объясниться с Феличе, он должен был до того, как увидит проклятую красноволосую бабу. Хотя бы потому, что тогда для него самого станут более понятны многие вещи в его жизни. Что в проклятой первой, что в благословенной второй
Как бы тебе объяснить? Раньше я был центром мира, выродком, убийцей и безумцем, и одновременно с этим – никем и ничем. Но это – раньше. И память о моих словах, мыслях и желаниях всегда со мной. Я знаю и помню, Фели. Ты же только знаешь, потому что в твоём раньше тебя как таковой не было.
Ну… кое-что я всё же помню. Чуть-чуть. И рада, что не помню всё. Это так мерзко… – Феличе закусила губу и отвернулась к морю. – Как в грузовике сегодня.
Именно, – Бо кивнул. – А я помню всё, и моё мнение, оценка меня самого тогда и сейчас, они различны. Не противоположны, нет. Просто то, что имело