довал определенную цель и достиг ее. Улей в первозданном виде был разрушен, но на его месте Дэрил построил не менее опасную империю и куда более смертоносную.
– С твоих слов выходит, что единственный злодей в этой истории – мой отец, – яростно цежу я, не обращая внимания на усилившуюся хватку Харпера на моих плечах.
– Нет, пусть говорит, – дает ему отмашку Аристей, и Кайлер беспрекословно подчиняется, вызвав у меня очередной приступ неприязни.
– А чем все это время занимался ты? Развлекался с пробирками? – с презрением бросаю я.
– Ученые не могли ни на что повлиять, – спокойно отвечает Аристей. – Мы изучали поведенческие реакции и анализировали, как страх трансформирует личность; как одиночество формирует зависимость; как распределение ресурсов влияет на агрессию. Всё записывалось, всё кропотливо и скрупулёзно оценивалось.
Аристей постукивает пальцами по подлокотнику, и голос становится чуть ниже:
– Одним из продуктов этих исследований стал биохимический агент, который мы позже назвали Apis mellifera. Его задача была проста: зафиксировать и стабилизировать гормональный всплеск, возникающий при парализующем страхе, мучительной боли или предельном эмоциональном напряжении. Не как биомаркер, а как ключ к активации внутренних резервов организма. Он не лечил, а запускал скрытые механизмы адаптации и давал эффект омоложения организма. Простыми словами: Apis mellifera – это биохимическая квинтэссенция страха, превращённая в товар. Это было сырьё. Его собирали, обрабатывали, преобразовывали. Apis стал основой для двух препаратов. β-VITA/A действительно существенно замедлял старение. Для избранных. Indernix – массовая версия, – заканчивает Аристей, чуть приподнимая бровь, будто проверяя, усваиваю ли я сказанное. – В отличие от элитной формулы, он не продлевал жизнь.
– Но это же… вакцина. Омоложение. – Я морщу лоб. – Все в это верили.
– Именно. Все верили, а это главное условие. – Он медленно наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени. – Indernix действительно вызывал временный эффект омоложения, – кивает Аристей, пронзительно глядя мне в глаза. – Кожа становилась чище, суставы подвижнее, память четче. Но это была иллюзия здоровья, не более. Физиологически препарат просто замедлял метаболизм, подавлял деление клеток и снижал активность гормонов старения.
Он делает паузу.
– И самое важное – его эффект был обратим. Без ежегодного обновления дозы организм быстро возвращался к естественному старению. Люди становились зависимыми. Биологически, психологически. А с каждым новым уколом в их кровь добавлялся один и тот же маркер.
– Маркер контроля? – выдыхаю я.
– Именно. Он не активен сам по себе. Но при определённой частоте начинает резонировать с передачей сигналов внутри нейронов. Это позволяет вмешиваться в работу дофаминовых и серотониновых цепей. Менять восприятие. Подавлять импульсы сопротивления. Усиливать внушаемость. Или просто… отключать эмоции.
Меня бросает в дрожь. Он перечисляет все эти странно звучащие научные термины так спокойно и буднично, словно рассуждает о технической детали. Частотный отклик. Послушание, как побочный эффект лечения. Другими словами, цифровой ошейник, вшитый прямо в кровь…
– Это была не просто вакцина, а внедренный в поведенческую архитектуру общества протокол. Через него можно было выстроить целое поколение, запрограммированное на послушание. Люди думали, что платят за молодость… а на самом деле подписывались на дозированную утрату свободы.
Он откидывается, снова запуская пальцы в полосатую шерсть амурского хищника. Кошка довольно урчит, прикрыв глаза, будто ничего в этом мире не способно нарушить её спокойствие.
– Я не создавал эту систему. Я был её частью. Понимаешь разницу?
– Хочешь сказать, что создателем был мой отец? – слова звучат глухо, как будто кто-то другой произносит их за меня.
Внутри всё горит, но не от ненависти, а от предчувствия ответа.
Аристей медленно качает головой, не отрывая от меня взгляда, в котором нет ни укора, ни торжества.
– Не совсем. Первоисточником являлся Кронос. Уильям Демори. Именно он инициировал проект «Улей», задумав его как идеальный механизм отбора. Социальный фильтр. Эволюцию, запущенную в замкнутой экосистеме. Для развлечения элит, – да. Но и для эксперимента, масштаб которого трудно себе представить. После раскола Корпорации разработки по препаратам не свернули. Их продолжил твой отец, а затем запустил масштабную программу вакцинации препаратом Indernix.
Мой желудок судорожно сжимается. Я слышала это слово сотни раз, видела яркие буклеты, слушала лекции, читала отчёты. Indernix был спасением, прогрессом, гарантией и синонимом молодости.
– Ты спросишь, почему всё рухнуло именно тогда, а не раньше? Почему вакцина стала смертью лишь спустя годы? – Он смотрит на меня так, будто заранее предвидит каждый вопрос, возникающий в моей голове. – Потому что Indernix – это не вирус. Это… запечатанный протокол, ждущий активации. Я не распространял болезнь. Я просто дал команду.
Я резко подаюсь вперёд, пытаясь поймать его взгляд.
– Ты… дал команду?
