Надо было сосчитать.
— Они — это кто?
— Дамы из благотворительного комитета… знаешь, меня приглашали Никольские. Они на воды собираются…
— На зиму?
— Вот и меня удивило. А они с собой зовут. Мы довольно дружны с Лизонькой. Это их старшая. И она прямо каждый раз теперь… вчера вот снова написала. В Кисловодск собираются. Отбывают через неделю.
Тимоха ничего не говорит. А я прохожусь, отмечая, что одеял стало больше. Лежат, свернутые тугими скатками. И вот фляги появились. Вода? Вино? Тянет заглянуть. Пара коробов. И свертки из плотной промасленной бумаги.
— Прямо умоляет отправиться… это даже неприлично, такая настойчивость.
— Может, стоит?
— Нет, — Татьяна покачала головой. — Когда там, с ними, сидишь и пьёшь чай. Обсуждаешь… поэзию или вот музыку… кажется, что вот оно, настоящее. А вот здесь, с вами, мрак какой-то.
Она одёрнула руку.
— Я думала согласиться. В конце концов, почему бы и нет… я даже сказала Лизоньке, что с дедом переговорю. Обещала завтра ответ дать. Она так обрадовалась. И матушка её обрадовалась. Сказала, что даже расходы готовы возместить. И это странно, верно?
А на меня чего смотреть? Я понятия не имею, что тут странно, а что нормально. Вроде и язык тот же, и люди те же, а вот порой такое всё другое, что прямо слов нет описать.
— А к нынешнему Лизонькиному письму её матушка своё приложила. Знаешь, такое сочувствующее. И что, мол, в моём положении лучше нет, чем обстановку сменить. У них свой дом имеется. И я их нисколько не стесню. И Лизонька будет рада. И можно до самой весны отдыхать. Лизонька живопись изучает, ей даже наставника выписали. Из Италии. И я могу присоединиться.
— Ты же всегда хотела.
— И хочу. Только… знаешь, наверное, будь всё иначе, я бы согласилась с радостью. Дед отпустил бы…
Он и сейчас отпустит, если это даст хоть малейший шанс вывести Татьяну из-под удара.
— Но я слишком долго жила рядом с ним, чтобы просто взять и поверить. Откуда они узнали о разрыве помолвки? Я сама письмо только-только получила. Как и вы… да не врите, знаю, что дед вам сказал. И Лизонька… она хорошая, искренняя, но в прошлом году мы не были особо близки. А тут она первой начала подходить, писать… и матушка её такая добрая, ласковая. Прямо до приторности.
Татьяна стиснула кулаки.
— Ещё у Лизоньки появился кузен. Вдруг. Я не помню, чтобы она о нём прежде упоминала.
А сестрица у меня не промах. И головой пользоваться умеет.
— Теперь же только и разговоров о том, какой он замечательный…
— Может быть совпадением, — сказал Тимоха, но как-то так, что стало ясно — сам он в такие совпадения не верит.
— Может. Только какое-то очень своевременное. Кто едет к морю на зиму? Учиться? Об учёбе тоже договариваются заранее… и мои акварели, которые якобы отправили итальянцу. Те, что я Лизоньке подарила… но я ей не дарила. Я акварель вовсе не люблю, мне уголь больше по вкусу. Мелочи… я уже давно перестала обращать внимание на то, что в моих вещах копаются. Уверена, что и письма читают…
Тимоха кивает.
Согласен?
— Но сейчас это делать стали как-то… чаще… наглее? То же серебро… мы давно договорились, когда его чистить. Это есть в плане хозяйственных работ, который мы составляли и расписывали на каждый день, — улыбка у Татьяны нервная.
Но с такой-то жизнью этому ли удивляться.
— Значит, мелкий не ошибся, — устало произнёс Тимофей.
Я не мелкий!
Ладно. Пока ещё мелкий, но…
— Зачем им я? — Татьяна обняла себя. — Я ведь не могу наследовать…
Это да. Это мы уже прошли.
Женщины здесь совсем не так уж бесправны, но вот возглавить род они не могут.
— Может, это и не надо? — Тимоха опустился на лавку, вытянув ногу. — Ноет и ноет сегодня.
— Это хорошо, — я сел рядом.
— Чем же?
— Значит, мышцы живые и работают… а так…
Мозаика хренова. Вот… опять не стыкуется. Если Громовых хотят вырезать, то зачем им Татьяна? Или… Моровских извели, но не под корень. Наследник есть. Матушка его. Сидят под покровительством Романовых и никому не мешают. Татьяна тоже не будет. Она же, перейдя в род мужа, утратит право на фамилию Громовых. С детьми сложнее… их могут восстановить в правах.
Может, в этом дело?
В будущих детях?
Как-то… зыбко всё. Нужны были бы дети, тогда стоило бы погодить пяток лет. Пусть бы вышла замуж за этого жлоба, родила, а там уж и войну устраиваться. История-то эта, с вырезанием родов, уже полтора десятка лет тянется как минимум, если не больше. Так что годик туда, годик сюда — вряд ли оно критично.
Тут же…
Мы точно чего-то не знаем. Скорее всего не знаем очень и очень многого. Это как из хобота и хвоста целого слона сложить, причём вслепую.
— Савка…
— Чего?
— У тебя лицо такое, будто ты того и гляди обделаешься.
— Тимофей!
— Да ладно, Тань… ну в самом деле.
— Я думаю, — буркнул я.
— И о чём?
