Татьяна, готовая было протестовать, только вздохнула:
— Думаешь, с дворянством в революцию не возьмут?
— Да нет. Отчего же. Сдаётся мне, что туда всех берут. Просто… ну как оно выйдет, когда один с рожи чисто басурманин, другой — явно русский, но шибанутый. Сестрица дворянка и ещё двое, почитай, с помойки подобранных. Это ж сколько разговоров будет. А надо наоборот, чтоб всё понятно было. Понятно и не интересно.
— Допустим, — Михаил распрямил книжицу и осмотрелся. — Допустим, Татьяна и вправду будет дворянского звания. Скажем, из числа малого или безземельного[2] уездного дворянства. Возможно, даже изначально вполне состоятельной по местечковым меркам семьи, однако разорившейся. Потому она получила неплохое домашнее образование, а вот дальше…
Он задумался.
— Прорыв? Или неурожай? Карты? Долги?
— В принципе, можно и не уточнять, — Татьяна склонила голову. — В конце концов, задавать подобные вопросы неприлично. Можно намекнуть на трагедию, которая унесла жизни родителей и оставила меня в сложной жизненной ситуации.
Она произнесла это почти спокойно.
— А брата лишила разума. Вы похожи, — спокойно продолжил Михаил.
— А ты?
— А я… допустим, я буду кузен, который был в отъезде, а теперь вернулся и застал дела в полном расстройстве. И конечно, не смог остаться в стороне.
Театр по ним плачет.
Хотя легенда вполне живая на первый взгляд.
— Вполне, — согласился Еремей. — Только не говори, что служил.
— Не собираюсь. Скажем, торговлей занимался. Это я знаю. И на специфические темы вполне поддержу беседу. Я теперь отвечаю за благополучие сестры, которая ещё не оправилась от болезни. И брата…
— Который тоже не оправился, — встрял Метелька.
Отлично.
Эту троицу расписали.
— А вот ты, пожалуй…
— Охранник? — предположил Метелька.
— Скорее помощник. Доверенный человек. Среди купцов вполне практикуется. Служишь давно. Сопровождаешь в поездках. Выполняешь всякие-разные поручения…
А я Мишку ещё честным человеком обзывал. Вон как шпарит, прям по-писаному.
— Ну и мальчишки…
— Мои свойственники. Дальние. Троюродной сестрицы сыночки. Она при доме служила, вот и ушла со всеми, помилуй Господи душу грешную…
И все опять на небеса посмотрели.
Зарево упрямо полыхало, нарушая законы физики, астрономии и чего-то там ещё.
— А детишек мы забрали. В помогатые.
— Поместье продали. Или отдали за долги?
— Второе. Это позволит избежать разговоров о том, где оно, за какую сумму продали, — Татьяна опустила взгляд. — Приличные люди подобных вопросов избегают.
— А неприличные?
— А неприличным можно не отвечать. Тогда осталось фамилии. Имена прежние?
— Да, — я поднял с земли шишку. — А вот отчества изменить придётся. Надеюсь, возражений нет?
Возражений не было.
Просёлочная дорога ещё долго вихляла, пробираясь какими-то совсем уж окольными путями. Но в конце концов она сделалась шире, вобрала в себя ещё десяток троп. И приподнявши накатанную уже спину, кое-где украшенную старыми шрамами колеин, выкатила к тракту. Чёрную закатанную в асфальт полосу мы увидели издали сквозь поредевший подлесок. Совсем рядом торчал столб с выгоревшим на солнце указателем: «Бернички».
Значит, не заплутали.
Городок этот Еремей сразу отыскал на карте. А теперь остановился, как и договаривались.
— Всё одно как-то это неправильно, — Мишка вышел из кабины и подал руку Татьяне. — Отпускать детей одних.
— Не одних, а парой, — Еремей подавил зевок. — Тут недалече, версты две. Туда бегом и обратно. Понятно?
Куда уж понятней.
Это мы тоже успели обсудить.
И что заглянуть в эти Бернички стоит, хотя бы для того, чтоб понять, чего в мире творится. А заодно присмотреться к тому, что окрест происходит.
Военные.
Патрули.
Перекрытые дороги. Или вон иные подозрительного толку личности.
— Я мог бы сходить.
— Не начинай, — я сунул руки в карманы тулупчика, чересчур большого для тощего Савкиного тела, но если подпоясать ремнём, то и нормального. Метелька вообще сказал, что так и носят.
Никто не станет одёжку прям по размеру покупать. Разве что богатеи какие. А нормальные люди берут хорошо на вырост, чтоб на пару лет хватило.
— Ты приметный. Они — обыкновенные. Пацанья везде хватает. Крутанутся, поглядят…
— Газет не забудьте.
— И газет прикупят.
— А если их попытаются ограбить? Побить?
— Тю, — Еремей хохотнул. — Пускай попытаются. Я их, конечно, только начал учить, но…
— Вот! А если побьют?
— Тогда сами виноваты. Бегать быстрее надо. Или драться злее. Всё, валите, а ты не ной. Ты вон лучше прикинь, чего с этою спящею делать станем.
Бернички городом назвать было сложно. Так, поселение, что выросло на пересечении двух дорог: автомобильной и железной. Насыпь тут расширялась, принимая несколько рядов рельс, разрывая при том асфальтовое полотно. По обе стороны от железки протянулись бетонные полосы перронов, серые и грязные, то ли потому что день нынче выдался пасмурный, то ли сами по себе. Где-то там, теряясь в тумане, который укрывал обе дороги, виднелись длинные строения — склады. А уже за ними и домишки.
И если в лесу нам казалось, что уже рассвело, то над Берничками упорно висело мутное марево.
