Дед спустился к ручью, умылся и гребешком расчесал усы и бороду.
Погрузить тяжёлого кабана было не просто. Лошадь храпела, пятилась, и подвести её к туше зверя оказалось невозможно. Евгений с одной стороны, дед — с другой, тянули упрямое животное, громко кричали и понукали, но лошадь была сильнее.
В изнеможении Евгений сел передохнуть на тёплую тушу зверя.
— Ишь, язви её! — ворчал дед, садясь рядом. — Умаяла, варначка, однако, начисто!
Отдохнув, Евгений снова подошёл к лошади. Она вся напряглась, захрапела и прижала уши. Карие глаза, сверкавшие отсветами луны, казались злыми. Евгений ласково стал уговаривать её тихим голосом, всё время поглаживая. И странное дело: лошадь тяжело вздохнула, вся сразу как-то расслабла и позволила подвести себя к кабану.
Старик с удивлением смотрел на Евгения и на лошадь, сразу ставшую послушной.
— А что, паря, надысь одно словцо спользовал, а теперь второе срасходовал, однако?
— Нет, Иван Андреевич, то всё первое слово действует, а другие ещё в запасе! — бойко соврал Евгений, не моргнув глазом.
— Смотри-ко сила в нём какая! — удивился старик.
Поднять кабанью тушу на лошадь двоим оказалось не под силу. Тогда завели коня в узкую, глубокую промоину, как в коридор, и привязали. Кабана волоком стянули к промоине и верёвкой заволокли на лошадь.
Всю ночь охотники шли по тропе к станице и вели лошадь. Собаки бежали сзади. Луна поднялась высоко, и на тропе была видна каждая былинка. В горах то и дело раздавался рёв маралов. Где-то там, в глубине ельников, дрались рогачи из-за самок. Усталости охотники не чувствовали. Удача подняла настроение. Но под утро лошадь стала то и дело спотыкаться: многопудовая туша зверя надавила ей спину. Евгений повёл лошадь под уздцы.
Поднялось солнце, и охотники вышли на дорогу. Когда до станицы оставалось рукой подать, сзади послышался шум машины. Грузовик поравнялся с охотниками и остановился. Открылась дверца, и раздался весёлый возглас:
— Батя, кладите кабана-то, довезу! — Это ехал сын старого казака.
— Пошёл, пошёл, Пашка, что пристал! — Честолюбивый дед непременно хотел привезти добычу в станицу сам, чтобы все видели.
Павел нажал на газ и погнал машину. А дома разговор его с женой был краток, как все разговоры в этом доме.
— Видал их? — спросила жена.
— Недалече уж.
— Везут?
— А то нет!
Жена схватила самоварную трубу и стала готовиться к встрече: ей всё было ясно.
ПОД ТРОПОЙ АРХАРОВ
Горы Джунгарского Алатау тянутся вдоль государственной границы, а отроги их кончаются недалеко от Алма-Аты. Это край непуганых зверей — оленей, архаров и медведей, и на охоту сюда приезжал даже какой-то иностранный принц, большой любитель редкостных рогов.
О кладбище архаров в этих горах я услыхал от геологов. Они обнаружили его в верховьях речки Бурха севернее Джаркента. И вот мы с проводником, старым казаком из Семиречья, покачиваемся в сёдлах, пробираясь берегом горной речки Бурха. Я имею при себе лицензию на отстрел крупного архара, чучело которого я должен изготовить для Международной выставки.
За весь день езды не встретилось ни одного посёлка или пасеки. Кругом густые ельники, не знакомые с топором, высокое разнотравье в сырых местах скрывало проводника на коне. Всё, как сто, а может, и тысячу лет назад…
Ночевали мы у костра на берегу, устроившись под ветвями огромной тянь-шаньской ели, способной задержать воду даже в самые сильные дожди. Дереву не менее четырёхсот лет. Кто знает, может, оно впервые на своём веку приютило людей под собой. Остатки нашего костра теперь послужат «визитной карточкой» для будущих путников.
— Чуть свет надо быть на месте, — сказал проводник и лишил меня сна до полуночи: я никак не мог уснуть, воображая встречу с архарами, которых, по его словам, будет «сколь хочешь».
А может быть, заодно удастся разгадать тайну их кладбища? Хотелось поговорить, но старый казак как лёг на потник, подложив под голову кожаную подушку от седла, так сразу и заснул. Забылся я лишь перед рассветом. Мне показалось, что я только что уснул, а казак уже тряс меня за плечо:
— Пора, однако, вставать! Не опоздать бы!
Ещё не рассеялись сумерки, когда мы уже были на месте. Остановились за скалистым мысом.
— Ихняя тропа вон там, — сказал проводник, показывая на отвесную скалу над ущельем. — Здесь и подождём.
Лежать за камнем пришлось долго. Солнце осветило вершины Джунгарского Алатау, а у нас на дне ущелья было холодно и сыро от росы. На каменистых россыпях закричал петушок-кеклик. Красавица синяя птица села неподалёку от нас и стукнула о камень небольшим османчиком, пойманным в заливе. Заинтересованный, я подался вперёд, но птица заметила нас, вскрикнула и улетела, оставив рыбку на камне.
— Как бы зверя не спугала, — проворчал старик.
