Или тоже договор?
Или там, в высоких высях, далеко не одни ангелы обретаются?
— Д-да… так вот… плавка — это часть, главное, что они с людьми работают. Ищут… сирот… вот…
— Ты об этом лучше у Михаила Ивановича спроси, — нарушил молчание Еремей. — Если правильные вопросы задать, глядишь, и ответит. Но да, у Синодников свой путь. И не одним лишь светом озарённый.
Спрошу.
Мысль-то хорошая, если так-то. Нет, веры Михаилу Ивановичу особой нет, но если тихонько приглядеться. Всё одно без союзника не обойтись. Надо ж выяснит, кто там ангелов в жертву приносит.
Да и спросить кой о чём хотелось бы.
О том комке то ли смолы, то ли ещё чего, который я прикрутил на пояс, по другую сторону от клинка. Вот была, к слову, мысль оставить клинок в пещере, но, может, оно и правильней, и логичней.
Безопасней, если уж он кому понадобился.
Но вот не могу и всё тут.
— Спрошу, — согласился я, впиваясь зубами в хлеб. Отвар пах болотом и травой, но в целом был горячим. Да и сама землянка постепенно нагревалась. — От отыщу и спрошу. Миш, его делали, это «Перо». Более того… скажем так, его выдрали не из живого архангела.
Потому что в живом состоянии та тварюга вряд ли бы позволила себя общипать.
— Я… мне… скажем так… кое-что показали, — я поглядел на сестрицу, которая зажала бутерброд между двумя ладонями, умудрившись сделать это как-то даже изящно. — Там людей приносили в жертву, чтоб архангела вызвать. Или ангела. Короче, было много разных трупов. А в середине — крылатая эта фиговина, которая тоже совсем не живая. Вот.
Молчание.
Татьяна делает вид, что её хлеб интересует. Тимоха, вытянув губы, по-детски дует на кружку. А вот Мишка как-то даже побледнел слегка.
— Это…
— Это кто-то до жопы хитрый решил, что он самый умный, — подсказал я.
Метелька деловито раскатывал одеяла поверх сундуков, потому как мировые заговоры заговорами, но спать где-то надо.
— Так вот, он и вправду умный, но не самый. И полез срывать печати. Если сдерёт всё, то вон, у нас там в поместье от малости шандарахнуло. А тут рванёт так, что мир наизнанку вывернет.
Переживать о светлом будущем точно не придётся.
— Надо сказать.
— Кому? Смотри. С одной стороны Воротынцевых кто-то прикрывал. Кто-то, кто сидит высоко, глядит далеко. Может, даже из государевой родни. С другой, среди Синодников у них тоже свои люди есть. Невозможно на коленке бомбу собрать, чтоб без практики и с первой попытки удачно.
Едва язык прикусил, не ляпнувши «атомную».
— Значит, была возможность поработать и с тамошними материалами. Про тварей кромешных — тут папенька помог, без вариантов. А вот кто там? Кто дал информацию? Кто помог на началке? Кто вообще подсказал, как их с той стороны вызывать? Так что синодники в этом деле глубоко сидят. Не знаю, может, им и вправду самодержавие надоело, а может, ещё какая моча в башку ударила.
— Вот… вот следи за выражениями! — Мишка поглядел на сестрицу, а та пожала плечами и тихо добавила:
— Он прав. Синод — очень закрытая организация. Варфоломей ездил к ним регулярно. И пару раз я сопровождала. Я думала, что, возможно, смогу узнать хоть что-то. Про тут тварь. У Синода большие архивы. В них многое описано. Собрано. Но нас не пускали дальше двора. И то, внешней части. К Варфоломею выходили, уводили в привратницкую. А я просто оставалась. Ждала. Когда же попыталась поговорить, мне ответили, было расследование. Официальное. И мнение Синода в нём изложено. И любезно передали копию.
Танька фыркнула.
— Поэтому, Савелий прав. Во-первых, кому говорить? Куда идти? В представительство? Там заявление примут. А потом? Куда оно уйдёт? К кому попадёт? И как там вообще примут? Если слухам верить…
Она говорила очень осторожно, будто даже здесь и сейчас опасаясь, что кто-то лишний услышит.
— В гостиных такое не очень обсуждают, но иногда проскальзывает. У одной знакомой племенника призвали к служению. Вот. И она как-то упомянула, что далеко не все довольны Романовыми. Точнее тем, что Патриарх — всегда их крови. Что Синод стоит на страже человеческих интересов, а значит, и должен быть не зависим от воли государя…
Короче, власть.
Где есть власть, там есть и те, кто готов будет её поделить по своему усмотрению.
— Пожалуй, что так, — согласился Мишка. — Послушают или нет, но разбирательство начнут. А там… монастырей много. если в них угодишь, то…
Не выберешься.
Ну да. А главное, что пока они со мной разбираться будут, даже если честно и искренне, мир может и хрястнуться.
— Ну и ещё одно, — продолжаю разговор. — Это вот «Перо», артефакт неслабый, так? Особый? И хранили б его, надеюсь, не так, как мы свой родовой.
Потому как вдруг да у них там тоже подвальчик и шкатулка на полочке.
— Украсть такой — сверхзадача. И да, украсть можно многое, но зачем тогда Воротынцеву отдавать? Чтоб тот напал на поместье Громовых?
Танька дёрнулась.
