— Какая ты красавица! — Гликария даже языком прищелкнула. — Не зря наш Левкон на тебя глаз положил. Он тоже парень не промах.
Арете захотелось смеяться. Ей было хорошо и легко у этих добрых стариков. «Зачем Левкону от них уезжать? — подумала она. — Все равно дядя не захочет отдать ему поместье. Остался бы здесь. Детей у них нет…»
— Возьми. — Гликария извлекла из шкатулки тяжелые изумрудные серьги. — У меня от них все равно уши болят. А ты потерпишь. — Она осторожно разогнула дужки. — Хоть разок покажись ему настоящей женщиной.
Колоксай почувствовала, что у нее горит лицо. Она-то знала, в каком наряде нравится спутнику больше всего. Вечером, сидя за столом, женщина ловила на себе его слегка удивленные взгляды. Прямо сказать: «Колоксай, пойдем. Я больше не могу» — он не смел, разговор шел о слишком серьезных вещах. Но сию секунду Левкон не чувствовал вещи важнее, чем собственное взбунтовавшееся естество.
— Мы тут ваших нимф порубили, — сказал он, чтобы чем-нибудь отвлечь себя от Ареты.
Новость, уже донесенная до купеческой семьи соседями, не вызвала у Кириона и его жены ни удивления, ни осуждения.
— Давно пора было их проучить, — заявил старик. — Совсем стыд потеряли. Пользуются, что власти нет, и обирают народ.
— А люди, — вставила Гликария, — боятся гнева Деметры и отдают последнее.
— Раньше брали десятую часть товара, теперь — восьмую. Мол, Великий год из восьми лет и от всего восьмая доля Великой Матери. Хорошо, что вы их проучили.
— Проучили, — хмыкнул Левкон. — А нам шею не свернут за такое учение? А то сидим тут у тебя, пьем, едим, а за воротами, может, целый поселок с кольями?
— Какой там поселок? — искренне расхохотался Кирион. — Люди собственной тени боятся. Они бы и сами отказали святилищу, да трясутся, что Трехликая накажет. А тут вы чужаки, взяли грех на душу. Вас сейчас в каждом доме благословляют.
— А власти? — мрачно осведомился гиппарх.
— Какие теперь власти? — горько усмехнулся Кирион. — Пантикапей далеко, целый день пути. Да и те, что теперь там верховодят, не так сильны, как был Гекатей. Дальше собственной хоры нос боятся высунуть. Не то что в чужую округу лезть. Калимах…
— Кто это? — Левкон смотрел на купца, старательно пытаясь вспомнить, где слышал это имя. Оно почему-то вызывало у него неприятные ощущения.
— Ты его не помнишь? — в свою очередь удивился Кирион. — Долго же ты пропадал, мальчик. Первый друг твоего дяди.
«Ах вот откуда эта гадливость».
— Он был казначеем Народного Собрания.
«И все время зажимал деньги для архонта, — вспомнил гиппарх. — Все отряды его проклинали. И дозорные, и гоплиты».
— При Гекатее он смирно сидел, — продолжал купец. — Только пакостил исподтишка. А когда архонта не стало, он очень выдвинулся. Особенно во время переговоров с меотами. Теперь всем хлебом в порту ворочает. Такие караваны в Афины снаряжает, каких мы раньше и не видывали. Налоги вздул. Зерно выгребает лопатой. На побережье люди чуть с голоду не пухнут. Сеять нечем. Зато к нему через море золото рекой.
— Мы сами бы разорились, — вмешалась Гликария. — Люди ни масла, ни посуды сейчас купить не могут. Держимся на одних поставках терракот в Пантикапей. Там купцы, которые с Кали-махом в ладу, охотно статуэтки берут, и кожу красную, и золото.
— А твой дядя Никомед его первый друг и помощник. — Кирион поморщился. — Загреб себе земли брата. Тебя объявил погибшим. Знает, что Калимах его всегда прикроет. Ты же помнишь, твой дядя был ойкистом при Собрании. Нарезал землю для переселенцев.