Однако синяя птица не испугала архаров. Не прошло и минуты, как проводник толкнул меня локтем: на обрывистой тропе, высоко над нами, спокойно шла архарка, а за ней семенил ягнёнок. Только когда животные скрылись за поворотом скалы, я заметил внизу груды костей и много мощных рогов. Это и было кладбище архаров, о котором я слыхал от геологов.
Новый толчок в бок — на тропе появились два молодых архара. И они спокойно прошли по тропе, не подозревая о нашем присутствии. Ещё раз мимо прошли две архарицы с ягнёнком.
И вдруг вот он! На тропе показался старый архар с огромными рогами. Вряд ли представится ещё раз такой случай. Я поднял карабин над камнем, поймал архара в прицел, но, волнуясь, не учёл близкого расстояния и взял выше, чем надо. Пуля громко шлёпнула в скалу над самой его головой. Звук выстрела покатился по горам, угасая, а красавец архар бросился вперёд по тропе, соря вниз камешками. Вот и поворот скалы, сейчас зверь скроется за ним. Я лихорадочно ловлю его вторично на мушку, но не успел нажать на спуск, как тропа на скале опустела — архар исчез, не добежав до поворота. Глухой удар тяжёлого тела о камни всё объяснил: архар сорвался с тропы… Когда мы подбежали, он был уже мёртв.
— Понял теперь, откуда здесь кладбище? — спокойно спросил проводник. — Рожища-то пудовые…
— Ну и что?
— Как — что? Тропа узкая, рожища-то царапаются по стене. Если спокойно идёт, то и проходит, а побежит, где узко, рогом о стену ударит, рог его и столкнёт. Каждую зиму бьются здесь, когда за своими красавицами гоняются.
Фотографирование, измерения, снятие шкуры, засолка и упаковка заняли много времени.
Проводник сходил за лошадями, сварил обед, а я ещё возился со шкурой.
После обеда я слазил на тропу. Карниз был так узок, что я побоялся пройти по нему и только издали мог рассмотреть кое-где царапины от рогов на стене.
Я с трудом преодолел в себе желание остаться здесь ещё на одну ночь и окончательно убедиться в правоте слов старого казака. Но ценнейший экспонат мог испортиться, и мы тронулись обратно. А я дал себе слово, что при первой же возможности ещё раз побываю здесь.
СТАРЫЙ СЕКАЧ
Лунную ноябрьскую ночь табунок диких свиней проводил на берегу залива Балхаша. В густых зарослях тростника свиньи чувствовали себя в полной безопасности: даже за несколько метров их невозможно было заметить. Ни один враг не мог подобраться сюда — так громко хрустел сухой тростник. Всходы его торчали как свечи, и кабаны с треском ломали их и ели.
С первыми холодами многое начинало решаться в жизни диких свиней. У кабанов наступила пора яростных драк из-за права быть хозяином стада.
Вызывающе задрав хвост, молодой кабан впервые в жизни стал перед старым секачом и загородил собой свиней. Он взъерошил щетину на загривке, сердито зачавкал и застучал белыми, ещё не загнутыми клыками. Это был рискованный вызов с его стороны.
Старый секач удивлённо, предостерегающе загудел. Он выставил жёлтые загнутые клыки и натопорщил огромные мохнатые уши, порванные в драках с соперниками. Дыбом встали щетина и хвост. Вызов молодого нахала был принят. Старик был вдвое тяжелее, и за плечами у него опыт многих боёв, в которых он не знал поражений.
Соперники враз бросились друг на друга. Могучим ударом длинной морды старик легко отбросил молодого кабана, тот кубарем полетел в тростник. Но молодость и вёрткость были на его стороне. Не успел старый секач повернуться, как получил сильный удар клыком в заднюю ногу. Резкая боль привела его в ярость. Грозно ухнув, секач, как танк, пробил заросли, опрокинул противника и стал наносить ему удар за ударом жёлтыми клыками. С поросячьим визгом молодой кабан обратился в позорное бегство. Право старого секача быть вожаком оказалось и на этот раз непоколебленным.
В коротком поединке молодой кабан отделался только синяками. Если бы старые секачи имели не загнутые, а такие же прямые клыки-ножи, как у молодых кабанов, вряд ли подрастала бы смена — весь молодняк погибал бы в первом в их жизни поединке.
На шумный бой кабанов свиньи и поросята не обратили ни малейшего внимания. При свете луны они спокойно вспарывали почву упругими рылами и чавкали корневищами тростника.
Прошло несколько дней. В Семиречье неожиданно наступила сильная оттепель. «Бабье лето» обмануло своим теплом некоторые чересчур доверчивые яблони, и они, несмотря на ноябрь, стали покрываться цветами, как весной. В ущельях гор кое-где зацвела черёмуха. На южных склонах застрекотали кузнечики и кобылки, а в горных ельниках забормотали по-весеннему тетерева. Но дни были короткие, а ночи длинные, как и полагалось им быть в ноябре.
На днёвку табунок диких свиней залегал в густых зарослях тростников. Животные дремали на солнце, и только мохнатые уши пошевеливались и были всё время настороже. Не спалось лишь старому секачу. Молодой кабан, как оказалось, нанёс ему глубокую рану в заднюю ногу. Волки и собаки зализывают свои раны. Но дикие свиньи гибкостью не отличаются, они неповоротливы, как брёвна, и не могут достать языком до больного места.
Шли дни, а рана у старого секача не заживала. Даже во сне он чуть слышно жалобно взвизгивал.