Кстати, про трусов. Хорошо, что ты напомнил, – Дэй легко вскочил с дивана, подпрыгнул на месте, разминая ноги, а затем распался ворохом ярких искр. Часть тут же погасла, а другая неспешно закружила по тёмной, страшной комнате. – А ты знаешь, Старик, что оборванка пробралась на остров?
И ты впустил её? – Лино встряхнул ладони в воздухе, смахивая с них ощущения чужой кожи, и поднялся. – И даже позволил считать, что она сделала это незаметно? Как это мило, сын мой! Да воздастся благословением добродетель по отношению к недостойному, – он воздел руки вверх, изображая пастора во время проповеди. – Благословен будь, сын мой! Слава тебе и твоему сердцу. И пинок под зад за попытки интриговать за моей спиной, – уже нормальным голосом и с довольной усмешкой добавил Лино.
Мне было интересно посмотреть на цыганку. Всё же твоего поля обсевок… – Дэй даже не пытался скрыть ехидство. Его голос вынуждал искры виться затейливо и прихотливо, подчиняясь настроению. – К тому же было так забавно наблюдать за ней. Оборванка играла роль дьявола при Христе – искушала, убеждала, звала с собой нашу милую Марту, рассказывая ей, какие мы выродки и чудовища. Её лепет был однобок и скуден! Впрочем, как и её действия, ведь трёх утренних придурков она навела на наш берег. Слишком уж хорошо они причалили. И Марта «вовремя» вышла, увидев, что бывает с теми, кто ворует мои кости, – тихий смех Дэя заставил искры вспыхнуть ярко и сильно, превратив их из точек в яркие факелы. На несколько мгновений осветилась комната, поглощённая тьмой и смертью. Искалеченные, вывернутые тела, больше всего похожие на сломанные манекены, яркие осколки на полу, сверкающие перламутром, будто рукоять ножа, и тусклый блеск разряженного револьвера, зажатого в руках Лоренцо. – Я вёл утонувшие корабли по огням, но я слышал нашу девочку, Старик. Ни грана сомнения! Ни капли фальши! Умеешь же ты находить… Что Бо, что наша маленькая Фели…
Я не нахожу, – Лоренцо, потянул шею, вызывая хруст позвонков, и довольно облизнулся. – Я жду. Слепой случай, помноженный на мои желания, дают иногда поразительные результаты, – Лоренцо встал рядом с Сандрой и Этьеном. Замершими, окаменевшими, слепыми и глухими ко всему. – Как и иные мои действия. Я ведь всегда говорю гостям про грот. И почему-то за долгие годы он заинтересовал лишь восьмерых человек! Пятеро им любовались. Двое его осквернили. Одна была готова умереть в нём от счастья. И кто же эти «двое», упомянутых мной?
Я думал, ты уж никогда до них не доберёшься! – несколько рыжих искорок остановились возле изломанных силуэтов Сандры и Этьена. Озарённые красновато-рыжим светом они напоминали фигуры еретиков, сгоравших на кострах инквизиции. – Зови меня, Старик. Если я, конечно, понадоблюсь. Мне пора выполнять твою работу – следить за огнём и открывать «морские ворота» вечным бродягам! Сегодня их немного и ничего интересного – рыбаки, мигранты, глупые туристы, но без них море становится чище.
Не мою, а нашу. И перестань хамить буллям178. От них на море гнилые волны. И если встретишь оборванку, то не трогай её. Хочу сам говорить с faccio da culo179.
Как скажешь, папа. Пожалуй, я даже помогу ей найти тебя. Это будет увлекательным представлением! – ворох карминных искр закружился, разрезая недовольно зашипевшую тьму, вылетел в разбитое окно, мелькнул под деревьями, на миг осветил окаменевшую Марту, ласково коснувшись её плеч, и истаял, вспыхнув на прощание очертанием мужского силуэта.
Stronzo, – тихо, со странной грустью, выдохнул Лино и, схватив разгневавших его любовников за волосы, потащил их прочь из дома. Мгла ринулась следом приливной волной, оставив разгромленную комнату тонуть в безжизненной тиши вымершего дома. В трауре, по четверым убитым людям.
Я, конечно, люблю женщин. Их грудь и бёдра, руки, плечи и колени. И шеи, тонкие и хрупкие, как стебли хризантем. Их голоса и мысли, похожие на спутанные клубки пряжи, свитой из шёлковых нитей и грубой бечёвки. Я люблю красивые вещи и хорошее вино. И вкус, и вид, и звук, когда стекло или хрусталь, как берега, удерживают волны пьяной влаги. И плевать мне на это всё, если я слышу шум моря и вижу, как в свете зажжённого мной маяка, плывёт утонувший корабль. Или вижу дорогу, распростёртую передо мной подобно женщине, ожидающей ласки. Или бездорожье, стыдливо прикрывшееся травой, песками или камнем, – Лино остановился, пнул ногой волочащееся тело Этьена, и пошёл дальше. – И я понимаю, что такое страсть! О, это желание, рвущее грудь, жрущее сердце, испепеляющее кровь в венах и прахом оседающее на расколотых костях! Сколько людей отправилось на тот свет из-за того, что не смогли удержать этого дикого коня, безумного быка. Страсть… И я бы даже простил. Наверное…
Лоренцо вновь прекратил свой путь, фыркнул, встряхнул тело Сандры и продолжил движение. Он говорил спокойно, даже с насмешкой, глядя строго перед собой. Буря уже начала утихать, дождь перестал лить бесконечной стеной, умерив свой поток и только ворчание далёкого грома да редкие вспышки напоминали о творившемся недавно светопреставлении.
