тно. Превратив деревню во внутреннюю колонию, источник средств для форсированной индустриализации, сталинское руководство действовало по отношению к ней так же, как действовали западные колонизаторы самого худшего образца в своих колониях. Многочисленные факты заставляют согласиться с мнением известного голландского экономиста и историка М. Эллмана, который считает, что советские лидеры не воспринимали голод как гуманитарную катастрофу. Они смотрели на голод «с точки зрения исторических процессов и классовой борьбы», считали его необходимой ценой, заплаченной «за прогрессивную политику индустриализации и строительства социализма в условиях острой классовой войны»[334].
В таком контексте политика сталинского правительства в период голода была продолжением войны с крестьянством, подавлением сопротивления деревни, окончательным закреплением результатов коллективизации. Объявив крестьян нападающей стороной (в известном письме Шолохову 6 мая 1933 г. он писал: «Уважаемые хлеборобы по сути дела вели “тихую” войну с советской властью. Войну на измор[…]»[335]), Сталин вел себя по отношению к ним, как к побежденному противнику, которого необходимо заставить покориться любыми средствами. В среде большевистских лидеров циркулировал аргумент о том, что голод должен научить крестьян добросовестно работать в колхозах. «Голодание не научило еще очень многих колхозников уму-разуму», — писал, например первый секретарь ЦК компартии Украины С. В. Косиор в ЦК ВКП(б) в разгар голода, 15 марта 1933 г.[336] Месяц спустя, 19 апреля 1933 г. В. Фейгин, побывавший в командировке в Днепропетровской области, писал Сталину и Молотову о том, что колхозники осознали: «За колхоз не выпрыгнешь, а плохая работа в колхозе приводит к голоду»[337]. О широком использовании таких аргументов свидетельствовал также врач из райцентра Звенигородка Киевской области П. Блонский. В письме наркому здравоохранения Украины он сообщал (письмо было переправлено в Москву и его копия отложилось в фондах ОГПУ): «Очень распространенная среди руководящих и рядовых работников политически вредная “теория”, что в голоде виноваты сами голодающие, не хотели, мол, работать, говорят, а раз так — пускай дохнут — не жалко»[338]. Конечно, все это была ложь. Документы периода голода переполнены доказательствами того, что от голода умирали все крестьяне, в том числе колхозники-передовики, выработавшие рекордное количество трудодней. Однако такие заявления демонстрировали направление мысли советских чиновников, усвоенные ими по указанию сверху: крестьяне сами виноваты в своем положении, а потому голод есть наказание, вполне заслуженное ими.
Понимание государственной политики тотальных реквизиций продовольствия и неоказания деревне помощи в период голода как метода подавления крестьянского сопротивления прочно утвердилось в историографии. М. Эллман выразил эту формулу наиболее категорически, предположив, что голод являлся своеобразным «дешевым» заменителем политики массовых репрессий, в частности депортаций, проведение которых сталкивалось с большими техническими трудностями[339]. Эту версию, по-моему, вполне убедительно оспорил X. Куромия, указав на то, что голод уже достиг своего пика ко времени, когда в Москве в начале 1933 г. только приступили к согласованию планов массовых депортаций[340] (подробнее об этом будет сказано в последнем параграфе этого раздела). Действительно, ход событий свидетельствовал о том, что намерения интенсификации депортаций были следствием усиления голода, но не наоборот.
В общем же ярко выраженная антикрестьянская направленность политики государства в период голода не оспаривается большинством историков. Однако ее дополнительные трактовки имеют ряд принципиальных отличий. Если одни исследователи, делая вывод о голоде как следствии войны государства с крестьянством, ставят после этого точку, то другие — запятую. Речь в последнем случае идет об уже упоминавшейся теории голода-геноцида против украинского народа. Соглашаясь с трактовкой общей антикрестьянской направленности политики Сталина, сторонники теории голода-геноцида утверждают, что в случае с Украиной, сталинская политика перерастала свою антикрестьянскую направленность, превратившись в антиукраинскую. Целью этой политики было не только сломить сопротивление украинского крестьянства, но и уничтожить даже малейшие ростки украинского автономизма, окончательно закрепить Украину в составе СССР, подчинить неспокойную республику власти сталинской диктатуры. Таким образом, не отрицая наличия голода и антикрестьянской политики провоцирования голода в других республиках СССР (прежде всего в России и Казахстане), сторонники украинского голода-геноцида утверждают, что в отношении украинского населения собственно Украины и Северного Кавказа проводилась особенно жестокая политика голода-геноцида, голодомора. Иначе говоря, голод-геноцид был частью общесоюзного голода, но особой частью. Основные фактические аргументы сторонников теории голода-геноцида сводятся к следующему.