— Да, должность скромная, — протянул Левкон. — Гордиться нечем.
— Скромная! — расхохотался старик. — Ну, мальчик, ну насмешил! Это раньше было: нарезали тебе землю, заплати налог и живи. А теперь. — Кирион махнул рукой. — У твоего дяди все списки колонистов хранились. Кто когда приехал и сколько земли взял. И там такое открылось! Думали, своя земля, а оказалось, на время и за деньги. А какие теперь деньги?
Гликария ерзнула и, почему-то понизив голос, стала рассказывать:
— Беженцы из Пантикапейской хоры говорят…
— Беженцы? — не поверил своим ушам Левкон. — Какие? Войны нет. Разве от скифов?
— Ты слушай, — рассердилась купчиха. — Говорят тебе, Калимах хуже скифов и меотов, вместе взятых. — Она бросила короткий взгляд на Арету. — От него и бегут. Что придумал! Стал землю своим дружкам раздавать. Помногу. Да не пустую! А уже обработанную. Целые поселки с мест сгоняют. В голую степь. Волей-неволей некоторые возвращаются на свои же наделы работать за малую плату. А другие бегут. — Хозяйка сделала страшные глаза. — Во как!
— Да откуда у него такая власть? — возмутился Левкон. — Что твои люди — овцы? За себя постоять не могут?
— Овцы не овцы, — покачала головой старуха, — а боятся.
— Кому постоять-то? — грустно вздохнул Кирион. — После войны с меотами мало кто из мужчин вернулся. А мальчишки еще не подросли. Да и кем они вырастут при такой жизни? Разве гражданами?
— Бежать надо, — заключила обвиняющим голосом Гликария. — Обратно в Милет. А как хорошо мы здесь жили!
Воцарилось тяжелое молчание.
— Я не побегу. — Левкон тряхнул головой. — Набегался.
— Оставайся-ка ты здесь, сынок, — мягко, почти просительно протянула хозяйка. — Нечего тебе у дяди показываться. Убьет он тебя, не успеешь родной порог поцеловать. А мы тебя укроем. Поможешь старику с торговлей. Мы тебя по закону усыновим, после Кириона наследуешь дело и упокоишь нас с миром.
— Она правду говорит, — подтвердил купец. — Оставайся, Левкон. Лишним не будешь. Дай нам хоть твоих деток на коленях понянчить. А потом можно и в могилу.
— Спасибо, мать. — Гиппарх взял через стол загорелые морщинистые руки Гликарии и прижался к ним лицом. — Спасибо, отец. Не бойтесь, я вас не оставлю. Но, — он помедлил, понимая, что старикам больно его слушать, — я не для того из плена бежал, чтоб снова прятаться. И от кого? От каких-то воров, загнавших весь Пантикапей в ослиную задницу!
Кирион опустил голову, но не стал возражать, понимая, что не может остановить озлобленного беглеца у самого порога родного дома. Гликария же, не стесняясь, заплакала и, сделав знак рабыням убирать со стола, поспешно ушла к себе. Арета вопросительно смотрела на Левкона. Полчаса назад он ее хотел. Но сейчас был так зол, что едва ли годился на что-нибудь, кроме драки.
— Сеновал пустой? — спросил у хозяина гиппарх.
— Вообще-то вам постелили наверху, в галерее, — невозмутимо отозвался купец. — Но и на сеновале никого нет.
Левкон бросил на Колоксай короткий сердитый взгляд.
«Что ж, он хочет драки? Он ее получит!» Кидаться друг другом в сено оказалось ужасно смешно, и вскоре от сердца у гиппарха отлегло. Какое ему сейчас дело до дяди и Калимаха? Потом! Все потом. Сейчас Арета. Он был необыкновенно нежен с ней в эту ночь. Точно извинялся, что устроил свалку. Неуловимая грусть сквозила в каждом его движении. Их совместный путь шел к концу. Неумолимо и быстро. Быстрее, чем хотелось в эту минуту, лежа в полной безопасности на мягком сеновале у гостеприимных стариков.
