О, он раньше мог завернуть подобное, мой средний храбрый сын, – продолжил Лино, не слушая крики напавшей на него Марианны. Будто он говорил не с ней, а с пустотой, позволяя цыганке слушать его монолог. – Особенно в начале, когда у мальчишки начался краткий период «утверждения веры в кару небесную за былые грехи», – он снова повёл плечами, разминая спину, и направился к Марианне. – Что бы он, прежний, сказал бы сейчас? Семена греховной страсти – зависти и глупости – посеяла безумная женщина. И хочется мне узнать – как ей пришёлся вкус созревшего плода? И достаточно ли суеты в её существовании, чтобы признать это существование бессмысленным! – Лоренцо возник возле цыганки мгновенно. Шаг – и разделявшие их метры стали ничем. Светло-голубые глаза пытливо уставились в бледно-зелёные, будто выцветшие от пыли, подогреваемые изнутри тлеющим торфом бессильной злобы. – Ты стареешь. Не как Мать-Паучиха, а как человек.
Потому что я и есть человек, в отличие от тебя, Лутто, – она ответила гордо и дерзко, приподнимаясь на мыски, пытаясь стать чуть выше и «нависнуть» над ним.
Нет, потому что ты дура.
Лино коротко и резко ударил Марианну по щеке, отвешивая крепкую пощёчину. Голова цыганской шувани мотнулась и костяные подвески жалобно застучали, ударяясь друг о друга. То ли вскрикнув, то ли коротко взвыв, она ринулась на своего противника, норовя вцепиться пальцами ему в лицо. Словно она была не бессмертной и сильной женщиной, а обычной портовой попрошайкой. Лоренцо не стал перехватывать её руки или бить ещё раз. Он мягко скользнул в сторону, оставляя левую ногу на месте, и Марианна упала, запнувшись о его сапог. Лицом в мокрую траву, прямо под ноги к своему врагу и противнику.
Дёргаясь и ругаясь, женщина пыталась встать, но земля не отпускала её, удерживая за руки. Юбки задрались и тощие ноги в заляпанных джинсах молотили воздух. Марианна зарычала, упираясь подошвами в волглую землю, и раздался тихий треск – гнилые кеды бесславно закончили свою службу, порвавшись едва ли не пополам.
Ты потерялась, и вместо того, чтобы наконец-то жить, ты стала гнить. Есть два вида заблудившихся. Те, кто в тёмном лесу находят тропинку к домику злой колдуньи, и те, кто ломают себе шеи, становясь кормом для дикого зверья. Разница в том, что от колдуньи можно сбежать. А от сломанной шеи нет, – Лино поставил ногу на поясницу Марианны и надавил так же, как до этого давил птицу. – Ты глупа. Ты думала, что ты исключительна? Ты странствовала по свету, но не замечала никого, кто также бродил по лесу со свечкой в руках, играя с блуждающими огоньками. Знаешь ли ты, глупая птица, что трогать детей нельзя? Моих – особенно. А уж как расстроилась моя милая Мать-Паучиха, моя дорогая Старуха, – Лино со всей силы ударил Марианну каблуком по позвоночнику, заставляя кричать. – Ты даже помнишь, что такое «боль». Семьдесят лет, и такая дурёха… Напустила на меня птиц. А своими силами, без помощи чужих побрякушек и чужой же крови, ты что-нибудь можешь?
А ты? Ты сам создаёшь выродков, чтобы они тебе помогали, – прохрипела Марианна.
Я же сказал, не обижай моих детей, – он снова занёс ногу. Чёрный сапог был измазан в бурой жиже; попавшая на него влага с травы размыла багровые пятна, но не уничтожила. В послегрозовой темени Лино различал все оттенки красного на блестящей коже, прекрасно видел чёткий, чёрно-алый, кроваво-землистый отпечаток на спине Марианны.
Вина.
Велика.
Очевидна.
