Несса сказала как-то, что выбрала это имя, потому что на гэльском оно означает «человек». Человек. Ни странник, скиталец, чужак, ни любое другое слово, каким одаривают его порой некоторые недружелюбные горожане. Новое имя нравится Серласу за простоту и лаконичность, оно кажется ему правильным и родным, словно с ним к нему пришла сама жизнь.
– Тебя зря разбудили, мой господин, ты свое в этом мире закончил, – говорит гадалка, и голос ее делается беспокойнее и тише. Она следит за линиями на ладони Серласа блестящими глазами, пока он рассматривает ее и хмурится тоже: что такого видит эта женщина, что ему недоступно? Какое знание о нем ей открывается?
Он одергивает себя, сердится. Негоже ему слушать темные речи странной дамы, пусть говорит она и саму правду. Не для его ушей эти наговоры. Отчего-то вспоминается тихий скрип прялки в руках Нессы.
– Тебя рука чужая из тьмы вывела, – цокает гадалка, не обращая внимания на то, как дернулась ладонь Серласа. Внутри скребется предчувствие чего-то пугающего, подобное тому, что настигло его в подворотне. Хочет ли он услышать причитания гадалки? Стоит ли им верить?
То, что она говорит, кажется злым наговором.
– Плохое дело сделала, вырвала тебя из земли с корнем и на новое место привела. Не твое это место, чуждое. Маешься ты, господин, без нужной опоры, чахнешь. Тебя земля не питает, как следует. Ай, нехорошее тебе дело сделала. Знала, небось, какую беду на тебя накличет, каким мукам подвергнет, а все равно вырвала. Не та рука тебе проводником в мир стала. Тебе бы дальше идти, своей тропой вслед за колесом следовать. Ох, запутался ты, господин, в капкан угодил.
Капли холодного пота стекают по шее Серласа и заползают под воротник рубахи. Он прирос спиной к спинке старого кресла и не может пошевелиться.
– Я зря пришел, миледи, – хрипло говорит он, и гадалка ухмыляется в ответ на вежливое обращение. К ней с такими словами никто и никогда не подходил. Правильно она поняла – этой заблудшей душе нужна помощь.
– Я тебе рассказала лишь то, что ты и сам знаешь. Задолго до моих слов знал, господин, с самого начала знал.
Она отпускает его руку и наконец смотрит Серласу прямо в глаза. Своими черными – в его светло-карие с золотинками, переливающимися в мерцающем свете ламп. Он вбирает в легкие тяжелый пряный воздух, весь пропитываясь чуждым, неприятным ему ароматом, и неожиданно для себя кивает.
Конечно же, он запутался. Он не знает, где его место, что кроется в прошлом, может ли он считать старенький дом Нессы своим домом. Трали чужд ему, горожане все так же относятся к нему с подозрением, так что он вынужден скрываться от них и приходить в город под вечер, блуждать подворотнями и темными переулками, лишь бы не вызвать очередных злых пересудов на базарной площади. Жена ему не жена, да и сам он – не муж ей. У нее своя жизнь, в которой ему не место.
А он любит ее больше, чем Бога, на которого надо бы уповать ради спасения своей заблудшей души.
– Я не знаю, откуда пришел, и где моя родина, – признается наконец Серлас, и гадалка охотно кивает ему, словно она одна во всем мире понимает, о чем он толкует.
– Ты не отсюда, но в свои края больше никогда не вернешься и забудешь о них, как о давнем сне, – говорит она, склоняясь к нему так, что ее многочисленные бусы на шее и браслеты на руках бряцают по столу. Серласу кажется, что сам воздух вдруг делается темнее и гуще, но понять, что предчувствие на сей раз оказывается правдивым, ему суждено многим позже.
Этот миг остается в его памяти смутным воспоминанием, которое обретет ясность лишь годы и годы спустя.
– Тебя сюда привела ошибка, мой господин, – изрекает вдруг гадалка и вздыхает, словно его судьбе следует сочувствовать, а его – жалеть.
V. Ведомый
Слова из уст женщины звучат хриплым предзнаменованием, думать о котором не хочется. Серлас невольно сгладывает набежавшую слюну – витиеватая фраза гадалки напугала его сильнее, чем он того бы хотел, – и отворачивается так резко, что огонек масляной лампы тревожно вздрагивает.
– Правду сказала, господин? – Она больше не улыбается и не лукавит. Взгляд ее серьезен и грустен, словно собственные слова не веселят ее, а печалят.
Серлас справляется с собой после трех длинных вдохов и выдохов.
– Нет. – Он разозлен и испуган. – Я не помню прошлого, миледи, откуда мне знать, правдивы ли твои слова.
– Я ничего нового тебе не открыла. Только то, что лежит на ладони.
Она поджимает пухлые губы и со вздохом берется за колоду потрепанных карт, которые ждут своего часа на столике по левую ее руку. Серлас смотрит на них с недоверием и боязнью. Он думает о том, что надо бежать – от этого места, от запаха множества потных тел, от женщины, что сулит только несчастья и беды. Ничего другого нельзя ожидать от прислужниц сатаны, ни одного доброго слова, которое оказалось бы правдой.
– Сбежать хочешь, – отрезает вдруг гадалка, и Серлас дергается, словно его поймали с поличным. – Понимаю, господин, страшно тебе. Да разве я что плохого делаю?