Пахло железом. Поздней осенью. И горелыми булками.
Чуть в стороне, почти растворившаяся в промозглой осенней хмари, стояла будка станционного смотрителя. И лишь жёлтый свет в её окошке выдавал, что город жив.
Нет, как подошли поближе, то стали видны и фонари.
И люди.
Сонный дворник махал метлой, скорее раскидывая мусор, нежели его убирая. Дремала, повесив голову, старая лошадь. А хозяин её суетился вокруг телеги, которая то ли сломалась, то ли грозила вот-вот сломаться.
Где-то урчал мотор.
Прохаживались вдоль перрона солдатики, присутствие которых изрядно напрягло, а потому, когда Метелька потянул в стороночку, я не стал возражать. Соваться на перрон перехотелось.
Тени, которых я выпустил, строго запретивши людей трогать, скользили вдоль заборов. Залаяли и смолкли собаки. Протяжно замычала скотина, где-то совсем рядом, за забором. Дома тут стояли неплотно, да и были типичными, деревенскими, в один этаж. Когда крашенные и украшенные, когда покосившиеся, а порой и с просевшими крышами, они одинаково дышали дымом, выпуская в и без того серое небо серые же струи.
— Надо к постоялому идти, — Метелька оглянулся. — Или на рынок.
— Думаешь, тут рынок есть?
— При станции должен бы.
— Так какого хрена… — мы от станции отошли уже прилично.
Выходит, что возвращаться?
Метелька глянул на меня снисходительно:
— Погодь. Вона, пусто, стало быть, поезда ещё не было. И на рынке будет тишь. Это раз. А другое — оно нам надо, чтоб кто заприметил, откудова мы пришли?
Стало стыдно. Усталость, наверное, сказывается. А ведь и вправду не надо. Два подростка, пришедшие откуда-то из лесу — это подозрительно.
Патрули опять же.
Я вспоминал ту свою прошлую поездку. Патрулей тогда то ли не было, то ли не заметил я их.
— Пойдём, — Метелька крутил головой, высматривая что-то, только ему понятное. — Тут надо на окраинку. Там и люд будет разный, на поговорить…
И мы пошли.
Я как-то быстро бросил попытки запомнить, куда идём. Улочки здесь вились и вихляли, то сливаясь, то распадаясь, чтобы протиснуться между очередного дома. Двери некоторых были открыты. И постепенно сам городок оживал, стряхивая сонное утрешнее оцепенение.
— Вона, — Метелько указал на бабищу, которая возилась с калиткою. — Это, небось, на станцию собралась торговать. Стало быть, скоро поезд будет.
В дымно-навозной вони прорезались нотки сдобного хлеба. А бабища, подхватив две огроменные корзины, заботливо прикрытые сверху кофтами, медленно потянулась куда-то вперед. — Идём… тётенька! Тётенька! Погодьте!
Женщина остановилась и глянула. Недобро так. Или показалось? Круглое лицо её было стянуто плотной холстиной косынки и только щёки выглядывали этакими румяными пузырями, будто косынку стянули слишком туго, вот плоть и не выдерживала.
— Ох, спасибочки, тётенька! А не подскажете, где это мы? Мы с братцем не местные. Первый раз. Дядька вон послал поискать съестного, прикупить чего… — и в пальцах Метельки мелькнула монета. Клянусь, не увидел, откуда он её достал. — А мы ходили, ходили и заплутали!
— Бывает, — голос у тётки оказался низким, гулким. — Пироги вона есть. Свежие. Только-только испекла…
— А дайте, пожалуйста, — Метелька протянул копейки. — А какие есть?
— Разныя. С яйцом и луком. С потрошками. С капустою.
— А вы нам дорогу подскажете?
Пирожки лоснились маслом и обжигали руки. Но запах от них шёл сытный, славный. Надо будет с собой прихватить.
— От спасибо огромное! А пахнет-то, пахнет… маменька, когда живая была, так тоже пекла пирожки. Вот аккурат, что ваши…
Взгляд тётки подобрел.
— Сироты, что ль?
— Ага… папка ещё когда… в город ушёл. Сманили. Мол, там на фабрике плотют хорошо. Он и подался. Семья-то у нас большая была, а землица не родит. Вот и жили, как жили, — Метелька умудрялся и есть, и говорить. И подхватил корзину. — Мы с братцем вам сподмогнём? Вы ж на станцию? И нам туда. Заодно уж покажете дорогу, а то бродим, бродим, замерзли вконец, а тут улицы, улицы…
— Эт да… а в городе ничего-то хорошего нету. Мой сын вона тоже подался. Мол, лучше жить. Да где ж лучше-то? Два года поработал и вернулся. С чахоткою. Кривой. Ссохлый… чтоб их всех там покрючило, иродов, прости Господи, — женщина перекрестилась.
— Во-во. И тятька так же. Зубы повыпадали. Лицо чёрное сделалось. А денег и не дали.
Я подхватил вторую корзину, которая оказалась весьма увесистой.
— Дома и отошёл. Уж как мамка голосила… — Метелька покачал головою. — А после и сама слегла. Эта… болезня…
— Епидемия, — знающе проговорила тётка.
— Она самая. И мамка, и молодшие… всех схоронили, — тут голос Метельки дрогнул, и тётка тяжко вздохнула, а после перекрестила сперва себя, после и его. — Ну да дядька явился. Так-то он воевал, а после, как ранило, так и отпустили. Он и возвернулся. К барину, стало быть. Стал помогатым. Ну и нас к себе прибрал. Епидемия там крепко прошлась, многих выкосила. У барина вон тоже ж всю семью, почитай. Только сестрица одна и осталась.