– Не больнее, чем видеть смерть, – отвечает Теодор. В тусклом свете погреба его глаза кажутся не карими, а темно-серыми, блеклыми. Будто их заволокло пеленой, и он утратил зрение.
– Вы были на войне? – кусая губу, хмурится Клеменс. Атлас глядит на нее и вдруг фыркает.
– Шестидесятые, Вьетнам, американская кампания.
Клеменс хочет возразить, но он на этом не останавливается.
– Вторая мировая, английский полк, потом американский в Японии. Странно было спасать жизни. Я ведь пытался умереть.
Теодор погружается в себя и почти натурально вздыхает, так что Клеменс остается только гадать, как в столь угрюмом скрытном человеке уживается фанатичная любовь к столь театральным представлениям. Он ведь даже не улыбается, почти никогда не улыбается, только кривит губы в саркастичных ухмылках, обещающих один яд и оскорбления.
– Вы чертовски загадочная личность, мистер Атлас, – качает головой Клеменс.
– Отнюдь, мисс Карлайл. Я весь – открытая книга.
– Если так, то на очень древнем кельтском языке, который мне не прочесть, как бы я ни пыталась! – парирует она и улыбается.
Ответной улыбки она так и не дожидается: Теодор, если и собирается что-то сказать, отворачивается и отходит. Момент упущен, скорлупа спокойствия разбита одним резким движением. Клеменс едва слышно вздыхает.
– Вы все еще думаете, что здесь есть тайная дверь к сейфу с картинами? – спрашивает она. Несколько дерганый Теодор не отвечает.
Ей приходится подождать, пока он, борясь с упрямством, изучит каждую полку в тесном темном погребе, прежде чем поймет, что сделал ставку не на ту дверь.
– Мы зря сюда влезли, – вздыхает Клеменс. – Если бы Стрэйдланд держал свои сокровища под землей – в чем я очень сомневаюсь, – то поставил бы более крепкие замки. И систему охраны. И сигнализацию, от которой бы уши закладывало.
Теодор поворачивается к ней с видимым равнодушием и наконец-то смотрит прямо в глаза.
– Ваши умственные способности, мисс, увы, блекнут на фоне вашей поразительной болтливости, – сварливо отзывается он, после чего идет к выходу, отряхивая брюки от пыли и сухих травинок из винных ящиков.
Фыркнув, Клеменс направляется следом за ним.
– Никто не упрекает меня в том, что я много говорю, кроме вас, – бросает она, но тот даже не оборачивается.
Они выбираются из погреба и слепо щурятся: наверху стемнело, тусклый фонарный свет до места их преступления не дотягивается, и они продолжают оставаться никем не замеченными. Клеменс с облегчением думает, что сегодня тюремная решетка ей не светит.
– Наверное, это о чем-то говорит, и вы могли бы сделать выводы, – отвечает Теодор на ее последнюю реплику, пока его руки умело возятся со взломанным замком. Подумать только, они проникли в чужие владения без спросу!
– А я и сделала, – кивает она. – Вы не любите людей, с которыми приходится использовать больше чем пару слов.
– Поразительная наблюдательность, – язвит Теодор. – А теперь, пожалуйста, возьмите меня под руку и замолчите. Мы гуляем.
Они возвращаются неспешным шагом. Клеменс приходится ухватиться за локоть и плечо своего ворчливого спутника, потому что ноги совсем окоченели и она почти их не чувствует. Когда странная пара появляется в доме, их встречает внезапная тишина.
– Атлас! – раздается скрипучий голос Стрэйдланда, и сам хозяин сегодняшнего вечера появляется перед ними с бокалом вина. – Я уже подумал было, что ты снова хочешь украсть одну из моих картин!
– Я никогда не хотел украсть ни одну из твоих картин, чванливый старик, только взглянуть…
– Замечательная выставка, мистер Стрэйдланд! – прерывает Теодора Клеменс. – Мистер Атлас и я немного заблудились в вашем чудном доме, а потом просто вышли подышать свежим воздухом. У вас прекрасный сад!
Стрэйдланд мгновенно делается приветливее.
– Рад, что вы оценили, мисс Карлайл. Надеюсь, мое последнее приобретение пришлось вам по душе?
Теодор скрещивает руки на груди и стискивает ладонь Клеменс так крепко, что ей приходится ткнуть его локтем в бок.
– Да, конечно. Ваша «Леди» прекрасна. И мне понравилось, как вы ее разместили. Думаю, отец был бы рад узнать, что вы отнеслись к ней с таким почтением.
Стрэйдланд остается доволен и, кинув на прощание последний презрительный взгляд Теодору, удаляется развлекать гостей.
– Напыщенный индюк, – припечатывает Атлас и наконец отпускает руку Клеменс.
– Странно, что он пригласил вас, если думает, что вы пытаетесь что-то у него украсть, – задумчиво произносит она.
– Еще раз повторяю: я не краду никаких картин. Я всего лишь смотрю на них.
– Ну разумеется. – С этими словами Клеменс направляется к низкой софе в малой гостиной, окна которой выходят на задний двор, и садится. – Именно поэтому вам запретили приближаться к дому Стрэйдланда без сопровождения, верно?
Теодор фыркает, прежде чем сесть рядом. В его руках непостижимым образом оказываются два бокала с белым и красным вином. Один из них достается Клеменс. Она удивленно вскидывает брови.
