Пора возвращаться, Старик, – тихо произнёс он, чувствуя, что в горькой воде больше не было крови. Море забрало её всю. Марты Риккерт более не существовало, она исчезла там же, где оказалась навсегда заперта безумная бездомная цыганка, забывшая себя. Море славится своей жадностью, оно всё забирает себе. Море – как Лоренцо Энио Лино. – Нам пора домой, – Дэй спокойно смотрел на отца, выходящего из воды с Мартой на руках. Она не выглядела мёртвой – снова вид уснувшего ребёнка, беззащитность и полное доверие. – Только вот куда, а, Старик? – Дэй вдруг насупился и стукнул кулаком отца по плечу.
Э-эй, vaffanculo! – возмутился тот, снизу-вверх глядя на рассерженного чем-то сына. – Я и так еле стою на ногах, а ты не проявляешь и капли уважения к уставшему…
Идиоту, – завершил Дэй тираду отца. – Куда ты её отнесёшь? В домике трупы, на маяке – бардак…
Когда мы оттуда уходили, всё было в порядке, – Лино прищурился, внимательно глядя на Дэя. – Что ты натворил на маяке?
Искал целые штаны. Как-то оно само вышло, – Рыжик потянулся.
Вот и иди приводить в порядок дом, scemo! А я отправлюсь на маяк.
Не честно. Дом загадили твои гости, а отмывать засохшую кровищу и чьи-то кишки с потолка мне?
Кажется, ты сам смог убедиться, что в этот раз всё обошлось без кишок, – Лино фыркнул и, довольно осклабившись, направился вдоль линии прибоя к маяку. Он собирался обогнуть остров и выйти к гроту, а затем спокойно пройти наверх по скрытой лестнице. Сил на то, чтобы подняться наверх по отвесной скале, у него уже не было.
А кровища? – насмешливо спросил Дэй, вышагивая рядом. Он то и дело бросал заинтригованный взгляд на безжизненное тело Марты и казалось, что он, словно проказливый мальчишка, еле удерживается от того, чтобы ткнуть её пальцем и проверить – живая или нет?
Кровища есть, но я бы не сказал, что много. Вроде бы… – Лино задумался, припоминая, как разрушительно повеселились в доме «гости», получившие свободу творить то, что им давно хотелось. Может, не стоило отпускать их на волю так резко и быстро, не оставив ни одного запрета или правила? А может, и стоило – в его памяти всплыло багровое пятно на ступенях и взгляд сразу же прикипел к обезображенному лицу Марты. – А надо было больше!
Кто её так? – спросил Дэй, проследив за взглядом отца. В принципе, ему было всё равно. Есть глаз, нет его – это всё та же Марта. Домашняя девочка с сердцем, проросшим травами Марасы.
Уплывшая в золотой гондоле baldracca198.
Я понаблюдаю за ними, – в голосе Дэя послышалась акулья хищность. – Присмотрю, чтобы они как можно дольше наслаждались своим счастьем.
Какой послушный старший сын! Что с оборванкой?
Ничего хорошего. Семьдесят два года умирания за семьдесят два года полученной в дар жизни и вечное посмертие в том месте, где лежат погибшие корабли и живут древние твари. Там, где могу побывать лишь я.
Идиотка, – выдохнул Лино. – Безграничная идиотка. Надо же так бездарно просрать собственную вечность!
Ладно, Старик. Увидимся утром. Или вечером. Или через два дня, не знаю, – Дэй кивнул отцу и шагнул в сторону, полностью растворяясь в ночной темноте и оставляя Лино одного, с телом Марты на руках. Рыжик убедился в том, что на этом берегу всё в порядке, и теперь должен был посетить другой берег. Тот, к которому неспешно плыл «Энки» и где их всех ждала рыжеволосая женщина с уставшими зелёными глазами.
Ну что, милая? Пойдём? – Лино с лёгкой полуулыбкой посмотрел на бледное женское лицо, лишённое и красок, и жизни. – Нам осталось совсем немного. Скоро ты окажешься дома и навсегда останешься здесь. С нами… Как же рады будут Борха и Феличе тому, что в нашей семье теперь будешь ты, моя Марта Тенера Лино!
Вскоре узкая полоска галечного пляжа расширилась, отхлынула в сторону, открывая вход в грот и лестницу, ведущую наверх. Сапоги Лоренцо бесшумно ступали по сухому дереву, словно прошедший шторм с ливнем совсем не коснулся его. Крошечные огоньки изредка вспыхивали на скальной стене, обозначая границы подъёма. Всего сутки назад, даже меньше, наверх на руках её нёс Дэй. У Марты были содрана спина и колени, и она боялась всего и вся, пребывая в страхе от предательства сестры и надуманных подозрений. А сейчас он нёс её сам. Спокойную, такую рассудительную в последние мгновения своей жизни, осознавшую, что лишнее – всё лишнее – надо отсечь. И если твоя жизнь мешает, то её тоже надо прекратить и начать новую! Только так.