– Мир заразил себя сам, – спокойно отвечает Аристей. – Я лишь включил то, что они приняли добровольно. То, что было в их крови с первой дозой.
Мир рассыпается, словно он тоже был лишь капсулой, иллюзией, проникшей в тело и ждущей своей команды.
– Но зачем? Зачем и как ты это сделал?
– Система не умирает медленно, – произносит он, глядя в темноту экрана. – Она гниёт изнутри, пока сама не становится инфекцией. Indernix был её антисептиком и её ядом. Он давал молодость, чтобы отнять свободу. Он выключал страх, чтобы включить подчинение.
Аристей неторопливо разворачивается ко мне, голос становится почти торжественным:
– Люди перестали бояться смерти не потому, что победили её. А потому, что продали её в кредит. Один укол – и ты спокоен. Счастливый. Управляемый. Послушный.
Аристей делает шаг вперёд:
– Но вечное послушание – это не жизнь. Это биомасса на поводке. Я не убивал их. Я отключил контроль и выдернул кабель. – В его голосе впервые звучит ярость: – Знаешь, что случается с телом, если резко убрать жгут? Оно или оживает, или умирает. Я дал им шанс. Последний. На боль. На страх. На свободу.
Он замолкает. И тишина гудит, как вакуум после взрыва. У меня нет слов, нет мыслей. Я не ученый, не биохимик, черт, я даже училась на средние баллы и не привыкла так много думать, но…
– Значит, М-вирус содержался в вакцине? – доходит до меня с минутной задержкой.
– Только в массовой, – спокойно поясняет Аристей. – Я синтезировал его на основе собственного ДНК и внедрил в формулу Indernix, когда понял, к чему всё идёт. Он был спящим, нейтральным, неприметным, – как зашифрованный файл. И только спустя годы, когда вакцина охватила большую часть населения… я отправил сигнал.
Он делает паузу, и тишина в этот момент звучит громче слов.
– Я использовал резервный ретранслятор на орбите – аварийный канал, который Корпорация хранила как последнюю альтернативу на случай глобального коллапса. Я знал протокол, знал команду и дал её.
– И вирус… проснулся? – шепчу я, чувствуя, как всё внутри сжимается в ледяной узел.
– Да, – его голос снова становится спокойным, почти будничным, как у лектора, читающего курс по этике на фоне гибели мира. – Люди хотели бессмертие. Я дал им бессмертие. Только не то, каким они грезили, представляя вечную жизнь.
– Это… это убийство, – срывающимся голосом восклицаю я. – Это миллиарды смертей. Это стёртые с лица земли страны, города, семьи. Это…
– Это освобождение, – перебивает он. – И к тому же… умерли не все. Некоторые адаптировались.
– Шершни? – я прищуриваюсь, виски пульсируют, как перед мигренью. – Ты про этих… чудовищ? Про мясо на костях и пустые глаза?
– Шершни – побочные продукты. Искалеченные тела, не выдержавшие скорости мутации. – Его голос звучит сдержанно, почти с отвращением. – Их разум мёртв. Но возможен и другой путь.
– Другой путь – это ты? – я стискиваю ладони, ногти впиваются в кожу.
– Я – нулевой пациент, Ари. – Он смотрит словно сквозь меня. – Первый, кто прошёл трансформацию до конца и сохранил волю и разум. Я – доказательство, что возможно большее. Новый исходный код. Новый этап эволюции.
Он говорит спокойно. Слишком спокойно для человека, у которого на руках миллиарды смертей. Как для того, кто…
Я резко вскидываю голову.
– Зачем ты забираешь девушек? В поезде. В капсулах. Что ты с ними делаешь?
Он не отвечает сразу. И это молчание страшнее слов.
– Я ищу совместимость, – наконец произносит он. – Не все организмы способны выдержать вирус. Почти никто. Почти… – он чуть склоняет голову.
– Совместимость с чем? – я ощущаю, как горло сжимается, но задаю вопрос.
– С новой формой. С носителем, способным не просто выжить, а… передать.
– Как Кайлер? – выдыхаю я, вдруг понимая, какого рода откровение мне предстоит сейчас услышать.
– Кайлер был аномалией, – спокойно отвечает Аристей. – Он появился в момент, когда вирус был дестабилизирован в результате очередного испытания. Его мать выжила случайно.
– Тогда почему ты не «сделал» ещё одного? – собственный голос режет меня изнури, как лезвие. – От той же женщины.
Аристей смотрит на меня пристально, без раздражения. Только с почти клиническим вниманием.
– Кайлер получился не из-за неё, а вопреки. Его появление – результат ошибки вируса, короткого сбоя, нестабильной фазы, – отвечает он наконец. – Каждая новая попытка зачатия заканчивалась либо мутацией плода, либо отторжением. Организм матери больше не воспринимал носителя. Иммунная система училась, защищалась и уничтожала.
– То есть за столько лет больше ни одной успешной попытки?
– Оставим этот вопрос на потом. – Аристей мягко улыбается. – Думаю, на сегодня тебе и так достаточно информации.
– Подожди. Та женщина… мать Кайлера. Где она сейчас?
– Мертва. – Он говорит это ровно, как факт. – Её убили солдаты Полигона. Я отправил её с мальчиком на вылазку, – ту, что возглавлял лично генерал.