о этого не работал.
Сегодня утром причуды бармена Теодору только на руку.
– Давно ты был в Оксфорде? – хрипло спрашивает он, подавившись глотком пива. Саймон качает головой.
– Ни разу не был. И не особо рвусь, если ты не заметил. Какая муха тебя укусила?
– Не муха, а леди, – поправляет Атлас. – Та, что из Шалотт и смотрит на Ланселота.
– О, святой Патрик…
Саймон вздыхает и, видимо, с трудом воздерживается от слишком красноречивой гримасы.
– А разве ты не должен тащить с собой Бена? Я как-то не особо тяну на любителя нарисованных женщин.
Теодору они тоже интересны совсем не в том понимании, о котором привычно думает и Саймон, и смотритель художественной галереи, и старик Стрэйдланд, и добрая половина участников торгов их города. Но никто из них не проявляет интереса к причудам Атласа, и потому он живет здесь, на южном побережье живописного графства Корнуолл, уже более десяти лет и не боится быть уличенным во лжи.
Хотя, стоит признать, Теодор не пытается скрываться и врать. Только Бену такой подход к жизни не по душе, и только Бен переживает, что в какой-то момент Теодор станет жертвой, к слову, полиции, медиков и прочих любителей экспериментов, жаждущих предать его неумирающее тело науке. Так уже было в годы Второй мировой. И напрасно Теодор рассказал о тех нескольких днях впечатлительному Паттерсону.
– Бен уезжает на материк, – задумчиво произносит Атлас. – И вернется только через пару недель.
– И твоя леди-миледи совсем не может подождать его возвращения, – кивает как будто себе Саймон. Его большие руки медленно и манерно протирают стаканы на барной стойке и расставляют их в порядке, известном одному ирландцу. Теодор следит за его размеренными движениями вполглаза.
– Не может, – говорит он. – Да и в последнее время Бен… – Атлас пытается подобрать слово помягче, но только безнадежно отмахивается. – Слишком дерганый. Чем старше становится, тем более параноидальные мысли его посещают.
– У него, кажется, полно причин беспокоиться о твоей заднице, – со знанием дела соглашается Саймон. – Бедняга Бен знаком с тобой – сколько? Пятнадцать лет? Удивительно, что он еще не поседел с таким-то компаньоном.
Теодор фыркает и делает последний глоток. «Гиннесс» заканчивается быстрее, чем он успевает прогнать из головы сонный туман, и его рассудок все еще пребывает где-то на грани яви и сна. Мысли не к месту возвращаются к приставучей девице, акварелям Берн-Джонса и старым воспоминаниям о портовом городке где-то на берегу Ирландии.
Он несколько раз моргает, потирая шрам над бровью. Зацепка на эскизе Уотерхауса разбередила прошлые раны, добавила тяжелых дум, и теперь Теодор все чаще ловит себя на такой путанице в мыслях, что даже наяву он видит и слышит то, чего видеть и слышать не должен.
Рыжий отблеск в темно-русых волосах девицы Карлайл. Мутно-зеленые глаза прохожих. Старые напевы времен ирландских восстаний в домах чопорных англичан. Ветер колышет ольху над волной, солнце и зной, лето и зной…
Теодор сходит с ума, и лучше бы его больные фантазии развеялись как можно скорее.
– В понедельник, – говорит он Саймону. – Ты и я едем в Оксфорд в понедельник.
Бармен не имеет привычки закатывать глаза – он счастливый обладатель лишь одного. Но сейчас ему, похоже, не хватает именно этого.
– И какой же это черт побудил тебя думать, будто я соглашусь?
Тот, что отравляет разум Теодора больше двухсот лет.
– Ты можешь взять с собой дочку своего любимого старика из галереи, – как бы невзначай вспоминает Саймон. – И самого старика. Ставлю свой глаз, что оба будут пищать от восторга.
Теодор морщится. С удивлением понимает, что делает это уже скорей по привычке и замирает в недоумении. Взять девицу Карлайл на вечер к Стрэйдланду было вынужденной мерой, пойти у нее на поводу, чтобы взглянуть на акварели Берн-Джонса – профессиональным интересом. Позвать же ее с собой в Оксфорд теперь кажется ему… желанием?
Странное, не поддающееся логике чувство Теодор не может пока приписать ни к чему адекватному, поэтому прячет его поглубже и запирает на семь замков. Лучше об этом не думать.
– Дельный совет, которым я воспользуюсь в самое ближайшее никогда. Девица слишком болтлива, – загибает он пальцы, – Генри слишком внимателен. Так что ты, мой друг, – самый подходящий вариант. Я даже позволю тебе взять с собой тот таинственный блокнот, куда ты все время что-то записываешь, и даже расскажу пару историй – на трезвую, заметь, голову.
– Благородный жест, – хрипло смеется Саймон. – Но я все равно не впечатлен. Да и блокнот куда-то задевался.
Он демонстративно шарит рукой под барной стойкой. Там пусто. Должно быть, пухлая тетрадь в кожаном переплете провалилась в щель между досками пола и лежит теперь в погребе. Будь здесь Бен, он поднял бы тревогу на пол-округи, так что хорошо, что Атлас пришел в бар один.
– Сожги его, когда отыщешь, – бросает Теодор. Пустой бокал из-под пива лениво перекатывается в его руке, отражая в стекле рассеянные солнечные лучи. По темной бутылке «Гиннесса» медленно стекает крупная капля конденсата. Теодор следит за ней, не обращая внимания на хитро улыбающегося бармена.
