а одном месте, слабо шевеля ногами, богиня поднырнула под нее.
— Смотри в небо и не смей опускать голову, — приказала она. — А то застрелю. — Этой угрозы было достаточно. Суровая Охотница всегда выполняла свои обещания. Провинившуюся жрицу она могла, как собаку, посадить на цепь возле своей пещеры.
Со дна чаши Зевс увидел нимфу на фоне яркого солнечного пятна. Хорошо, что бессмертные могут дышать в любой стихии, а то бы «отец богов» давно захлебнулся. Но Громовержец умел путешествовать даже сквозь камень, а однажды овладел царицей саламандр прямо в огне. Сейчас он ласкал явно по-женски. Слишком медленно. Слишком нежно. Щедрая натура Громовержца распирала хрупкую оболочку чужой внешности, и Зевс сам чувствовал, что фальшивый облик вот-вот лопнет на нем, как ветхая одежда, и он явится нимфе во всей красе.
Зевс выпустил жало и мгновенно стал самим собой. Каллисто вскрикнула от боли и неожиданности, когда в нее сильным толчком вошло что-то горячее и требовательное, а перед грудью из воды вынырнула курчавая мужская голова. Нимфа не сразу поняла, что случилось, и только увидев в воде тонкую струйку крови, задохнулась от возмущения. Но Зевс быстро укротил ее попытки сопротивляться. Кто смеет спорить с желаниями «отца богов»? Он был весел и доволен собой, как кот, слизнувший сливки под носом у молочницы. Другая была бы счастлива! Но перепуганная Каллисто поплыла к берегу, неуклюже выбралась на камни и, жалобно всхлипывая, заползла в кусты.
К несчастью, там на нее наткнулся Арес, после выходки Афродиты злой на всех женщин. Он поступил с нимфой грубо, посчитав, что ей уже нечего терять. А потом выгнал прочь из леса. Так что, где теперь Каллисто, никто не знает.
— Тебе все это рассказал Арес? — подозрительно спросила Охотница.
— Да, — кивнул Феб, — он видел Зевса, но не решился выйти к нему, боясь гнева отца. Вообще он всегда вспыльчив, а сейчас совсем озверел. — Лучник бросил быстрый взгляд на Афродиту, но та сделала вид, что ничего не слышит.
Аполлон лукавил. С его охотничьим инстинктом ему нетрудно было разыскать следы Каллисто. Он, как умел, успокоил нимфу и, опасаясь за ее судьбу — ведь теперь и Зевс, и Геро, и даже Артемида захотят избавиться от нее, — отнес далеко от Эвксина за Рифейские горы, где поселил в стране счастливых гиперборейцев при храме Северного Ветра.
— Не бойся. Сама ты не пострадаешь, а твой ребенок, если появится, будет здесь в безопасности, — сказал он на прощание.
Феб не хотел говорить об этом сестре. Охотница гневлива и ни за что не карает так строго, как за потерю девичьей чести. Даже если никакой вины в случившемся у жертвы не было. Сам лучник не понимал, откуда в нем развилась такая снисходительность к смертным. Наверное, после Троянской войны его нервы расшатались окончательно, и сейчас он готов был сочувствовать даже собаке, поранившей лапу о колючку.
— Я накажу Зевса, накажу Ареса и накажу Каллисто, — сказала Охотница, решительно поднимаясь со шкур. Ее истерику как рукой сняло.
Феб достиг того эффекта, на который рассчитывал. Однако случившееся смутило его душу. Зачем Громовержец пожаловал сюда? Что ему нужно от богов-изгнанников? Чем они в очередной раз прогневили его? Легкий свист отвлек Аполлона от размышлений. Он выглянул из пещеры и с удивлением увидел баранью шкуру, зацепившуюся за кусты терна. Из колючих веток с бранью пыталась выпутаться Афина, чье облачение сильно пострадало от иголок.
Стараясь не показывать своего удивления, Феб помог незваной гостье выбраться.
— Афина? Какая честь для меня! — Он сдернул ее эгиду с верхушки терна. — Никогда не думал, что твое знаменитое руно сшито из ежа.
Дева не понимала шуток и, полоснув лучника гневным взглядом, принялась вытряхивать из накидки колючки.
— Я слышала, что Эвксин дыра. Но не ожидала, что такая! — бросила она. — Куда тебя занесло, Феб, с твоими чистыми ногтями и страстью к гиацинтам?
— Ты забыла, что я родом с полюса и полжизни служил наемным убийцей! — прыснул лучник. — Так что насчет ногтей… — Он аккуратно сдул с плеча Паллады пылинку. — Все знают, что у меня руки по локоть в крови.
Афина отмахнулась:
— Я к тебе по делу. Ты знаешь, что Зевс снова хочет наказать тебя?
— За что? — Голос лучника стал глухим.
— Геро нашептала ему, что ты опять затеваешь с ним схватку.
— Она права. — Феб прямо глянул в глаза Афине. — Меня лишили сына, изгнали с Олимпа, и я не успокоюсь до тех пор, пока не верну себе все причитающееся.
— Это твое дело, — оборвала его гостья. — Я прилетела предупредить тебя: Геро заваривает целый котел неприятностей на твою голову. Ты не раз восставал против отца богов и всегда терпел поражение. Он сильнее тебя.
— Всегда. Но не сейчас. — Феб насупился.
— Хотела бы я знать почему? — в запальчивости воскликнула Афина. Упрямство лучника раздражало ее. — Тебя ударили лицом в грязь раз, два, три. Неужели нужно еще, чтоб понять: ты слабее, не спорь, отойди в сторону, смирись.
— Послушай, Афина, — глухо сказал Аполлон. — Я не отступлю.
