Трудно сказать, что больше подрывало наметившийся поворот к более умеренной экономической политике: попытки ли увеличить темпы производства продукции при высоком уровне капиталовложений, за которыми стояли СНК и Госплан (персонально Молотов), или восторжествовавший подход ведомств (в частности, Орджоникидзе) — снижение темпов производства при сохранении громадных капиталовложений. Во всяком случае, эти ведомственные конкурирующие позиции трудно отнести либо к «умеренной», либо к «радикальной», и еще труднее окрасить в политические цвета.
Сталин и Киров
Ключевое место в спорах об авторстве «умеренных» инициатив и принципах функционирования высшей власти в период «умеренности» занимает фактор Кирова. Неясные обстоятельства убийства Кирова и последовавшее за ним резкое ужесточение политического курса позволяли предполагать, что Киров мог выдвигать и отстаивать «умеренную» политическую программу, а соответственно притягивать к себе силы, настроенные оппозиционно по отношению к Сталину[514]. По мнению историков-скептиков, Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, и не имел никаких политических программ, отличных от сталинских. Изучив опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, Ф. Бенвенути, например, пришел к выводу, что Киров может рассматриваться только как один из сторонников «умеренного» курса, признаки которого действительно существовали в 1934 г. На самом деле, новую политику поддерживали все советские вожди[515]. Некоторое время спустя А. Гетти также пришел к выводу, что Киров не был значительной политической фигурой[516].
Какими же фактами располагают в настоящее время историки для разрешения этих вопросов? Источниками, питающими предположения о существовании относительно независимой «политической платформы» Кирова, являются мемуары Н. С. Хрущева, свидетельства некоторых членов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для изучения обстоятельства убийства Кирова, а также воспоминания некоторых участников XVII съезда ВКП(б). Все эти данные попали в книги историков и благодаря этому получили широкое распространение[517]. Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рассказах, то в целом из них складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП(б) ряд высокопоставленных партийных деятелей (фамилии называют разные — Косиора, Эйхе, Шеболдаева, Орджоникидзе, Петровского и т. д.) обсуждали возможность замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, но об этих планах стало известно Сталину (иногда пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собственную судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде против Сталина якобы проголосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные — от 270 до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была вычеркнута его фамилия, и публично на съезде объявить, что против него подано всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию «оппозиционности» Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль Кирова как сколько-нибудь самостоятельного политического деятеля и причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев как вымысел[518]. В целом, однако, нужно признать, что версия двойного заговора (делегатов XVII съезда против Сталина и Сталина против Кирова) в свете открывшихся архивных документов выглядит менее обоснованной, чем ранее.
Скорее опровергает, чем подтверждает предположения о независимой политической позиции Кирова весь ход его партийной карьеры. Киров, как и другие члены Политбюро 1930-х годов, был человеком Сталина. Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие эшелоны власти. Личные отношения Сталина и Кирова в определенной мере демонстрирует сталинское письмо от 6 марта 1929 г.: «Здравствуй, Кирыч! Очень прошу тебя оказать содействие подателю сего, старому коммунисту и специалисту по горному делу т. Радченко. Его назначили недавно председателем Геологического комитета, он думает подобрать несколько человек надежных коммунистов […], знающих так или иначе дело, — помоги ему, мой Кирыч. Жму руки. Сталин»[519]. Помимо личных симпатий, не исключено, что для Сталина определенное значение имел тот факт, что Киров был политически скомпрометированным деятелем. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы не только не примыкал к большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, причем, будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего «преступления» в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его поддержке[520].
Воспользовавшись этими фактами, в конце 1929 г. группа ленинградских функционеров (в том числе руководители Ленинградского совета и областной партийной контрольной комиссии) потребовали у Москвы снять Кирова с должности за дореволюционное сотрудничество с «левобуржуазной» прессой. Дело рассматривалось на закрытом совместном заседании Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). Во многом благодаря поддержке Сталина Киров вышел из этого столкновения победителем. Его противники были сняты со своих постов в Ленинграде. Однако в решении заседания Политбюро и Президиума ЦКК (оно имело гриф «особая папка») предреволюционная деятельность Кирова была все же охарактеризована как «ошибка»[521]. Фактически это была мина, заложенная под дальнейшую политическую карьеру Кирова. Она могла взорваться или нет в зависимости от решения Сталина.
В партии прекрасно осознавали эту зависимость Кирова от Сталина. Несколько лет спустя в известной «платформе Рютина» Киров.
был поставлен в один ряд с бывшими противниками большевиков, которые в силу своей политической беспринципности особенно верно служили Сталину: «Наши оппортунисты тоже сумели приспособиться к режиму Сталина и перекрасились в защитный цвет […] Гринько (нарком финансов СССР. — О. X.), Н. Н. Попов (один из руководителей «Правды». — О. X.) — бывшие меньшевики, столь хорошо известные Украине, Межлаук — зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский — зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в дореволюционной России. — О. X.), Киров — член Политбюро, бывший кадет и редактор кадетской газеты во Владикавказе. Все это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди приспособляются к любому режиму, к любой политической системе»[522]. Через несколько десятков страниц авторы «платформы» повторили выпады против Кирова. Заявляя о безнаказанности «верных чиновников и слуг» Сталина, они напоминали: «Всем известно, чем кончилась попытка ленинградцев разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во Владикавказе. Им дали “по морде” и заставили замолчать. Сталин […] решительно защищает своих собственных мерзавцев»[523].
В этих обвинениях в адрес Кирова и других «оппортунистов» была значительная доля истины. Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших «пятна» в политической биографии. Вспомним, например, бывшего меньшевика А. Я. Вышинского, или Л. П. Берию, обвиняемого с начала 1920-х годов в сотрудничестве с мусаватистской разведкой. Причем время от времени Сталин действительно напоминал своим соратникам об их «грехах» и особенно часто делал это в период обострения политической ситуации[524].
Трудно сказать, в какой мере прошлый «оппортунизм» влиял на Кирова, но, судя по документам, он вел себя не как полноправный член Политбюро, а скорее, как влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны. Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых капиталовложений и ресурсов, попытки перевода ленинградских работников в Москву, просьбы об открытии новых магазинов и т. п.). В Москве, на заседаниях Политбюро, Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро, принимаемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается вывести не только образ Кирова лидера антисталинского крыла партии, не только образ Кирова — «реформатора», но даже сколько-нибудь деятельное участие Кирова в разработке и реализации того, что называется «большой политикой». Кстати, Хрущев, столь много сделавший для создания вокруг Кирова ореола таинственности, писал в мемуарах: «В принципе Киров был очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове […] Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: “Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это означает”»[525].
Известные пока сведения о разработке и проведении «реформ» также скорее подтверждают точку зрения о том, что руководство страны в период «потепления» 1934 г. выступало единым фронтом. Причем, как и в предшествующий период, главным инициатором всякого рода преобразований был Сталин.
Например, одним из важнейших свидетельств «потепления» справедливо считается отмена карточек на хлеб по решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. Это событие положило начало отмене карточной системы в целом и дальнейшей переориентации экономической политики от преимущественно административно-репрессивного к смешанному административно-«квазирыночному» регулированию эконом