– Я столько лет собирал твои сказки, и тебе было наплевать, что с ними станет, – говорит Саймон весомо. – А когда один из девяти блокнотов пропал, ты решил забить тревогу? На тебя не похоже.
Теодор хмыкает.
– Подожди, пока твои записи не попадут в руки…
– Врага?
– Бена!
Они слаженно оборачиваются на дверь, будто ждут, что Паттерсон ворвется в бар прямо сейчас. Только вряд ли любитель чая сочтет, что пасмурное утро субботы стоит проводить именно так. Теодор кривит губы в усмешке и снова смотрит в бокал.
– Налей-ка мне еще.
Саймон качает головой, заканчивая со стаканами и принимаясь за пивной кран.
– Уверен, что утро стоит начинать с алкоголя?
– Нет, – с готовностью отвечает Атлас. – Но теперь точно знаю, что ты и Бен одинаково способны довести меня до самоубийства.
Он сползает со стула и уже на пути к дверям кидает:
– Это значит, что тебе придется ехать со мной вместо него. Кто-то должен будет вести машину, если я напьюсь по дороге.
Еще только поворачивая массивную дверную ручку антикварной лавки «Паттерсон и Хьюз», Теодор слышит женский смех и возгласы Бена. Если бы Атлас не знал своего приятеля, то решил бы, что Бен устроил свидание, но, к сожалению, голос его собеседницы Теодору хорошо знаком.
– Мисс Карлайл, – привычно кивает ей Атлас, едва только звяканье медного колокольчика возвещает о его приходе.
Клеменс оглядывается, перегибаясь через спинку его любимого кресла. Они с Беном устроились прямо в зале, разместили между собой столик на кривых ножках, расставили фарфоровые чашки, чайник и пару тарелок, и теперь делают вид, будто ничего особенного в этом нет.
Теодор хочет рявкнуть на них обоих, но бессонные ночи слишком его вымотали, и сил на злость у него уже не осталось.
– Во имя Морриган, что вы тут делаете? – говорит он. Присутствие в лавке этой девицы его уже не удивляет – скорее, он воспринимает ее как болтливый предмет интерьера, слишком надоедливый и мозолящий глаза, выкинуть который рука не поднимается: больно уж хрупок на вид. Но только на вид.
– Пьем чай, – послушно отвечает она. – Присоединитесь?
Такой наглый в своей простоте ответ сбивает его с толку. Он переводит взгляд на замершего в другом кресле Бена.
– На часах вроде не пять вечера, чтобы ты устраивал званые… чаепития.
– Твои стереотипные шуточки тут не к месту, – поджимает губы приятель. – Мы с Клеменс вели приятную беседу ровно до тех пор, пока ты не заявился. Где ты был?
Мы с Клеменс? Теодор решает оставить вопрос беспокойного Бена без ответа и, напрочь игнорируя его колкие взгляды, проходит мимо.
– Теодор!
Он не отвечает, с чувством хлопая дверью. Уже на лестнице до его слуха доносится едкое замечание Бена: «Обиделся, что устроили игры в его песочнице, такой ребенок…», и он злится уже по-настоящему.
С каких это пор Бен так близок с Карлайл, что позволяет себе панибратство? Отвратительная привычка превращать их немногочисленных знакомых в друзей когда-нибудь сыграет с Паттерсоном злую шутку, и Теодор будет первым, кто ткнет его в это носом.
Он думал, что сумеет поспать под тихую возню Бена, которая его успокаивает, но теперь, зная, что внизу, в его любимом кресле, восседает эта девица, Теодор не сможет и пяти минут провести с закрытыми глазами.
Балоров огонь, как его раздражают внезапные гости!
Он спускается в зал, успев только сменить вчерашний костюм на свежий. Домашний халат, висящий на спинке стула, Теодор игнорирует – в костюме он чувствует себя увереннее.
– Итак, мисс Карлайл, – демонстративно выделяя обращение, произносит Атлас. Гостья оборачивается. – Вы же не на чашку чая забежали. Ведь так?
Клеменс едва заметно улыбается, прежде чем огорошить его очередным предложением:
– Хотела узнать, нет ли у вас желания прокатиться до Оксфордшира?
Если бы Теодор не проверил ее биографию задолго до этого, то теперь окончательно бы уверился, что дочь Генри Карлайла – ведьма. Но она улыбается ему и невинно хлопает ресницами, словно ничего необычного не предлагает.
– Мисс Карлайл… – выдыхает Теодор, устало прикрывая глаза. – Вы преследуете меня?
– Атлас! – шипит Бен. – Как ты можешь говорить такое девушке!
– Разумеется, – бодро кивает Клеменс. – Неужели это не было очевидно с самого начала?
Несчастный Бен кажется сбитым с толку настолько, что не разберется в происходящем до конца времен. Теодор хмыкает. Хорошо, что он не так впечатлителен, как его приятель, иначе от головокружения, с которым мисс Карлайл кидает из отважной прямоты в смущенное молчание, его бы замутило.
– Уважаю вашу смелость, – кивает ей Атлас, – но не ценю активность. Вам следует поискать друга в какой-нибудь другой лавке. Например, по соседству с нами живет премилая мадемуазель Анетта, которая не прочь послушать истории о странствиях. Уверен, вы с нею сойдетесь.