— Это не мудро, — возразила женщина.
— Нет. — Гипербореец говорил без враждебности, но в какой-то момент гостья ясно поняла: его не переубедить. — Это мой выбор. Я так решил.
— Что ж, — протянула она. — Последнее слово. Помни, что где-то здесь на севере покоится Золотой Серп Деметры. Единственное оружие…
Аполлон приложил палец к ее губам:
— Я помню. И будь уверена, что настанет час, когда я его заполучу.
— В этот час все боги склонятся перед тобой.
— В этот час ты будешь среди тех, кому я позволю не опускать головы.
Они расстались встревоженные, но полные уважения друг к другу. Как две державы, которые сходятся на границах, пару раз брякнув оружием, и расходятся, сознавая взаимную силу.
Афина понеслась на юг, а мрачный Аполлон спустился в пещеру. Он не знал, сколько времени пройдет, прежде чем Серп дастся ему в руки. И сколько потребуется сил для возведения над неспокойной пучиной Хозяина Проливов. Но уже выбрал место у пролива, соединяющего Меотиду с Эвксином, там, где в безлюдной степи повстречал когда-то Андромаху, и она возвела на холме святилище Аполлона Иетроса, Покровителя Странствий.
Дионис Виноградная Косточка был славный малый. Хотя большой шалопай. Его все любили за веселый нрав и охотно прощали любые чудачества. Легкий на язык и на ногу, он давно смирился со своей участью и никого не донимал жалобами. У первого Загрея был лишь один недостаток: никто никогда не видел его трезвым. Только в разной степени опьянения: от легкой, заставлявшей любить весь мир, до полного положения риз. Хуже всего был мрачный недобор, когда бог вина вспоминал, что на дворе осень и скоро его живому, горячему телу опускаться в сырую утробу земли. В такие минуты он старался либо спрятаться подальше от людей, либо ударялся в разгул, носясь по лесам в сопровождении фавнов и нимф, нанося себе кинжалом глубокие раны и позволяя своей свите пить кровь бога-страдальца, как вино.
В остальное время Дионис был тих и приятен в общении. Однако, кроме пьянства, у него имелся еще один недостаток, мешавший Косточке познакомиться с достойной девушкой, — менады не в счет. Будучи вечно под хмельком, Дионис никуда не мог приехать вовремя. Садился ли он на осла, или шел пешком, ноги и у него, и у скотины выписывали кренделя. Путешествие обычно кончалось тем, что оба заваливались отдыхать в прохладе какой-нибудь рощи. Но хуже всего дело обстояло с кораблями. Сам Дионис путешествовал только по суше. Как виноградная лоза, он не мог оторваться от земли. Подобно смертным, ему приходилось садиться на судно, заплатив кормщику за перевоз, и там на бору пускать корни сквозь доски палубы, потому что вечно хмельной Дионис боялся качки. Его мутило и подташнивало.
Дорогой Косточка предпочитал заснуть поскорее, чтоб не видеть игры волн. С вина же сон крепок, и бог всегда просыпал высадку на нужном берегу. Однажды он год скитался с пиратами по Эгейскому морю, натерпелся страху, и если бы Геракл, проплывавший мимо вместе с аргонавтами, не выручил его, то, страшно подумать, бог вина пропустил бы Дионисиды, не ушел бы в землю и следующей весной люди не собрали бы в урожай.
Особенно первого Загрея почитали критяне. Впрочем, они же приносили его в жертву самым зверским способом, кромсая тело ножами на мелкие кусочки и закапывая в полях по всему острову. Быстроглазые минойцы считали, что Дионис воплощается в мальчиках не старше шести лет, потому что именно на их острове Великая Мать некогда родила Загрея в Дактейской пещере и положила его в Золотую Колыбель. Каждый год в честь своего любимого божества критяне окропляли люльку Геро жертвенной кровью очередного меленького «Загрея», а потом варили его в виноградном соке вместе с моллюсками и поглощали во имя Диониса.
Будучи существом сострадательным, Косточка никогда не мог одобрить эти благочестивые поступки. Отчаявшись отучить минойцев от такого зверства, Дионис решил похитить Золотую Колыбель и спрятать куда-нибудь подальше. Он слышал, как Зевс хвастался, будто зашвырнул серп Деметры аж за Таврские горы. В хмельном мозгу Диониса немедленно созрел хитрый план. Ночью он тайком пробрался в Дактейскую пещеру, схватил Колыбель под мышку. Момент оказался выбран удачно. Минойцам было не до горного святилища. Афинский царевич Тезей зарезал Минотавра — священного быка для игр, — похитил царевну Андромеду и бежал. Критяне бросились в погоню, а тем временем у них из-под носа на другом корабле уплыла Золотая Колыбель. Дионис прикинулся бродягой, спрятал сокровище под рваным плащом и, заплатив капитану одной из диер, пустился в путь. Он забился в дальний угол на корме и попытался, как обычно, заснуть.
На трезвый глаз Косточка ни за что бы не выбрал этот корабль: уж больно залихватский вид был у матросов и зверская рожа у капитана. Но беда в том, что у Диониса отродясь не было трезвых глаз. Пока он спал, диера вышла в море и взяла курс на Киликию — родину всех пиратов. Кто-то из гребцов сказал капитану, что видел, как блеснуло золото под старым плащом пассажира. Приняв колыбель за ларец, разбойники пожелали отнять его. Они оглушили спящего, связали его, перетащили поближе к борту и хотели выбросить в воду, но в последний момент передумали, решив, что сильный гребец им пригодится. Пираты заковали Диониса в цепи и поместили на одну из скамей, где плеснули в лицо морской воды: нечего веслу оставаться порожним!