Уже опуская ногу – неторопливо, без замаха – чтобы не ударить, а именно вдавить, Лоренцо почему-то остановился. Прислушавшись, он обернулся к дальним силуэтам тамариска и, чуть склонив голову, тихо позвал:
Феличе, иди сюда. Оттуда тебе мало что будет видно, – и усмехнулся, когда из-за деревьев показались все трое. – Для кого я устроил этот спектакль? Для кого я сотрясал воздух и корчил гримасы? А вы почему-то выбрали плохие места на балконе. Здесь надо быть в первом ряду, чтобы в полной мере оценить великолепный подбор костюма, актёрскую игру и грим нашей примы! – Лоренцо отступил на шаг, а затем с размаху ударил Марианну ногой. Она взвыла, затряслась, загребая пальцами землю.
Ненавижу тебя! Ты чудовище, ты только портишь этот мир. Ты убиваешь его! Вор!
Что-то мне это напоминает, – Лино усмехнулся, покачал головой и повернулся к приблизившимся детям. Дэй, сунув руки в карманы тряпья, когда-то бывшего джинсами, с умеренным интересом оглядывал распростёртую на земле Марианну. Феличе нервно крутила в пальцах какой-то предмет и неотрывно смотрела на отца со странной смесью вины и надежды в глазах. Бо, по-прежнему одетый в чужие обноски, безразлично улыбался. Спокойный, расслабленный, словно вышел на вечернюю прогулку. – Как вам представление?
Цирк. Без коней, – Бо пожал плечами.
Но зато с великолепным клоуном на арене! – Дэй улыбнулся и, присев на корточки, стал внимательно рассматривать дёргающиеся ноги Марианны, особое внимание уделяя рваным кедам.
Но-но! Я – шпрехшталмейстер.
То цирк, то сюита, то театральная постановка. Ты уверен, что туристические экскурсии и ботаника это твоё, Старик? – Дэй резко схватил поверженную женщину за ногу, прекратив мельтешение и стал внимательно рассматривать добычу. – Какая гадость… а тебе ещё мои кеды не нравятся!
Vaffanculo, не уподобляйся опустившимся женщинам! Раз уж соврал и пошёл не на маяк, а сюда, то веди себя прилично. И ещё – раз уж вы все вышли в первый ряд, то, может, прекратите вытаптывать мою эрву185 и скажете что-нибудь на прощание? Наша гостья так долго пробиралась сюда… Абсолютно идиотическими кривыми путями и со сбитым компасом. Никогда не встречал подобной глупости, смешанной с детской наивностью и фанатизмом, превосходящим даже последователей Савонаролы. А ведь они смогли меня удивить в своё время!
Не надо про это, – Бо скривился. – А болтать, когда враг…
Не враг. А помеха. К тому же, я уверен в том, что она не вырвется так же, как уверен в устойчивости моей печени к креплёному вину.
Папа… – Феличе наконец подала голос, ещё сильнее продолжая стискивать что-то в ладонях.
Что, моя дорогая? – Лино протянул руку и погладил её по щеке. – Почему ты так расстроена?
Я… я дура, я… – она прикрыла глаза и, собравшись с мыслями, резко и быстро сказала: – Отдай её мне! Ну, нам.
Кажется, новая причёска придаёт тебе решительности. Думаю, Борха и дальше продолжит следить за твоими локонами, – улыбнувшись нежно и тепло, Лино вдруг обнял Фели. Он был ниже её, но всё равно казалось, будто отец укрывает прячет, защищает свою маленькую глупую дочь. – Если ты так хочешь, то забирай.
Правда, можно?
Конечно.
Это тебе, – Феличе вдруг начала пытаться всунуть тот самый загадочный предмет отцу в руки. Её сотрясала мелкая дрожь, а глаза лихорадочно блестели, словно это было делом решения чьей-то жизни.
