этой гнетущей громадины — дома Илфорда, поехать к ней, лечь в ее постель и спрашивать, спрашивать… Похоже, ее влечение было как-то связано с тем, что она помнила… Он ненавидел себя. За то, что толкнуло его к ней. За то, что у него нет прошлого.
Он повернулся к дому и разглядел силуэт Фолта. Тот ждал. Внезапно к горлу подкатила рвота.
— Так ты и нашим, и вашим, да? — спросил он.
— Чего? — Фолт вытаращился на него в потемках.
— Всем подряд меня подсовываешь! Сначала Илфорду, потом Кэйлу, а теперь и Даун…
— Хамишь, Эверетт.
— Каждому охота отщипнуть от меня кусочек, — сказал Эверетт. — Всем, кроме тебя. Для тебя я — живец.
— Ты очень многого не понимаешь, — сказал Фолт.
— Тебя хоть заботит, на чьей ты стороне?
— Меня одно заботит: выжить, — гордо изрек Фолт. — Что надо делать, то я и делаю. Ты ведь, Эверетт, моих проблем не знаешь. Понятия не имеешь, что со мной было.
Наступила тишина. Эверетт и Фолт стояли друг против друга во тьме на подъездной дорожке. Эверетт слышал собственные вздохи, чувствовал пульс, усиленный хмелем. Впереди сияли окна илфордовой гостиной, точно маяки в тумане. Окно подвальной комнаты не светилось.
— Ну так расскажи. Что было с тобой, что с нами было, когда случился Разлом? Что произошло с Кэйлом?
— Да ничего особенного. Есть вещи и похуже.
— Кого ты защищаешь? Илфорда? Кэйла? Или себя?
— Никого я не…
— Тогда расскажи, что знаешь.
— Не могу. — Фолт повернулся и зашагал к дому.
Эверетту оставалось кипеть от злости. Он чуть было не повернул в противоположную сторону, в ночь, в туман. Но в конце концов взял себя в руки и направился следом за Фолтом, в круг света, что падал из окон. У спуска на цокольный этаж он догнал Фолта.
— Мне кольнуться надо, — бросил он.
— Заткнись, нельзя здесь об этом трепаться…
— Тогда внизу.
Они спустились в комнату Фолта.
ГЛАВА 17
— Ты долго не приходил, — сказала Гвен.
— Дел было невпроворот, — объяснил он. — Все так усложнилось…
Сидя на контурах постели в окружении пустоты, она привлекла его к себе, обняла. Эхо прикосновения, шепот на языке памяти…
Но ему надоели и эхо, и шепот.
— Ты должен что-нибудь сделать, чтобы мы были вместе, — сказала она. — Больше не могу лежать тут и ждать. Невыносимо…
— Но это не так просто, — возразил он.
— Кэйл говорит, способ есть.
— Ему только кажется, что способ есть.
— Он сказал, ты можешь закончить начатое им. Ведь ты позвал меня, помог проснуться. Ты способен возвратить меня в мир.
Эверетт поморщился, как от боли.
— Возможно.
— Да, Эверетт! Кэйл в этом уверен.
— А Кэйл… — Он не договорил. Кэйла здесь нет, но это не важно. Она говорит словами Кэйла. И вообще, лучше считать, что перед ним сам Кэйл в ее образе, с ее голосом. Лучше, чем думать, что он запрограммировал ее или управляет издали. Впрочем, не имеет значения.
Он отстранился.
— Что-нибудь не так? — Она посмотрела ему в глаза.
— Мне надо знать, кто я.
— Я знаю, кто ты.
— Скажи.
— Ты Эверетт. Ты любишь Гвен. Эверетт для Гвен. Точь-в-точь, как я. Гвен для Эверетта. Гвен с Эвереттом. — Она заморгала и потупилась, затем снова посмотрела ему в глаза. — Эверетт, ты меня любишь?
— Да. Но я не…
— Выходит, я тебя знаю.
— Нет, — сказал он. — Ты меня не знаешь.
— Но почему?
Он отодвинулся от нее на постели.
— Можно, я тебе кое-что покажу?
Она безропотно кивнула.
Он перенес ее в Шляпвилк.
Они очутились на автомобильной стоянке подле Комплекса. Шпарило солнце, дул ветер пустыни; у обоих вмиг пересохло в горле. Афиши по-прежнему утверждали, что во всех кинозалах идет только «Хаос». Асфальт жег подметки, норовил добраться до пяток. Хаос поморщился и потянул Гвен за руку под козырек служебного входа.
— Эверетт… — заговорила она.
— Здесь меня надо звать Хаосом, — перебил он.
Хаос достал из кармана старые ключи и отворил дверь. Они вошли в коридор, что вел в проекционную кабину.
— Почему я должна звать тебя Хаосом? — Гвен жалась к стене коридора. Она, похоже, боялась.
— Потому что это мое здешнее имя. — Он протянул руку, коснулся ее плеча, и она робко улыбнулась. — Может быть, я сам себя так прозвал. Ведь я участвую во всем, что здесь делается. Я помогал создавать это местечко.
— Не понимаю. Место уже ничего не значит, так сказал Кэйл. Он говорит, что может сделать любое место, какое захочет. И ты, Эверетт, можешь.
— Это другое место, не такое, как те, что Кэйл делает. Я его создавал не в одиночку. Оно мне даже не нравится. Но оно — часть меня. Часть, которую я могу вспомнить.