— Тань, тут ведь можно было бы иначе. Тот же вон газ использовать. Зелье снотворное. Яд в бокале. Бомбу там… да если целью задаться, то и ты на коленке десять способов напишешь, таких, чтоб без всяких там перьев. Понимаешь? Не того полёта мы птицы, чтобы изводить такой редкий опасный артефакт.
— Тогда почему⁈
— Потому что, если его не украли, а сделали, то тот, кто сделал, не будет до конца уверен в возможностях. Любое оружие испытывают. Пистолеты отстреливают, пушки, дирижабли там… и артефакты, уверен, тоже.
— Да, — Михаил кивнул. — Испытания проводят.
— Вот! И главное, Воротынцев им был не особо и надобен, как я понял. Если б что пошло не так, то его гибель не особо и опечалила. А получилось бы — вот и хорошо. Нашлось бы кому описать эффекты и всё такое.
Таньку перекосило.
Ну да. Это даже не обидно, это хуже, чем обидно. Одно дело, когда на тебя изводят древний артефакт, добытый тяжким, пусть и не совсем честным трудом. Это значит, что в тебе видят достойного врага. И совсем другое, когда просто подходящую мышь лабораторную.
— Мы его найдём, — я дотягиваюсь до сестры. — Танюш, отец это наш… или не он… может, ученика нашёл какого талантливого… или наоборот.
— Наоборот?
— Знаешь, это пока как замок на ветру строить, — мысль была странной, довольно неожиданной, но вполне пока в теорию вписывалась. А ещё объясняла один момент. — Но если допустить, что он не сам был такой гениальный? Что у него имелся учитель?
Тот, кто подтолкнул в нужном направлении.
Подсказал.
Поддержал.
А потом, помогая же, пустил в расход всё семейство Громовых? И вот этого поворота папенька уже не ожидал, потому и ушёл в несознанку? Ещё одна теория. И привлекательная, а потому опасная своей привлекательностью. Поэтому отодвигаю её куда подальше и говорю вслух то, что должен сказать:
— Мы разберемся. Обещаю.
Глава 30
Очевидно, что с точки зрения эволюции люди слабые, рождённые с явными изъянами или же страдающие душевными недугами, являются не только тяжким грузом на плечах всего человечества, но и тайной опасностью, ибо весьма часто эти недуги они передают потомкам. Конечно, в современном обществе всё чаще звучат речи о гуманности, но спросим себя: какова будет цена этой гуманности? И не случится ли так, что, поддавшись чувству ложной жалости к отдельным личностям, мы позволим себе безжалостность по отношению к нашим детям и внукам, которые вынуждены будут делить жизненное пространство…
Из речи профессора философских наук А. Сигнеева на международном съезде, посвящённом проблемам социальной эволюции и дарвинизму. [1]
К Козюкам мы вышли уже под вечер.
Я видел и крыши, и дымы, что ввинчивались в рыхлое небо, которое сегодня расщедрилось на снег. Но оно и к лучшему, потому как белая труха прикроет не только щетину сухой травы, но и следы. Мы выбрались на дорогу и она, окаменевшая, расшитая по краям черными ледяными лентами, показалась мне самой замечательною дорогой. С одной стороны она скатывалась в поле, такое вот вогнутое, что зеркало. С другой поднималась горбом, выпуская реденькую лесную поросль.
В лес Еремей и повёл.
Останавливаться приходилось довольно часто. Даже не в Татьяне дело. Она как раз-то шла, упрямо наклонив голову, прижав подбородок к шее, почти спрятавшись в огромной куртке и не произнося ни слова. А вот Тимоха уставал быстро. И если там, на болотах, он как-то ещё держался, то постепенно вернулись и хромота, и боль, от которой Тимоха громко и жалобно хныкал.
— Телегу надо, — вздохнул Еремей. Он и сам-то шёл, если не на одном упрямстве, то почти. — И лучше бы с мужиком, чтоб при бумагах…
Значит, украсть не выйдет.
Деньги есть, но показываться здесь не хотелось. Да и не понять, что там, в Козюках этих, творится.
— Я могу сходить… — Мишка выглядел бодро.
Ну, относительно остальных.
— Не. У тебя и говор не тот, и рожа приметная. Идём, Савка. Зверьё своё пустишь, а вы пока пристройтесь где, чтоб… в стороночке.
Спускались неспешно. Еремей долго щурился, всматривался в сумерки, явно тоже не слишком радый этаким переменам в планах. Призрак и Тьма растворились в лиловой взвеси, в которой всё-то вокруг размывалось, делаясь будто бы ненастоящим. И снегу прибавило.
От жилья тянуло дымом. А ещё опасностью. И Призрак первым уловил её. Остановился, принюхиваясь. Люди? Да, люди. Огонь. Открытый. Костры? Зачем в деревне костры жечь?
Запахи.
Порох?
Скот.
Железо. И такой вот, характерный бензиновый смрад.
— Военные, — я сделал вывод до того, как первый человек в форме попался на глаза. — Какие — не знаю. Но много. Машины. И люди. Может, машину угнать?
— Ага. А потом играть в догонялки? — хмыкнул Еремей. — Не свезло.
Пришлось возвращаться.
Чтоб… тут даже дома нет.
— Хутор, — Еремей тряхнул головой, сбрасывая снег, что налип на волосы. — Тут есть. В стороне… был во всяком случае. Только там хозяева — не те, с кем за один стол садиться стоит. И чужаков не жалуют.