Возражения клокочут у него в горле, вслух звучит лишь слабое: «Не верю дьявольским силам». Гадалка склоняется над картами, но смотрит поверх них на Серласа, и оттого ее взгляд кажется еще темнее, таинственнее. Карты прыгают в ее руках с легким шорохом, но этот звук не приносит успокоения.
– Ошибаешься, господин, как и все, – кивает гадалка, тасуя колоду. – Силы, если они и есть, не злые и не добрые. Это помыслы людей делают с ними страшное. Ай, господин, я полагала, ты на сплетни и говоры не ведешься.
Почему-то Серласу становится совестно, будто укор в самом деле оправдан.
– Я не слушаю чужие разговоры, – отвечает он, как провинившийся юнец. – Но твои речи доверия не внушают, а это место…
– В это место тебя привели ноги, – отрезает гадалка. – Ты, без прошлого, о совете молишь, по глазам вижу. Так вот тебе мой совет.
Она раскладывает перед ним карты – те веером ложатся на старое выцветшее сукно рубашками вверх. Грязно-белые, с нарисованными по краям зелеными стеблями плюща, они скрывают тайну символов и значений, которые можно читать бесконечно долго, но так и не уяснить главного. Серлас убирает вспотевшие ладони под столик и сидит перед черноглазой женщиной, не смея дышать.
– Выбирай, господин. Десять карт тебе в руку лягут – десять из шести дюжин, не больше.
В голове Серласа бьется мысль – он не должен этого делать! – но гадалка сказала истину: ему нужен совет, он не знает, как поступить, он на перепутье, и каждый шаг дается ему с трудом. Пусть эта внезапная встреча будет Серласу знаком – прочь тревоги и наговоры!
– Я поступаю неправильно, – все же произносит он, прежде чем протянуть к колоде правую руку.
Карты у гадалки большие, едва помещаются в ладони. Края загнулись и истрепались так, что рисунок с них почти стерся. Но Серлас различает мелкие листочки на лозах плюща, а среди них – сохранившиеся символы. Треугольник, заключенный в полукружье месяца. Диск солнца с лучами-стрелами. Бутон тюльпана, изгибающийся в знак восьмерки.
Серлас тянет первую карту, следом – соседнюю, и прерывисто дышит. Гадалка наблюдает за ним молча и выглядит серьезной, хоть на лице ее и блуждает загадочная полуулыбка. Выбранные карты отправляются ей в руки – третья, четвертая, пятая… Когда приходит черед последней, гадалка не кажется даже притворно лукавой.
– Ох, бедный мой господин, сложная у тебя судьба… – вздыхает она. Первая карта ложится налево и открывает ангела в небе. Вторая оказывается по центру, но гадалка придвигает ее к себе. – Как я и говорила, ты свое дело на этой земле закончил, но тебя вернули. По чужой воле выдернули, а не по твоему желанию.
В центр стола ложится еще одна карта, поперек нее – следующая. Гадалка рисует кресты и картами, и руками, так что у Серласа двоится в глазах, а она хмурится, читая одной ей понятные знаки.
– Ты мечешься, маешься. И прошлое от тебя сокрыто, и настоящее. И каждый шаг твой – что в пропасть, что в гору, одна тьма перед взором… – Крестом ложится поверх третьей карты четвертая. – Ах, да только ты не сам идешь, ты ведомый. Не верь так опрометчиво, господин, от тебя многое скрывают.
Гадалка вдруг поднимает голову, впиваясь в испуганное лицо Серласа взглядом темных глаз, и только теперь он замечает, что рядом с правым зрачком белеет пятно, блестящий полумесяц, отражающий неверный свет ламп.
– Не верь и не будь ведомым, мой господин, та женщина не все рассказывает, что знает.
Серлас замирает, перестает дышать, его руки больше не дрожат. По шее стекает капля холодного пота, и сквозняк в комнате неожиданно ощущается отчетливее, чем прежде. Рядом с Серласом нет никаких женщин, кроме одной, и та не говорит ему всей правды. Верно.
Он смотрит на карту. На грязно-белом прямоугольнике виднеется полустертый силуэт девы в синем – она держит в руках книгу и смотрит в сторону. Женщина, владеющая тайными знаниями. О нем ли? О себе ли? Как она может указывать на ту, что волнует сердце Серласа с того самого дня, как он ее увидел?
Пока он растерянно моргает и хмурится, сжимая под столом пальцы рук, гадалка выкладывает еще одну карту.
– Неуверен ты, не своим желаниям следуешь и ни на что не влияешь. Нужно сильнее быть, господин, чтобы судьбу своими руками творить, а ты…
Она не договаривает. Карты открывают перед Серласом будущее и прошлое, связанное в один узел, а он страшится, что может поверить им. Он уже верит.
– Двух женщин вижу, – продолжает гадалка. – Любовь вижу, желания сердца, порыв душевный. И цель, что с ними расходится. Маяться тебе, милый, меж двух огней. Разум с сердцем не примирить, не зажать в тиски. И метаться тебе то к сердцу, то к рассудку своему скоро.
Серлас хочет сказать ей: «Хватит, остановись!», но голос ему не подчиняется, и в горле скребется что-то острое, точно игла. Он не знает, почему продолжает слушать чужие речи, которые не приходятся ему по душе. Все это ложь. Но он верит, словно гадалка раскрывает ему опасную тайну, а та утягивает в свои сети. Все это ложь. Слова не сулят ему ничего, кроме мрачных дум.