– На славу подковал! – хвалит Несса, убирая за уши витые кольца волос. – Но ей тяжело уже столько стали на себе таскать. Сжалься над нею, а?
Грузное, словно выточенное из того же металла, что и его изделия, лицо кузнеца медленно разглаживается, морщины мельчают. Он отводит темные глаза от Серласа и кивает Нессе.
– Что ж сразу не сказала, – ворчит он для вида. – Животина бы столько не мучилась.
Несса улыбается, и наблюдающий за ней Серлас думает, что на солнце ее улыбка становится еще более мимолетной и светлой.
– Мы вернемся через пару часов. Приглядишь за ней?
Финниан провожает травницу с ее молчаливым спутником угрюмым взором. В городе о них ходят слухи. Болтают не только языкастые бабы на площади, но и мужики в пабах и даже мальчишки. Финниан не из тех, кто верит каждой байке из подворотни, но и он замечает, что не все сплетни произносятся ради скверного слова. Видя, как чужеземец прячет взгляд и тянется, словно пугливый дворовый пес, к травнице, кузнец думает, что на сей раз горожане правы.
В базарный день Трали гудит, как пчелиный рой. Людей на площади в несколько раз больше, чем, кажется, город может в себя вместить. Старухи жмутся вдоль главной торговой улицы, хриплыми голосами зазывая всех отведать домашних овощей и зелени, старики, приведшие на продажу скот, вторят им вместе с колокольчиками на шеях коров и коз. Женщины ругаются, еще не дойдя до рынка, дети бегают в ногах взрослых и смеются и плачут так, что все сливается в единое «у-у-у». Серлас морщится, когда проходит мимо горластой торговки рыбой.
– Позже возьмем у нее остатки, – шепчет Несса прямо ему на ухо – только так и расслышишь. – Сейчас с нее ни монеты не стрясешь, цену непомерную ставит. Было бы, за что столько платить…
Почти у каждого здесь есть прибыль от океана: город кормится за счет рыбы, а еще картофеля и других овощей, возделанных на своей земле. Остальное доставляют по воде или везут из других городов, и ждать таких поставок приходится месяцами. Иной раз, говорит Несса, повозок из Дублина не видать по полгода. Серлас только хмурится.
Воистину забытый между океаном и сушей городок.
Несса приводит Серласа к площади, огибая многолюдную улицу, и останавливается в тени острого пика часовни. Здесь пахнет всем и сразу: рыбой, травами, мелким скотом, людским по́том и молоком. Серлас старается не смотреть по сторонам, пока Несса радостно оглядывает многоликую толпу.
– Вон и мельник! – восклицает она. – У-у, с женой пришел, придется поторговаться! Пойдем?
Они пробираются к увесистым мучным мешкам мимо четырех кривых коз – те слишком старые, чтобы давать молоко, и слишком тощие, чтобы стать мясом. Неизвестно, как много сможет выручить за них старый Абрахам. Серлас косится на него, пока тот не видит, и замечает бо́льшую, чем обычно, хромоту и опухшее лицо. Говорят, жена поколачивает его за пьянство, хотя Серлас подозревает, что в женской руке не может быть столько силы.
Он отстает от своей спутницы всего на пару шагов, когда слышит ее неожиданно сердитый голос:
– Прежде чем вешать на человека обвинения, потрудись доказать их, Дугал Конноли!
Все тело Серласа, все мысли Серласа, весь Серлас вмиг оборачивается к широкоплечему, рыжему, как угасающий огонь в очаге, Дугалу, сыну Конрада. Человеку, которого он хочет бояться меньше, чем боится на самом деле. Невысокий, худой и бледный, рядом с Дугалом Серлас кажется самому себе слабым, но вырастает между ним и Нессой быстрее, чем успевает подумать.
– Ты связалась с иноземцем, травница! – выплевывает Дугал. Сколько бы Серлас его не избегал, ирландец ненавидит его все так же. За преступления, которых Серлас не совершал, и за горе, которому не был виной.
– Да пусть хоть с шотландским беглецом, Дугал! – вспыхивает Несса, выглядывая из-за узкого плеча Серласа. – Он не английский выродок, не убийца, пусть ты клевещешь на него на каждом углу! Никто больше тебе не поверит, ведь ты врешь!
Дугал не отвечает. Внезапно он тянется к ним одним дерганым движением, будто рвется из пут, связавших его по рукам и ногам, и Серлас отшатывается, вдруг ощущая, как непозволительно близко прижимается к Нессе.
– Не прикасайся!
Его ладони вмиг становятся влажными. Под ребрами бьется, словно кузнечный молот, сердце. Он хватает Нессу за руку и сжимает ее.
Никогда еще он не мог позволить себе коснуться ее руки, а теперь, о, теперь стискивает ее до хруста тонких нежных пальцев, но даже не может насладиться этим.
– Ты!.. – Изо рта Дугала вырывается не крик – шипение, граничащее со звериным рычанием, и весь он становится еще больше, шире. Его тень закрывает от Серласа и мельника с женой, и торговцев рыбой, и даже часовню на краю площади. Позади него безмолвно и терпеливо ожидает знакомый помост. Серлас думает, что, если сейчас он скажет одно неверное слово, его опять втащат туда силой.
И на этот раз он не отделается одними только плетьми.