Я терпеть не могу, когда портят мои вещи. Мой дом, мой остров, мой сад… От женских каблуков земля страдает больше, чем от давящих всё живое ботинок моего toro crudele180, топчущего прекрасную землю. Вы не умеете ходить так невесомо и легко как моя безумная Феличе. И не умеете так тихо красться, забыв о страхе и о солнце, как topo silenzioso181. Как похоже – topo и toro! Я отвлёкся, – остановившись возле колючих зарослей, Лино вновь выпустил свою добычу, размял плечи, потянулся. Тихий, бесшумный остров внимательно слушал своего хозяина. Листья далёких банксий и острые шипы росшей неподалёку акации, корни апельсиновых деревьев и кора старого тамаринда, галька на берегу и земля Ядовитого Сада, воздух, полный ароматов – они внимали. Самые лучшие слушатели. Самые верные. Те, что выросли на голых камнях благодаря заботе и крови своего хозяина. Те, что жили и цвели по его желанию, по велению раздираемой страстями души.
С гневным криком две белые птицы, сложив крылья, упали с тёмного неба, словно соткались из ниоткуда, или вынырнули из низких грозовых туч. Они врезались в Лоренцо, пронзая клювами спину, разрывая кожу и мясо. Мужчина покачнулся, посунулся вбок, расставляя руки, словно пытался удержать равновесие.
Вырвавшись, вытащив окровавленные клювы, чайки сорвались с места и поднялись в воздух, чтобы снова напасть на свою жертву. Ещё одна птица, быстрая и юркая качурка, ринулась на Лино из кустов, целя клювом в голову. Ещё одна. И ещё. К качуркам присоединились морские голубки и даже северные моевки182.
Будто издеваясь, птицы нападали на него поочерёдно, словно давали некий шанс увернуться, а то и отбить атаку. Их лёгкие тела были хрупки, наносимые клювами и когтями раны были далеки от смертельных, и избежать урона было несложно, но мужчина не предпринимал никаких попыток защитить себя. Он стоял, пошатываясь и не издавал не звука, пока птицы раздирали клювами и когтями его лицо, оглушали ударами крыльев. Тяжёлый запах вина и соли поплыл в прохладном ночном воздухе, словно кто-то плеснул вермута на раскалённый солнцем галечный берег.
Неожиданно чайки, уже в четвёртый раз атаковавшие Лоренцо со спины, с сиплым криком упали на землю. Барахтаясь в траве, они издавали хрипящие и истошные звуки. Птицы не кричали – надсадный, полный боли сип исторгался из них вместе с тяжёлыми каплями тёмной крови, пахнущей вином. В ночной темноте, рядом с двумя безжизненными телами, птицы бились в смертельных корчах, постепенно затихая и прекращая бессмысленные попытки улететь. Лино выпрямился, медленно поднял ногу и наступил на ближайшую птицу, давя её подошвой сапога. Слабый треск и мягкое, влажное чавканье, далеко разнеслись по тихому острову. В ночном прохладном воздухе, полном свежести и влаги, этот звук был омерзителен и тошнотворен, и напоминал треск лопнувшего гнилого плода.
Остров слушал так же внимательно, как до этого внимал речи своего хозяина.
Убийца! – резкий, полный ярости крик нисколько не отвлёк Лино от его занятия. Он давил, вминал птичьи останки в землю, спокойно глядя на ворох перьев. Лицо заливала кровь – тёмная, густая – и её не могли смыть даже капли усилившегося дождя, а глаза были спокойными и светлыми. Равнодушными. – Ты убийца!
Не люблю птиц. Животных не терплю. Люди безразличны, – голос Лоренцо звучал тускло и равнодушно. Внимательно посмотрев на останки моевки, он обернулся к источнику крика.
Встрёпанная, злая Марианна стояла метрах в десяти от него. Сжав ладони в кулаки, сотрясаемая гневом, она выглядела карикатурным отражением Лино. Пёстрое, полное озлобленного горя существо – и спокойный как гранитный валун мужчина в белоснежной, заляпанной тёмной кровью льняной рубахе.
Давным-давно Бо, напившись до потери гордыни, сказал мне – «Иногда вина человека заключена в одном его существовании. Этого недостаточно, чтобы его зарезать, но и слишком много для того, чтобы он продолжал жить.Сыны человеческие – только суета; сыны мужей – ложь; если положить их на весы, все они вместе легче пустоты.183А ещё, Старик, когда мы жили во плоти, тогда страсти греховные действовали в членах наших, чтобы приносить плод смерти. И какой сад мы растим теперь. Что делаю теперь я?184»… Я говорю проще – вина должна быть велика и очевидна.
Ты уничтожаешь всё живое, к чему притронешься. Чудовище и урод. Ты ненавидишь птиц, а ведь они есть самое яркое проявление свободы! Ты сажаешь на цепь людей, которыми хочешь обладать и играешь с ними, мороча и обманывая. Ты не должен жить. Ты не можешь существовать!