Он затворил дверь, заточил себя и Гвен во мрак. Но путь он помнил и знал, что не забудет никогда. Схватил Гвен за руку и повел вверх по лестнице.
В проекционной кабине все было по-прежнему: старая аппаратура под слоем пыли, грязные одеяла, заткнутые под кровать. Сигареты лежали там, где он их оставил. Он вспомнил, что не курил со дня отъезда. Он вспомнил тот день, спор с Келлогом в сухом водохранилище, побег. Он разорвал и сбросил липкую паутину воспоминаний, усадил Гвен на кровать и зажег свечи в углах кабины.
— Ты здесь жил? — спросила она.
— Пять лет.
— Эверетт, по-моему, ты ошибаешься. Кэйл мне сказал, что ты думаешь, будто не был с нами пять лет, но ведь это не так.
Все, что она знала, она знала со слов Кэйла. Эверетт видел: Кэйл не пожалел труда на подготовку. Чтобы Гвен, когда придет ее час, с блеском сыграла свою роль. Чтобы она не упустила свой шанс стать настоящей.
— Не важно, — сказал Эверетт. — Я здесь был, и я это помню. Для меня прошло пять лет.
Она недоверчиво покачала головой и вдруг нахмурилась, взглянув ему в лицо.
— Ты не похож на себя.
Он кивнул. Здесь его волосы были спутаны, кожа темна от загара, зубы нечищены.
Она прилегла на кушетку.
— Ладно. Я увидела. Теперь я знаю.
— Нет, — сказал он. — Тебе придется съездить со мной. Мне надо, чтобы ты видела все.
Он усадил ее в машину, и они поехали по городу. Сначала отправились «заправиться» к Декол. Эверетт представил Гвен, Декол одарила ее щербатой ухмылкой и рукопожатием. Хозяйка дала два квартовых молочных пакета со спиртом, Хаос запер их в багажнике. У Сестры Ушекожи он добавил бутыль супа и две печеные птичьи ножки в алюминиевой фольге, бывшей в употреблении. «Сколько времени я уже не видел консервную банку или продрейнджера? — подумал Хаос, и в уголке сознания родилась мысль: — А были ли в действительности продрейнджеры, или они тоже выморочены Келлогом?»
Потом он повез ее за околицу, в пустыню. Там они сидели на горбах соляных барханов, смотрели на закат и ужинали.
Мысли его бродили далеко. Он долго сидел в молчании, Гвен тоже. Наконец она осведомилась тишайшим голосом:
— А другое место сделал Кэйл? Дом для нас? Он похож на тот, где ты жил прежде?
— Да.
— Почему мы туда не отправились? — спросила она. — Там лучше, чем здесь.
— Я хочу, чтобы ты меня узнала. Это тоже моя часть.
— Эверетт, это худшая твоя часть. Все это лишнее. Ты ведь отсюда сбежал.
— Разве не в этом суть любви? — спросил он. — Если любишь, люби и худшую часть. — Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.
— Не знаю, — сказала она.
— Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.
— А мне кажется, ты себя жалеешь. — Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. — И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это жуткое место — только для того, чтобы меня сюда затащить.
Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, и о том, к чему, как ему верилось, стремился.
— Кэйл говорит, ты способен на любые чудеса, — сказала она. — Эверетт, мы можем получить все, что захотим.
Он промолчал.
— Давай вернемся, — попросила она.
— Рано.
Она сжала его руку.
— Тогда давай отправимся в тот дом. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну пожалуйста!
Он повернулся и увидел в ее глазах страх.
— Ладно.
Он перенес еду в машину и отвез Гвен обратно в Комплекс.
Там она уселась на кушетку, съежилась.
— Мне страшно. Если ты меня бросишь, я не буду знать, что случится дальше. Не буду знать, куда попаду. Господи, какой здесь запах!
— Я не хочу тебя бросать.
— Тогда прекрати! Ты же все портишь.
Резкий тон. Снова — отголосок Кэйла.
— Мы же здесь всего несколько часов, — сказал он. — Дай шанс.
— Эверетт, это безумие!
— Пожалуйста, зови меня Хаосом. Это важно.
— Нет. Я не буду звать тебя Хаосом. У тебя другое имя. — Она опустила голову и заплакала. — Все это неправда.
— Неправда?
— Все это — не то. Ненастоящее. Эверетт, это подделка. Как плохо, что ты не понимаешь!
— Все — подделка. — Он вскрыл молочный пакет и глотнул спирта. — Сейчас все — подделка. Но и среди подделок встречаются очень неплохие. Те, что подсказывают реальное. Вроде тебя, Гвен. Ты подсказываешь меня. — Он снова хлебнул. — Знаешь, ты ведь тоже — подделка.
— Не надо так говорить. — Ее щеки покраснели от гнева, слезы мигом высохли. — Эверетт, я так долго тебя ждала, а ты…
Слова Кэйла. Каждый раз, когда она злилась, Эверетт слышал Кэйла. Ее ласковая ипостась выглядит убедительней, ведь она извлечена из снов Хаоса, но злую пришлось изобретать целиком. А образец у Кэйла был один — он сам. И его голос.
— Тебя создал Кэйл, — произнес он.
— Нет…
— Ты — подобие. Он тебя сотворил по нескольким клочкам воспоминаний. А в основе — мысль обо мне, о том, что мы с тобой были вместе. Он рассчитывает, что я закончу его работу. Наделю тебя кровью и плотью, сделаю настоящей.