Я расскажу тебе великую тайну, которую знают все. Потому что все её видят и не знают, что это тайна, – поднимаясь по ступеням, Лино говорил тихо и нежно, и смотрел не под ноги, а на умиротворённое, спокойное лицо Марты. – Это не правда, что я тебя убил. И не правда, что я тебя спас. Нельзя убить мертвеца и спасти его, а ведь ты была ходячим трупом, моя дорогая, милая Марта. Ходячим, бездумным, унылым мертвецом с тусклыми глазами, без желаний, привязанностей и ненависти. Я даже могу тебе сказать, когда ты умерла. И не потому, что я знаю «некую правду». Ты сама сообщила мне это, сама. Ты всегда знала, но отрицала, чтобы продолжить своё бессмысленное существование в ожидании меня. Не сейчас – анабиоз и сон. Твоя жизнь в Дармштадте была ими. Это было твоё умирание и увядание, а затем – кома, со слабым сахарным привкусом гниения, – Лино остановился, глядя вверх, на вершину лестницы. Ступеней осталось мало, а сказать надо было ещё многое. Произнести, отпечатав в замершем разуме, чтобы сожаления и излишние раздумья о прошлом больше никогда не омрачали жизнь его девочки. Это было тяжело – говорить о смерти драгоценного существа ему же. И всё же в этот раз тяжёлый, но необходимый монолог давался ему куда как проще! Рассказать павшему гонфалоньеру историю его ошибок и промахов, перечислить отмытой уличной девке имена тех, кто покупал её… Полное равнодушия сердце болело, и если бы Лино мог умереть, то он умер бы и тогда, и после, и сейчас. – Ты умерла, когда не смогла заплакать на похоронах своего мужа, которого ты погубила. Ты уничтожила и его, и себя. Несбыточные мечты, твой эгоизм и жажда семейного чуда задушили вас одной на двоих петлёй. Его – буквально. Тебя – морально. И ты перестала жить, и просто была, как фонарный столб, как растение, как пустой гроб, оставленный на краю могилы пропавшего без вести. В этом твоя схожесть с глупой, упустившей свою бесконечность Марианной – желание осчастливить против воли, согласно своим кривым представлениям о том, что это такое. Но ты, mia preziosa figlia199, отсекла своё заблуждение, смогла оторвать кусок собственного мяса, скормив его псам, орлам и быкам. Ты смогла прервать бессмысленное существование, решилась на шаг в бездну моря, уничтожила своё кривое отражение, отошла от тех, кто отрёкся от тебя. И возлюбила то, что открылось тебе. И это прекрасное умение, topo silenzioso200. Умение делать, а не только мечтать. Творить, не останавливаясь на словах, – Лино шагнул на последнюю ступеньку и, огибая закрывающие лестницу кустарники, завернул к маяку. С каждой секундой, с каждым сказанном словом его шаги становились тяжелее, сапоги оставляли глубокие вмятины в земле, будто он нёс не женское тело, а неподъёмный валун. Озаряющий море ярким огнём маяк доносил свои отсветы до одинокой фигуры хозяина острова, и непроницаемо чёрная, сотканная из небытия тень лениво скользила за ним, то отставая и удлиняясь, то прячась у самых ног.
Вскоре Лоренцо остановился возле маяка. Величественное древнее строение возвышалось над ним, разрезая ночную мглу над морем ярким, оранжево-красным лучом. Маяк возжигал Дэй, и это был его цвет. Цвет янтаря, цвет духа Марасы. Оставалось сделать несколько шагов, чтобы принести Марту домой. Чтобы прежняя её жизнь исчезла, оставшись смутными воспоминаниями, а новая – настоящая – навсегда овладела ею. Сколько же сил было отдано этой девочке, сколько крови и боли он показал, лишь бы увлечь, заманить, показать ей остров и тех, кто жил на нём… И все сошлось, все свершилось. Вот она – лежит на его руках, легкая, размытая морем, отказавшаяся от своей прежней крови и принявшая его проклятую, чёрную, злую кровь.
Я жаден, mia figlia, – проговорил Лино, ногой распахивая двери, ведущие внутрь маяка. – И всегда беру то, чем мне хочется владеть. Будь то морской дух, один из лучших полководцев или проститутка с лицом богини и умом ребёнка. И все знают, что я люблю всё, что считаю своим, и считаю своим всё, что полюбил! Я жаден, безумен и… это я. Лоренцо Энио Лино по прозвищу Лутто201. Добро пожаловать в семью!
Ветер гнал листок бумаги над неспокойными, встревоженными бурей водами. Пропитанный дождём, намокший от брызг жадных, пытающихся до него дотянуться волн, он кружился над морем, медленно достигая суши. Записанные на бумаге слова лишь слегка размыла влага, исказив контуры острых букв и странных слов. Сложенный пополам бумажный посланец надёжно хранил доверенную ему тайну. Он не пропал во время обвала в гроте, пережил долгий день среди чужих людей и дождался того часа, когда его отправили в полёт с обрыва у апельсиновой рощи.
Незадолго до рассвета листок достиг городка Марина-ди-Камерота, скользнул над стройным рядом лежаков на берегу, мелькнул в отражении тёмных окон, чуть заколебался над крышей никогда не спящего «Мерроу» и опустился на крыльцо гостевого дома «Лён и Фенхель», прямо к ногам рыжеволосой женщины. При виде бумажного крыла, исписанного знакомым почерком, усталость и морщины стали медленно пропадать с лица женщины. Тускло-зелёные глаза сверкнули молодой буйной зеленью, а из рыжины волос исчезли редкие нити серебра.
Танила улыбнулась, обнажая белые острые зубы и небрежно подобрала мокрый листок. Она развернула его и, сняв ненужные сейчас очки, пробежала глазами по ровным строчкам с витиеватой и неразборчивой подписью внизу.