едседателя ОГПУ Г. Г. Ягоды, Куйбышев требовал от Политбюро наказать виновных в незаконном использовании угля, в частности арестовать ряд железнодорожных служащих и объявить строгий выговор Билику[240]. Накануне рассмотрения вопроса в Политбюро Андреев обратился к Сталину со следующей запиской: «т. Сталин. Моему заму т. Билику выносится выговор не за что. Из запасов он топлива ни одной тонны не брал. Прилагаю его объяснения, которое я от него потребовал. Работник он довольно дисциплинированный»[241]. Сталин, судя по ходу последующих событий, был склонен поддержать руководителей наркомата путей сообщения. Записку Андреева Сталин переправил Куйбышеву (в архиве секретариата которого она и сохранилась). Куйбышев предпринял дополнительное расследование. В ответ на оправдания Билика Зибрак подготовил новую справку, в которой доказывал, что разбронирование запасов происходило в одном случае по прямому приказу, а в другом — с ведома Билика[242]. Несмотря на это, Политбюро, которое рассматривало вопрос 25 ноября, приняло компромиссное решение. Билику было указано на «незаконность распоряжения о разбронировании угля из фондов Комитета резервов без разрешения Комитета» и сделано предупреждение, «что в случае повторения таких незаконных действий» он будет привлечен к «строжайшей партийной и государственной ответственности». Наиболее сильно поплатились, как обычно, «стрелочники» — Политбюро утвердило арест ряда железнодорожных служащих и поручило ОГПУ «расследовать и привлечь к ответственности всех сотрудников НКПС и дорог, виновных в незаконном разбронировании фондов»[243].
Несмотря на отсутствие ярко выраженной политической подоплеки, претензии соратников и постоянные конфликты в Политбюро представляли для Сталина значительную проблему. С одной стороны, закаленные борьбой и избалованные уступками, которые делал им Сталин в 1920-е годы, в период острого политического противостояния в верхушке партии, члены сталинского Политбюро и возглавляемые ими ведомства оставались препятствием на пути установления абсолютной диктатуры вождя. Члены Политбюро, возглавлявшие крупнейшие наркоматы и правительственные органы, как политические деятели фактически были продуктом сращивания высшего партийного и государственнохозяйственного руководства, что значительно увеличивало их реальное влияние. Ряд фактов позволяют также сделать предположение (которое, впрочем, нуждается в специальном изучении), что московские вожди обзаводились клиентурой из руководителей местных партийных организаций, государственных чиновников среднего уровня, которые нуждались в специальном покровительстве в центре. С другой стороны, обладая немалой самостоятельностью и весом в решении повседневных вопросов управления, члены Политбюро, отстаивая интересы своих ведомств, во многих случаях усугубляли разрушительные последствия политики «скачка». Постоянные требования увеличения разорительных капитальных вложений и заказов за границей, противодействие контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д. являлись фактором дальнейшего разгона форсированной индустриализации и умножения ее противоречий.
Бюрократизм, косность, неповоротливость и корпоративный эгоизм огромного партийно-государственного аппарата в значительной мере определил своеобразное разделение функций между Сталиным и его соратниками в Политбюро. Политическое лидерство Сталина в практике повседневного руководства страной все больше приобретало формы своеобразного арбитража в межведомственных столкновениях и конфликтах. Это еще больше укрепляло позиции Сталина, превращало его в особый центр власти, ответственный за соблюдение «общегосударственных интересов» и сдерживание ведомственных влияний. О стремлении самого Сталина играть именно такую роль свидетельствовали многочисленные выпады против бюрократизма, «героев ведомственности», «вельмож-бюрократов» и т. д., содержащиеся в его официальных речах и неформальных письмах соратникам. «Пусть ПБ и Секретариат ЦК возьмут под специальное и систематическое наблюдение и Наркомвод, и НКПС и заставят их работать. Оба наркома находятся в плену у своего аппарата, особенно Рухимович (нарком путей сообщений. — О. X.), бюрократическое самомнение которого является обратной стороной его отсталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС»[244]. «Большевики не могут становиться на такой путь, если, конечно, не хотят они превратить нашу большевистскую партию в конгломерат ведомственных шаек»[245]. «Скажите Постышеву, чтобы он не поддавался давлению вельмож-бюрократов, добивающихся орденов для своих дружков-собюрократов»[246]. «Пора начать привлечение к ответственности руководства заводов, обязанных снабжать сталью автотракторные предприятия. Если Орджоникидзе станет скандалить, его придется заклеймить как гнилого рутинера, поддерживающего в Наркомтяже худшие традиции правых уклонистов»[247]. «Боюсь, что, если издать такое постановление, затормозим работу промышленности минимум на полгода, так как уважаемые “большевики” забросят дело и истратят всю свою энергию на дело бесконечного пересаживания с места на место»[248]. «Получил ответ […] насчет нефтеперевозок по Волге. Ответ — неубедительный. Видно, что составили его “ловкачи” из НКТП или Госплана, а вы по обыкновению “подмахнули”»[249]. «Доколе будете терпеть безобразия в предприятиях НКснаба, особенно в консервных заводах? […] Почему не принимаете меры против НКснаба и Микояна? Доколе будут издеваться над населением? Ваше (т. е. ПБ) долготерпение прямо поразительно»[250] «Очень плохо обстоит дело с артиллерией […] Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам-дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства»[251]. «Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость»[252] и т. д.