Во-первых, показатели смертности от голода были гораздо более высокими на Украине и Северном Кавказе (значительную часть населения которого также составляли украинцы), чем в других регионах страны. Казахстан, как уже говорилось, в данном случае выводится за рамки сравнения, так как голод там начался раньше и имел свою динамику развития. Столь высокая смертность была связана с более жестоким характером хлебозаготовок и репрессий в украинских областях. Как утверждают некоторые историки, на Украине в отличие от других районов СССР реквизировалось не только зерно, но все продовольствие, что обрекало крестьян на немедленную гибель[341]
Во-вторых, важной причиной высокой смертности украинских крестьян были меры изоляции голодающей Украины и Северного Кавказа, окружение их кордонами, которые препятствовали выезду крестьян в поисках продовольствия в относительно более благополучные регионы. Прямым и безусловным доказательством этого является специальная директива ЦК ВКП(б) и СНК СССР о предотвращении выезда крестьян из Украины и Северного Кавказа, подписанная Сталиным и Молотовым 22 января 1933 г. В директиве утверждалось, что эти выезды крестьян за хлебом на самом деле организованы «врагами советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации “через крестьян” в северных районах СССР против колхозов и вообще против советской власти». Такая трактовка была обоснованием принятия репрессивных мер против голодающих мигрантов. Властям Северного Кавказа и Украины предписывалось не допускать массовые выезды крестьян, а властям регионов, в которые стремились попасть голодные крестьяне (Московской, Центральночерноземной и Западной областей, Белоруссии, Нижней и Средней Волги) — «арестовывать пробравшихся на север “крестьян” Украины и Северного Кавказа и после того, как будут отобраны контрреволюционные элементы, водворять остальных на места их жительства»[342]. Реализация этой директивы вылилась в очередную кампанию террора и насилия. 25 марта 1933 г. руководство ОГПУ докладывало Сталину, что за время с начала операции в январе общее количество задержанного «беглого элемента» составляло 225 024 человека, из них были возвращены на места жительства 196 372 человека, а остальные привлечены к судебной ответственности, направлены в лагеря и ссылку и т. д.[343] Как свидетельствуют вновь открытые документы, начавшись с организации кордонов на Украине и Северном Кавказе, операция «по пресечению массовых выездов» распространилась на беглецов и из других регионов. Однако наиболее масштабными оставались задержания украинских и северокавказских крестьян[344].
Вместе с тем репрессии против вынужденных отходников были частью традиционной для большевиков практики социального контроля. Ш. Мерль напоминает нам, что применение загранотрядов для пресечения провоза хлеба через административные границы наблюдалось и ранее и что эта политика получила дополнительный импульс в связи с введением паспортной системы в декабре 1932 г.[345] Введение паспортов означало фактическое прикрепление крестьян к местам их жительства на правах государственных крепостных. Паспорта, после соответствующей чистки и выявления «чуждых элементов», выдавались только горожанам, что существенно ограничивало возможности передвижения крестьянского большинства. 17 марта 1933 г. ЦИК и СНК СССР приняли также постановление, значительно ужесточавшее правила отходничества колхозников. Для ухода на заработки крестьянин должен был предварительно заключить договор с промышленным предприятием или стройкой, а затем на основе этого договора получить разрешение в правлении колхоза. Очевидно, что эта процедура была практически трудноисполнимой (если только в деревню не приезжали вербовщики с полномочиями от государства). Однако в случае самовольного ухода на заработки крестьянину грозило самое страшное наказание в период голода — исключение из колхоза всей семьи, что означало лишение малейшей государственной помощи и повышенные налоги.
Цели этих мер, направленных на ограничение передвижений сельского населения, очевидны. Прежде всего правительство пыталось поддержать хотя бы на минимальном уровне относительное благополучие городского населения — основной социальной базы режима. Эта задача становилась особенно актуальной в условиях постоянного сокращения размеров карточного снабжения и распространения эпидемий в городах. Важную роль играли политические причины, а именно попытки предотвратить распространение слухов о голоде. Закрепление крестьян в деревне было также важной мерой сохранения трудовых ресурсов колхозов в условиях решающего для судьбы будущего урожая весеннего сева. Крестьяне, явно саботировавшие колхозы в предыдущие годы, должны были в полной мере осознать, что альтернативой голоду может быть только работа в колхозах.