– Я не сделал тебе ничего дурного, – говорит Серлас, моля всех богов, которые могут услышать, чтобы голос его не дрогнул. – Оставь эту милую женщину в покое. Пожалуйста, оставь нас.
Вокруг них расступается люд, гул голосов смолкает. Тихая просьба становится оглушительной. Несса кладет свободную руку на плечо Серласа и слабо дышит, так что каждый ее выдох щекочет ему за ухом.
– Умоляй, проси, выродок! – скрипит зубами Дугал. – Я тоже просил! Пощадили вы мою мать? Оставили нас в покое?
– Я не причинил вреда ни одной душе в этом городе, – говорит Серлас. Спокойный его голос кажется чудом, но не спасает.
Все вокруг сужается до осязания, обоняния, слуха и зрения, все смыкается вокруг него. Серласу сложно дышать. Дугал стоит напротив, взглядом выгрызая в нем дыру.
Почему все наблюдают, но не вступаются? Пусть он чужеземец, чужак в их городе. Но Несса…
Несса вырывает свою руку из его пальцев и встает рядом.
– Оставь нас, Дугал Конноли.
Серлас чувствует, как его покидают остатки уверенности, и даже стоящая рядом женщина не способна придать ему сил для победы в этом неравном бою. Ребра стонут и отзываются остаточной болью, словно у них есть память.
– Серлас не виноват, – говорит Несса. Оборачивается к горожанам и повторяет, как молитву: – Серлас не виноват в войне, как не виноват ни один из нас, верно?
Только теперь все начинают роптать. Недовольные голоса слышны издалека, согласные шепчутся рядом, их гомон, как морские волны, встречается где-то посередине. Серлас не может отвести напряженного взгляда от замершего, точно зверь, Дугала, но Несса оглядывается по сторонам и встречает все больше светлых лиц.
– Скажите же то, что думаете! – восклицает она уже увереннее. – Серлас невиновен!
Жители Трали не способны на зверства, они миролюбивы и ценят спокойствие. Гнев Дугала впивается в их сердца, как ржавый гвоздь, но за пришедшего из ниоткуда человека без прошлого вступается травница, которой не доверяют и боятся, – на чашах весов лежат почти одинаково весомые доводы.
В конце концов тревожный шторм голосов сходит на нет и стихает.
– Невиновен он, – вдруг произносит зычным голосом Делма, жена мельника. Тучная женщина с пухлыми руками, ногами и щеками, от которой всегда пахнет выпечкой. Серлас выдыхает, чувствуя огромную к ней благодарность.
– Да, но в городе его оставлять… – вторит ей мужской голос. – Он же не из этих земель, сразу понятно. Пусть и говорит по-нашему, говор все же не тот! Еще и без памяти, таких сторониться надо!
К этим словам эхом присоединяются другие, они обрастают новыми, толпа гудит и заключает Серласа в кольцо, из которого невозможно вырваться.
– Пусть уходит! – шепчет народ. – Пусть уходит из Трали!
– Уходи прочь! – шипит притихший Дугал. Серлас поворачивает к нему болезненно-бледное лицо и не может не страшиться того, что сулит ему сам дух этого человека.
Несса стискивает его дрожащую руку своей.
– Но ему некуда пойти, как вы не понимаете… – молит она тихим голосом. Потом выдыхает, набираясь уверенности, и, не глядя на Серласа, шагает вперед.
– Не надо.
Он даже не думает, откуда в нем берутся силы и смелость сказать это. Снова бушующая площадь становится молчаливым слушателем, а Несса замирает и оборачивается.
– Если вам станет спокойнее, – говорит Серлас, – я уйду.
Он не замечает больше ни Дугала, ни разом побледневшей Нессы. Она качает головой и повторяет сквозь прижатые к губам пальцы: «Нет, пожалуйста, куда же ты…». Серлас смотрит поверх голов столпившихся горожан на острый пик часовни и понимает, что сейчас самое время бежать прочь из Трали.
– Я благодарен вам за то, что вы меня приютили и не дали погибнуть, – тихо произносит он. Его голос растекается над площадью, как вода, и наполняет собой сам воздух. – Но оставаться и дальше, причиняя всем неприятности, я себе не позволю.
Как не позволит навлечь беду на хрупкую одинокую женщину, спасшую ему жизнь.
Он знает, что это правильное решение, вот только Несса хватает его за руку, привлекает к себе на глазах обомлевших жителей Трали, и, боги, теперь слухи точно не могут остаться лишь слухами! Серлас кажется себе безвольной куклой в ее руках, настолько он сейчас не ощущает себя.
– Пожалуйста! – выдыхает она. – Ты не можешь! Как только ты покинешь Трали, Дугал найдет тебя и убьет, точно убьет! Я не хочу, чтобы…
– Я чужой здесь, миледи. Я должен уйти.
Несса мотает головой, как капризный ребенок.
– Ты не обязан.
Серлас едва заметно улыбается, глядя на ее пальцы, мертвой хваткой сцепленные на его кисти.
– Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня.
– И я не буду! – восклицает она. В ее глазах, руках и всем теле столько силы, столько жизни, что Серлас забывает об опасности в лице Дугала, о толпе вокруг них, о всех тех, кто против него.
Несса зажмуривается, как перед прыжком в ледяную воду, и на выдохе шепчет: «Прости меня».
А в следующий миг неожиданно громко объявляет:
– Серлас останется в Трали. Он будет мне мужем.