— Странную женщину нашел себе Левкон, — сказала перед сном Гликария.
— Подожди. Он только вернулся из плена, — ответил жене Кирион, — чтоб так сразу рвать с меотянкой. Должно пройти время. Отыщет достойную жену. Наш мальчик никогда не был дураком.
Наутро следующего дня спутники уехали. Купец, как и обещал, дал им двух хороших фессалийских жеребцов, оружие, еду на дорогу. От Киммерика путники взяли круто на север, надеясь не больше чем за сутки достичь окраин Пантикапея.
Дорога, как и предупреждал Кирион, оказалась опасной. Пару раз спутники замечали за невысокими холмами и каменистыми россыпями притаившихся оборванцев. Но, завидев вооруженных верховых, разбойники не решались напасть и только еще глубже уходили от дороги в степь. Не меньшую угрозу представляли и толпы нищих. Голодные и злые, они могли накинуться на кого угодно, если были в большом числе. Приметив их мрачный караван на горизонте, спутники сами сворачивали подальше за холмы, чтобы избежать встречи.
— Раньше такого никогда не было, — сокрушался Левкон. — Земли кругом прорва…
— Война, — пожимала плечами Арета. — Скифы близко…
— Ой, не от скифов они бегут, — качал головой гиппарх и только понукал лошадь.
На рассвете следующего дня путники были у Пантикапея. Его потемневшие стены с квадратными башнями, как всегда, произвели на Колоксай сильное впечатление. Давно покинув город, она почти позабыла, как это люди живут в каменных домах, которые нельзя передвинуть с места на место, и каждый день ходят по одним и тем же улицам.
В отличие от нее Левкон не впадал в оцепенение при виде построек на горе, обведенной рекой. Его привычный глаз с тоской ловил следы разрушений на еще недавно мощных укрепления. Вон треснула стена, и предательский шов прошел от зубцов до основания. Его замазывали глиной! Но любой каменщик скажет, что это не выход. Надо заново перебирать все, начиная с фундамента. Вон валяется старый деревянный ворот от подъемного моста. Открытые ворота перекосились, теперь их не сдвинуть с места.
— Поедем в город? — спросила Арета, с тревогой наблюдая за выражением лица спутника.
— Нет. — Левкон отрицательно покачал головой. — После всего, что рассказал Кирион, не стоит раньше времени осведомлять кого не надо о моем возвращении. Я хочу свалиться дяде как снег на голову.
Обогнув город с запада, спутники снова углубились в степь.
— Мы доедем до Мышиного мыса, а там уже рукой подать.
Меотянка только вздохнула. С тех пор как они двигались в виду старых валов, на которых когда-то кипела работа, а теперь лишь колыхался бурьян, у нее было нелегко на сердце.
— А сколько у твоего отца земли? — спросила она, чтобы отвлечься.
— Много, — бросил гиппарх. — Мы из первых колонистов. Еще мой прадед приехал сюда из Милета. С четырьмя братьями. Им нарезали землю возле самого Мышиного мыса, они ее вспахали, а тут скифы. Кто бежал, кто спасся. Прадед был в Пантикапее, сбрую покупал. Вернулся — ни своей семьи, ни братьев. Одна земля — хоть ешь ее. — Левкон сжал коленями бока лошади и чуть привстал над седлом. — Во-он лиман. За ним направо, и мы у Мышиного. — Так вот, — гиппарх снова пустил коня рысцой, — прадед один всю землю обработать не мог. Договорился с другими колонистами и раздал им куски за небольшую плату. А лет через десять на эти деньги купил место на Соляном озере и построил солеварню. У него было четырнадцать детей, но только дед дожил до совершеннолетия. Он уже все лишние деньги пускал на покупку пустошей: кого убили, кто сам уехал, а земля осталась. Он даже далеко отсюда в степи купил кусок дикой земли с семью источниками. Так и назвал — Семь Коло