– Кажется, на подобных вечерах мужчине следует ухаживать за своей дамой, – как ни в чем не бывало говорит Теодор и опрокидывает в себя содержимое своего бокала.
– О, мистер Атлас, – смеясь, бормочет Клеменс, – не думаете же вы, что привели меня на свидание?
Но на ее шутку он реагирует вполне серьезным взглядом, а потом встает и молча уходит.
И возвращается с ее туфлями в руках.
– Думаю, перед тем как уйти, вам хотелось бы вернуть себе и обувь, и сумку, – говорит он своей изумленной спутнице. – Ее, правда, нет в зале с Уотерхаусом.
Клеменс с трудом втискивает ноги в туфли, чуть слышно стонет и поднимается.
– Спасибо. Думаю, кто-то из обслуги забрал ее. Я пойду узнаю.
Она лавирует меж гостей, иногда спотыкается и извиняется чаще, чем с кем-то сталкивается. Только в третьем зале ей наконец-то попадается на глаза один из официантов.
– Простите, – обращается она к девушке в белом переднике. – Вы не видели маленькую бежевую сумочку на цепочке? Я обронила ее в зале с картинами, а когда вернулась, не смогла отыскать.
Девушка непрофессионально пожимает плечами.
– Не знаю, мисс, я не видела. Но могу поспрашивать у наших. Если что, мы оставляем все забытые вещи на столике у выхода.
Клеменс благодарит ее и спешит дальше. Очередной поворот заставляет ее остановиться и перевести дух. Дом слишком большой, гости здесь слишком шумные, а она слишком устала, чтобы таскаться на каблуках в поисках сначала сумочки, а теперь и своего кавалера. Если бы у мистера Атласа был телефон… Но, насколько она знает, мужчина-из-прошлого-столетия не пользуется благами технического прогресса.
– Мисс Карлайл! – звенит за ее спиной голос этого самого мужчины. – Где вы ходите? Нам пора!
Теодор хватает ее под руку и тянет в обратную сторону, к выходу. Клеменс не успевает сказать ни слова, но замечает, что он выглядит воодушевленным и до странности довольным.
Ее сумочка действительно обнаруживается на столике у парадного входа – Клеменс подцепляет ее на ходу, и они сбегают с вечера, даже не попрощавшись.
– Объясните мне! – восклицает она, когда Теодор берет у стойки ключи от своей машины. – Почему мы так спешим?
Атлас молча кивает ей на пассажирское сиденье «Мини-Купера». Клеменс, не преминув вздохнуть как следует, садится, и только когда машина срывается с места, ее молчаливо-радостный спутник решает объясниться:
– Я нашел тайные залы Стрэйдланда.
Уже вернувшись домой, при свете ночника, переодетая в пижамные штаны и футболку Клеменс вываливает на прикроватную тумбу содержимое сумочки. Помада, которой она воспользовалась один раз за вечер, пластыри, так и оставшиеся не у дел, хотя были необходимы, ключи от дома, телефон с пропущенным звонком от матери на экране – плевать, Клеменс перезвонит ей утром, – и клочок бежевой бумаги.
В последний момент она разворачивает записку, вместо того чтобы отправить ее в корзину для мусора.
Острым убористым почерком в ней значится:
«Рад был увидеть тебя, Клеменс. Передавай привет своему новому другу».
VI. Молчаливый страх
Дождь не прекращается третьи сутки подряд. Дороги размыло, уровень воды в океане поднялся на несколько футов, и берег затопило. Вода в окрестных колодцах помутнела и стала грязной, так что Серласу приходится теперь ходить за ней в город, чему он не рад.
Но лучше покидать дом, чем оставаться в четырех стенах с молчаливой Нессой.
Она не говорит ни слова. Не отвечает на редкие вопросы, не приветствует его по утрам и не прощается вечерами. Она молча встречает его к завтраку, утирая украдкой слезы, когда думает, что Серлас не видит. Молча стирает вещи, убирает в доме, молча готовит обеды и ужины. Молча сидит у камина, изредка подбрасывая в него поленья.
Серлас больше не слышит ее тихих песен.
Он плохо спит. Плохо ест. Плохо… живет. Ему кажется, что весь мир его сужается, сжимается чьей-то огромной рукой в одну точку, уменьшается до размеров бледного лица в обрамлении тонких русых волос. Зеленые глаза Нессы глядят теперь куда угодно, только не на него. Губы делают что угодно – приоткрываются в такт дыханию, бормочут немые фразы, кусают дрожащие пальцы – только не говорят.
Эту тишину в их доме-коконе можно потрогать рукой. Ах, если бы ее можно было разорвать!
– В моей утробе растет дитя, которого я не желала.
Почему земля не разверзлась под ногами Серласа и не забрала его в преисподнюю, если страшные слова, напророченные гадалкой в притоне, уже были произнесены?
– Кто… – Серлас с трудом находит в себе силы, чтобы задать вопрос – но не взглянуть на жену. – Кто его отец?
Несса молчит. Кусает губы, обнимает дрожащими руками живот, обтянутый тканью простого ситцевого платья, и прикрывает глаза, словно это может помочь ей спрятаться от правды.
– Ты не скажешь мне?..