Затем медленно приближаюсь к сыновьям. Богдан и Мирон. Две крошечные вселенные, ради которых стоит выжить, ради которых стоит умереть, – если придётся.
Опустившись на колени перед кроватью, обнимаю сразу обоих, притягивая к себе, и чувствую, как трепещут их маленькие сердца. Мирон судорожно сопит, стиснув губы, чтобы не заплакать. Мой маленький солдат, которому уже сейчас приходится учиться держать удар. Смелый, упрямый и гордый. Я был таким же в его годы, и от этого грудную клетку заполняет острая безжалостная нежность.
Старшего сына мы назвали в честь Мира – той мечты, ради которой мы все ещё держимся за жизнь на этой выжженной земле. Имя младшему Иллана выбирала сама, решив, что лучшего для Богом данного ребенка и придумать нельзя. Она верит, что такие дети рождаются для спасения. Ему всего пять. Но он уже держится как воин, даже, когда зарывается лицом мне в грудь, пытаясь спрятаться от ужаса, от неизбежности, от той реальности, которую мы должны будем оставить им.
Я держу их крепко, как будто могу одним объятием заслонить от всего, что рвётся в этот мир снаружи, – от огня, тьмы и боли. От Аристея. От войны.
– Послушайте меня, – мягко, но с нажимом говорю я.
Дети замирают. Даже Богдан, который обычно вертится как юла, сейчас смотрит мне в глаза – серьёзно и по-взрослому.
– Мне нужно уйти. Но я обязательно вернусь. Я буду драться, пока бьётся мое сердце. За вас. За наш дом. За то, что мы сможем воссоздать и построить, когда всё это закончится.
Мирон всхлипывает и, не выдержав, обнимает меня крепче, упираясь мокрым носом в мою шею.
– Я не хочу, чтобы ты уходил, – срывается с его губ.
– Знаю, – хрипло шепчу и говорю то, в чем когда-то отчаянно нуждался сам. – Я бы отдал всё, чтобы остаться. Но отец не всегда может быть рядом. Зато он может быть тем, кто пойдёт первым, чтобы однажды вы не боялись следовать за ним.
Я медленно провожу ладонью по светлым волосам сыновей, пытаясь через прикосновение запомнить этот момент, выжигая их черты на изнанке своего сердца.
– Когда станет страшно, – вспоминайте, что у вас есть отец. И он сражается. Не сдается. Значит, и вы не должны.
Они синхронно кивают, растирая ладошками слезы. К горлу подступает горький ком, веки нещадно жжет горечь близкого расставания. Но я не имею права показать им свою слабость. Не сейчас. Никогда.
Теперь я понимаю, что чувствовал мой отец, когда обнимал меня в больничном изоляторе Полигона восемь лет назад.
«Я не думал, что будет так тяжело».
Если бы я мог вернуться в тот день… хотя бы на миг, но с опытом того, что знаю сейчас, – все могло бы сложиться иначе.
Я поднимаюсь, оборачиваясь к Иллане. Она не вмешивалась, пока я говорил с сыновьями, не сказала ни слова, – она дала мне этот момент, отрицая… и понимая, что другого может не быть.
– Пора, – с тяжелым вздохом говорю я, глядя в янтарные глаза жены, в которых отражается целая вселенная. Но не могу заставить себя сдвинуться с места. В груди что-то трещит, ломается, как сталь под нечеловеческой тяжестью.
Она подаёт мне руку, и я крепко сжимаю ее в своей. И на мгновение, всего лишь на одно, – мы снова единое целое.
Муж и жена.
Двое, переживших ад и всё ещё верящих в рай.
Пусть даже на этой мертвой земле.
Глава 11
Стальные затворы ангаров расползаются в стороны, будто гигантские клешни, обнажая темное пульсирующее нутро Бастиона. Гул моторов поднимается волной, вибрируя в арочных перекрытиях, тяжело отдаваясь в стенах, словно приглушённый рев пробуждающегося зверя. Воздух наполнен густым запахом раскаленного металла, солярки и озона от искр сварки, бьющих белыми вспышками в глубине боксов.
Команды раздаются короткими резкими фразами через закрытую сетку связи, сливаясь с симфонией тяжелых шагов, клацанья зацепов и скрежета брони. Здесь каждый звук – приказ. Каждое движение – отточенная часть единого механизма. Ошибки не допускаются. Сомнений нет.
Колонна выдвигается. Припавшие к земле тяжелыми корпусами бронированные вездеходы поднимают ввысь клубы сизого дыма. За ними катятся грузовики, забитые ящиками с боекомплектом, ракетными установками, резервными топливными модулями. Платформы с мобильными куполами связи сверкают антеннами, похожими на ощетинившиеся иглы морских чудовищ.
Каждая единица техники, словно костяная пластина в гигантском панцире. Пронумерованы борта, пронумерованы люди. Каждый боец знает своё место в этом безликом точном строю. Каждый шаг рассчитан. Каждое сердце бьётся в унисон с ритмом войны.
Я в командном броневике, идущем во главе колонны. Стальной зверь подо мной урчит глухим, натужным басом, отзываясь в груди тяжёлой вибрацией. Рядом со мной на переднем сиденье расположился Фостер. Напряжённый, как сжатая пружина, он хмуро всматривается в дорогу сквозь закопчённое бронестекло.