Вместе с тем позицию Сталина в отношении «ведомственности» нельзя признать принципиальной. Недовольство Сталина вызывали, как правило, любые решения (неважно, про- или антиведомствен-ные), которые проходили без согласования с ним. Поэтому члены Политбюро, выдвигая определенный вопрос, старались заручиться предварительной поддержкой Сталина, даже в те моменты, когда он находился вне Москвы на отдыхе. Сам Сталин поощрял такую практику. «Количество запросов ПБ не имеет отношения к моему здоровью. Можете слать сколько хотите запросов, я буду с удовольствием отвечать», — писал он Молотову в июне 1932 г.[253]
Борьба с бюрократизмом и ведомственностью оказались для Сталина удобным методом воздействия на членов Политбюро. Невозможность охватить и проконтролировать все направления и конкретные вопросы партийно-государственного руководства Сталин компенсировал разносами, которые периодически устраивал своим соратникам на ведомственной почве. Такие разносы не только держали аппарат в необходимом напряжении, но и прививали сталинскому окружению своеобразный «комплекс неуверенности». Даже сравнительно второстепенные вопросы Сталин поднимал на принципиальную высоту, вписывал в максимально широкий контекст, старался обосновать теоретически, показать соратникам, что он видит в проблеме то, чего они разглядеть никогда не сумеют. При этом тон сталинских указаний был предельно категоричен. С политической точки зрения Сталина вполне устраивали также постоянные конфликты между руководителями ведомств. С одной стороны, это действительно вносило напряженность в отношения между отдельными членами Политбюро, с другой — позволяло Сталину проводить те решения, которые он считал необходимыми. Межведомственные столкновения и постоянные атаки на членов Политбюро, возглавлявших наркоматы, сыграли свою роль в дальнейшем ослаблении Политбюро и усилении власти Сталина.
Сталинские приоритеты: феномен — «кризисного прагматизма»
Несмотря на относительную силу позиций отдельных членов Политбюро и значительность ведомственных влияний, известные документы и факты не позволяют охарактеризовать «генеральную линию» партии как простой компромисс между соперничавшими структурами партийно-государственной машины и высшими советскими руководителями, отражавшими интересы этих структур. В системе большой политики самостоятельной и в конечном счете решающей силой выступал Сталин. Воспринимая или отвергая сигналы и влияния, исходившие от различных партийно-государственных институтов, он формулировал общие политические установки и определял практические меры их претворения в жизнь. Сталинские знания, пристрастия, представления об окружающем мире, заблуждения и криминальные наклонности выступали своеобразным камертоном, совпадая с которым различные внешние инициативы и ходатайства могли иметь шанс на реализацию. Это касалось как сравнительно мелких, так и (что особенно важно) принципиальных вопросов. Тактические повороты «генеральной линии», всегда привлекающие внимание историков, как правило, были результатом взаимодействия Сталина и ведомственных руководителей, в котором Сталин играл ведущую роль.
Уже упоминавшиеся «мини-реформы» 1931 г. в промышленности являлись хорошим примером этого механизма выработки решений. Известно, что одним из первых официальных сигналов, возвестивших о начале «мини-реформ», была Первая всесоюзная конференция работников социалистической промышленности, проходившая в Москве в конце января — начале февраля 1931 г. На ней присутствовали и выступили руководители страны, в том числе Сталин и Молотов, но наиболее существенные «умеренные» положения содержала речь председателя ВСНХ Орджоникидзе. В отличие от Сталина, который ограничился политическими призывами и требованием о безусловном выполнении плана 1931 г., а также вновь говорил об опасности вредительства, Орджоникидзе проявил большую гибкость и продемонстрировал знание реального положения дел в промышленности. В речи Орджоникидзе выделялись два момента. Во-первых, он выступил за укрепление единоначалия, освобождение хозяйственников от диктата политических контролеров и заявил, что основная масса специалистов не имеет ничего общего с «вредителями». И, во-вторых, призвал строго соблюдать хозрасчет, установить договорные отношения и материальную ответственность предприятий-поставщиков перед заказчиками