— О том, что не стыкуется одно с другим. Зачем вырезать род, но не до конца? Почему тогда отец сбежал, и Громовых оставили в покое? Если сначала мы думали, что из-за опеки Романовых, то… теперь зачем Татьяну вытаскивать? Если вдруг что… кто её замужеством распоряжаться станет?
— Государь, — помедлив немного, произнёс Тимофей. — В случае, если нет иных договорённостей. Как правило, если помолвка заключена, то её оставляют в силе.
— То есть… если бы Татьяна вдруг влюбилась без памяти в этого вон… кузена… как её? Лизоньки? И, скажем, обвенчалась бы с ним… ну или бумаги какие подписала бы…
— Я на дуру похожа? — возмутилась Татьяна.
— Не похожа. Но… могло бы быть иначе. Отвезли бы в церковь, обвенчали бы. И сказали, что из большой любви. Если бы брак состоялся…
А он бы состоялся. По любви там, но можно и без неё, главное, невесту правильно зафиксировать.
— А если б ещё забеременела… — Тимофей хмурится и от него прямо тянет плохо сдерживаемой злостью.
Ничего. Злость, она порой не худшее лекарство.
— Но вот с наследством могли бы возникнуть… Романовы не любят, когда кто-то на их права покушается.
— Да нечего наследовать, — перебила его Татьяна. — Завод в долгах, мы… скажем так, тоже. Дом этот? Его в округе проклятым считают. Или думаешь, я не пыталась приглашать кого в гости… желающих не находится. Так что не в доме дело.
А в чём?
Или… в ком?
— Дар, да? — я высказал догадку, которая явно пришла в голову не мне одному. — Возможно, что им не нужна ты, как наследница Громовых, но вот сама по себе… почему бы и нет?
Татьяна фыркнула, но как-то… неуверенно.
— Слухи о том, что помолвку расторгают, ходили давно.
— Давно? — а вот теперь она удивилась.
Я же кивнул.
— Я их ещё там… в детском доме слышал, когда Громовых обсуждали. А если уж туда эхо докатилось, то в свете, думаю, всё обговорено и переговорено было. И твои знакомые вполне могли воспользоваться случаем. То, что у тебя дар имеется, знают ведь?
Кивок.
— Почему просто… не предложить…
— Не знаю, — я тоже задумался. — Может… может, опасаются, что предложение не примут? Скажем, жених кривой.
— Кривизна — это не помеха. Не в нашем случае, — Тимоха наклонился к ноге. — Скорее в другом дело… может, игрок. Или пьяница… или происхождения низкого.
— Или не низкого… — пробормотала Татьяна. — Если он из Воротынцевских. Под ними много охотников ходит, но все слабые. А Воротынцевы никогда не упускали случая усилиться. Помнишь, к деду ведь приезжали. Он тогда ругался крепко.
— Помню. За Воротынцевых… ну или того, кто с ними связан, дед бы в жизни Татьяну не отдал, — это уже для меня Тимоха объяснил.
А я что? Я не дурак. Понимаю. Может, прямых доказательств и нет, но имя Воротынцевых у деда крепко связано с отцом и со всем, что потом случилось. Виновны они или просто мимо пробегали, так не скажешь. Но имя это — что красная тряпка.
— Кстати, а они вполне могли и надавить на Весновских, чтобы те помолвку разорвали, — сказал Тимоха презадумчиво. — Те ведь тоже из Охотников, пусть не старых родов, но вольные… и не удивлюсь, если через месяц-другой новую помолвку объявят, с кем-нибудь из Воротынцевских.
Ага, и одним крючком две рыбы: род Весновских под могучую руку и Татьяну заодно уж.
Для улучшения породы.
— Вот… твари! — она добавила пару слов, которых приличной барышне и знать-то не положено. И покраснела.
Мы сделали вид, что не слышим.
— Это только домыслы, — успокаивающе произнёс Тимоха.
— Деду надо сказать, — Татьяна обняла себя. — Если так… больше ко мне никто из наших не рискнёт…
— Надо. Или… подумай… если так, то убивать тебя не хотят. И это шанс. Выжить, — он говорил совершенно серьёзно. — Воротынцевы, может, и не виноваты в том, что было… род большой, богатый. Обижать тебя точно не станут. Оно им ни к чему. Савка, тебя тоже вполне могут под опеку взять. Отправим с Танькой вон, поправлять здоровье… а там…
А они с дедом тут вдвоём останутся и героическую гибель примут.
Я скрутил фигу и сунул Тимохе поднос.
— Невоспитанно… — откликнулся тот.
— Возможно. Но в данном конкретном случае я готова поддержать, — Татьяна встала за мной. — Бросить вас и уехать… и вообще… это подло! Гадко! Это… я не знаю, как!
— А лучше всем вместе помереть? — Тимоха спросил это жёстко и взглядом вперился. Ничего. Взглядами меня давно не напугаешь.
— Лучше, — говорю, — выжить и похоронить этих упырей.
А что? Почти уже план… только мелочи докрутить осталось.
Глава 11
«По сей день нет единого мнения относительно того, следует ли развивать дар у особ женского полу. Устоявшееся мнение о вредности подобного развития для разума и тела женщины, как существа более слабого, всё чаще подвергается критике, ибо нужда Империи в дарниках воистину велика. И с каждым годом всё чаще раздаются голоса, требующие использовать во благо страны всех, кто наделён даром, вне зависимости от половой принадлежности оных. И да, ныне никого уже не удивят прекрасные целительницы, однако поддавшись желанию выбрать сей простой на первый взгляд путь, мы рискуем не столько дать права, каковые уже имеются, сколько возложить на хрупкие женские плечи тяжкую ношу обязанностей…»