Белова следует за нами в одной из передовых машин. Мое командование она приняла без лишних возражений. Ведущий биохимик Улья и еще двое из группы ученых находятся под особым контролем Елены. Их опыт и знания нам могут пригодиться, когда мы доберемся до Ариадны.
Связь в наушниках шуршит шипящими помехами зашифрованной сетки.
– Колонна "Клин-3", готовность номер один, – передаю коротко. – Выход в северные ворота Бастиона через первый сектор.
Под монотонный стук гусениц и визг сцепления бронетехника медленно выползает на улицы Астерлиона. Мощеные брусчаткой узкие улицы города сегодня как никогда пусты. Фонари мигают, выхватывая из мрака и являя свету изношенные стены зданий. Никто не провожает нас взглядом. Никто не машет вслед. По моему приказу весь внутренний сектор был очищен: оцепление, режим тишины, запрет на выход без письменного допуска. Но даже без этих мер, люди не решились бы выглянуть наружу. Страх прочно вцепился в Астерлион когтями, хрипло дыша в его пустые переулки. Город замер, точно осаждённая крепость, уже слышащая невидимые залпы за своим периметром.
Только ветер свистит между домами, заставляя трепетать флаги на покосившихся мачтах… как надгробные ленты над безлюдными улицами. С каждым глухим ударом гусениц о камень, с каждым пройденным перекрёстком мы приближаемся к внешней стене – к линии, за которой остаётся только поле боя.
Вдали, в колеблющемся мареве света и тени, уже виднеются массивные створки городских ворот. Последняя граница между нами и войной.
– Подход к внешнему периметру, – докладывает один из командиров.
– Принято, – коротко отвечаю я. – Поддерживать скорость.
Нам нельзя здесь застрять ни на секунду. Движущаяся по открытой местности колонна – идеальная мишень. Если Аристей решит ударить сейчас, нас разнесут ещё до выхода из города, а вместе с нами и весь Астерлион. Я не могу этого допустить.
Но мы выводим не все силы. Внутри остаётся серьёзный резерв: пехотные бригады, бронегруппа второго эшелона, мобильные диверсионные отряды. Улицы зачищены, периметр укреплён, жилые сектора переоборудованы в укрепрайоны, входы в подземные убежища разблокированы. Астерлион не останется без защиты. Женщины и дети под надежным прикрытием гарнизона, подготовленного к круговой обороне.
Городская стена подступает ближе. Унылая, изъеденная трещинами, она всё ещё стоит, – как доказательство воли тех, кто вырвал этот город у безжалостного мира. Колонна быстро достигает городских ворот, останавливаясь перед каменным заслоном, отделяющим остатки цивилизации от мертвой пустоши за стенами. Турели в дежурном режиме беззвучно сканируют технику, линзы тяжело поворачиваются нам вслед.
Я ощущаю, как всё внутри сжимается в тугой узел. За этими вратами только война, в которой никто не даст нам второго шанса.
– Проход через периметр. Начинаем выдвижение к порту, – отдаю приказ.
Погрузка идёт быстро. Машины въезжают в раскрывшееся чрево эсминца одна за другой. Гул моторов отдается в тяжелых сводах трюма, перемешиваясь с металлическим скрежетом гусениц и визгом сцеплений. Эхо катится по палубам, словно раскаты далёкой бури, пробуждая стальные недра корабля. Каждая единица техники встаёт точно на своё место, в строгом соответствии с планом: вездеходы тяжело опускаются в доковые ячейки; платформы занимают ниши у погрузочных люков; грузовики выстраиваются рядами, оставляя минимальные зазоры. Всё рассчитано до сантиметра. Здесь нет места суете и спонтанности.
Внизу, под тяжёлыми стальными рёбрами корабля, глухо рокочет холодный неприветливый Амур. Мутные потоки тащат на себе тяжёлую ледяную кашу, с натугой продираясь сквозь замёрзшие сваи старых доков. Ветер рвёт обрывки флагов на ржавых мачтах. Туман ползёт над поверхностью реки, пряча берег в белёсой дымке.
Пирс, Грейсон, Лароссо и Эванс держатся ближе к корме. Я отмечаю их присутствие краем глаза, не привлекая при этом ответного внимания на себя. Программа «Тритон» выжгла в этих юных солдатах необходимые рефлексы, и даже если разум забыл, тела всё ещё помнят, что их задача – защищать Ариадну любой ценой.
Эванс стоит у самого борта, подобно сросшемуся с броней, тяжело опираясь на перила. Его взгляд скользит по тёмным водам Амура, по ржавым сваям доков, по обломкам разрушенных городов, чернеющим на другом берегу, будто выискивая там призраков прошлого.
Грейсон проверяет снаряжение отточенными быстрыми движениями, бросая мимолетные взгляды на Пирса, нервно постукивающего пальцами по прикладу автомата, дробью выбивая при этом невидимый марш тревоги. В какой-то момент он перехватывает ее взор и ободряюще кивает, мягко сжимая ладонь девушки в своей.
Лароссо чуть наклоняется вперёд, внимательно всматриваясь в сизую дымку над рекой, будто пытается выхватить угрозу ещё до того, как та обретёт форму.
Я включил их в отряд не потому, что они мне доверяют. Пока нет. Они шли за Ариадной тогда – будут идти и сейчас. На инстинктах. На вшитых командах. На упрямом, неосознанном стремлении выполнить внедренную в подсознание задачу. И этого более чем достаточно.