Что такое? – мужчина осторожно взял тёплый, нагретый ладонями предмет и отвёл руку в сторону, разглядывая его. Луна всё ещё была скрыта тучами, дождь искажал всё вокруг и ночной мрак надёжно скрывал остров, но он прекрасно видел лежащую на его ладони безделушку. Дешёвая поделка – плохо отшлифованная бронза и мутный янтарь. Загибающиеся в разные стороны лучи были слегка кривоваты, а силуэт основной фигуры клонился влево. И всё равно маяк на фоне солнца вызвал искреннюю, немного растерянную улыбку на лице Лино. – Я прямо вижу следы паучьих лапок на этой прекрасной вещице…
Я… я украла её. У Танилы, – Феличе покаянно опустила голову. – Увидела и не удержалась. Она ведь твоя. Такая вещь может быть только твоей. К тому же… тётушка Танила не просто так её купила. Я уверена.
Хитрюга. Знаешь, как подлизаться. Забирайте визгливую падаль и… а почему падаль больше не визжит?
Ну, она пыталась испортить трогательный момент, – Дэй тихо засмеялся. Марианна, которой он запихнул в рот её же носок, бешено замычала, пытаясь боднуть его головой.
Фу! Ты трогал её ноги! – Феличе, брезгливо скривившись, отшатнулась.
И ещё лицо. Тоже приятного мало. Ладно, понесли добычу, – Дэй за шкирку поднял Марианну с земли и разок встряхнул. Она начала неистово извиваться, стараясь дотянуться руками до Дэя, вцепиться ему в лицо грязными, измазанными в земле пальцами. Ухватить саму руку и, хотя бы попытаться поцарапать она, почему-то, не догадалась.
Какая гадость, – Бо с сожалением посмотрел на женщину, имевшую возможность стать ровней Таниле и тем немногим, что смогли потеряться в этом мире и найти свои. Или создать, как их отец. Жалкая, грязная, слабая, глупая. На что она надеялась, гадя в одиночку тому, кто уже много столетий не был одинок? Даже если бы Марианна могла сравниться с их Стариком… Что ж, у него были дети, которые считали, что вред и пакости в отношении отца – лишь их неотъемлемое право. Даже обязанность! К тому же, под этим небом существовала шутка вечности по имени Танила. Всезнающая, мудрая, сварливая и немного ревнивая, и она первой стала бы затачивать спицы! – Мы заберём мусор с собой, отец. Не отвлекайся на мелочи.
Как мило, что ты изволишь заботиться об этом, – Лино с ехидством поклонился ему и, сунув подаренную Феличе безделушку в карман, направился к брошенным к траве телам Сандры и Этьена. По-прежнему безжизненным и по-прежнему не мёртвым.
У него такое хорошее настроение, – Феличе всхлипнула, а затем уткнулась носом в плечо Бо и заревела. – Он и вправду счастлив. А я ду-у-у-ра-а-а…
Не вой. Оборванка начинает биться в конвульсиях и мне труднее удержать её тощее и смердящее тельце, – Дэй ещё раз, для порядка, встряхнул свою ношу, и Марианна перестала вырываться. Она с мрачной решимостью, нелепой по своей героичности, смотрела на детей самочинно назначенного в личные враги Лино. В темноте она плохо видела их, не различала черт лица. Лишь глаза ярко выделялись в размытых очертаниях – бирюзово-лазурные и зелёно-голубые. Морские, холодные глаза.
* * * * * * *
Гроза прекратилась. Шумный дождь сменился редкой моросью и напоенный влагой воздух звенел от свежести. Редкие раскаты грома разносились над морем и островом и утихающий шторм всё ещё напоминал о своей грозной силе. Но в старом доме, казалось, до сих пор вспыхивали отсветы от близких молний и слышался рокот бушующих волн. Тела уже совсем остыли, кровь загустела, превратившись в сухие чернила, а из поруганного и опороченного дома исчезли последние следы жизни, оставив после себя лишь пустоту и запах заброшенной скотобойни.