...Она стоит на дачной платформе и ждет поезда. А поезд почему-то опаздывает. И тогда отец берет ее за руку и говорит, что он купит ей мороженое только в том случае, если она снова выйдет замуж за своего мужа, потому что мороженое едят только хорошие девочки, которые слушаются своих родителей. Более того, говорит отец и начинает медленно раскачивать перед ее лицом указательный палец, если она снова выйдет замуж за своего мужа, то они с мамой прямо в следующее воскресенье сводят ее в зоопарк. Посмотреть на пингвинов. И бублики ей там купят. С маком. Но она плачет и говорит, что больше не хочет замуж. А хочет на ручки. Потому что очень-очень устала. А если он не возьмет ее на ручки, то она ляжет на скамейку и умрет. Но отец говорит, что если она сейчас же не перестанет хныкать, то он позвонит от дежурного по станции Бармалею и пусть тот забирает ее, потому что им такие непослушные девочки не нужны.
...Она в прихожей своей бирюлевской квартиры моет шваброй холодильник. Но конец швабры с горячей тряпкой с трудом протискивается в радиатор, потому что внутри его слишком толстый слой льда. И она упирается грудью в конец палки и давит на него. Лед начинает громко хрустеть, плавится от напора горячей тряпки — и швабра медленно входит в радиатор. И тогда она вдруг чувствует острое возбуждение — и в дверь тотчас же начинает звонить любовник. Но она боится, что любовник увидит ее в старом халате, и притворяется, что ее здесь нет. Но тут возбуждение ее становится настолько нестерпимым, что любовник догадывается о том, что она дома, и продолжает давить на звонок. Тогда она мокрыми пальцами быстро расстегивает халат и правой рукой тянет за левый рукав. Но халат прилипает к ее вспотевшему телу и никак не отдирается. Любовник перестает давить на звонок с силой и начинает нажимать на него мягко и прерывисто. Она пробует соскрести с себя халат ногтями. Но липкая ткань отскребается плохо, и ей удается лишь процарапать в халате несколько больших дыр. Тогда она садится на пол, рядом с холодильником, из которого валит горячий пар, и плачет, с наслаждением размазывая по лицу слезы.
...И она в их старой квартире на Красноармейской. И Варя в желтом байковом халате сидит перед трюмо и расчесывает свои длинные густые черные волосы. «Варя, а ты уже молодая стала?» — спрашивает она. «Молодая», — отвечает Варя и улыбается ей из зеркала красивыми зубами. «А я что, так и не выросла?» — спрашивает она. «А зачем тебе вырастать? — отвечает Варя и снова ярко сверкает ей из зеркала зубами. — Это совсем не нужно». — «А что, что нужно?» — «Ты сама знаешь, что нужно», — отвечает Варя, и голос ее становится ледяным. «Честное слово, не знаю, скажи, ты ведь старшая». Но Варя уже молчит и большим костяным гребнем чешет, чешет, чешет свои длинные седые волосы.
...Дверь открывается, и входит любовник. Она стремительно встает со стула, стул начинает раскачиваться, и она долго-долго бежит навстречу к любовнику. Наконец стул с бесшумным грохотом падает, и она с плачем облегчения повисает на шее у любовника. «Что ты? Ну что с тобой?» — ласково спрашивает любовник. «Я люблю тебя, я так люблю тебя!» — рыдает она. И вдруг осознает что не понимает, кто он: Андрей или Станислав? «Наверное, Андрей, — думает она, — потому что Станислав уже умер». Но тут Варя говорит ей, что это все же скорее всего Станислав, потому что Андрей давно бросил ее. Но она отвечает Варе, что ей уже неважно, кто он, и продолжает с плачем целовать его руки. И вдруг с ужасом понимает, что это не Андрей и не Станислав, а ее бывший муж...
...И Они уже хотят схватить ее. Но она видит, что крышка люка чуть сдвинута, и, быстро присев, начинает протискиваться в узкую щель между асфальтом и крышкой. Щель эластично раздвигается и вбирает ее в себя. В подвале тихо и холодно. «Не хочу», — громким шепотом говорит она, потому что понимает, что именно сейчас увидит. И тотчас же видит: на цементном полу лежит вмерзший в лед матрас, а на нем в голубом девичьем халатике, неловко поджав под себя левую ногу, лежит бабушка. «Не хочу», — снова говорит она и, сдернув с ноги туфельку, подаренную ей отцом на двадцатидвухлетие, начинает колотить острым каблучком-шпилькой в крышку люка. Крышка отодвигается, и Они свешивают в люк свои лица. «Вызывали?» — спрашивают Они. «Укол, — кричит она, — сделайте же ей укол!» — «Шприцев не завезли», — отвечают Они и начинают спускаться в люк...
...Она ведет ребенка в детский сад. На ребенке черная каракулевая шубка, и в руке у него — красная лопаточка. «Мама, давай копать ямку», — говорит ребенок. «Но мы же в садик опоздаем», — отвечает она. «Как же мы опоздаем, если у меня нет папы», — удивляется ребенок и начинает копать в снегу яму. «Прекрати, сейчас же прекрати, — кричит она, — я на работу опоздаю». Но ребенок смеется и продолжает копать яму.
Тогда она вырывает у него лопатку и больно шлепает ею ребенка. Ребенок становится печальным и взрослым, поворачивается к ней спиной и в синей куртке уходит от нее прочь. Она садится на снег, рядом с ямой, из которой валит горячий пар, и плачет.
...И она в мастерской у Андрея. И ей так хорошо, как никогда. «А ты меня любишь, что ли?» — спрашивает Андрей и ласково усмехается. И он почему-то трезвый. «Очень», — отвечает она. «Ну ты даешь. А я тут картиночку намарякал. Показать?» — «Конечно, покажи». Андрей ставит перед ней холст, густо покрытый белой краской. «Богоявление», — говорит он. «Где?» — спрашивает она. «Что «где»?» — «Где Богоявление? Тут же ничего нет». — «Интересно получается, — насмешливо кривится он, — значит, Бога нет, а ты есть. Это ты здорово придумала. А может, наоборот, это тебя нет?» И закрывает холст большой серой тряпкой. «Завистники, — бормочет он. — Потому что я был одареннее их всех. С самого детства. Думаешь, если у меня сегодня в койке не очень-то получилось, так я вообще бездарен?! Они же ничего не понимают в тайне цвета! Колористы хреновы! Да ты не бойся, я вот сейчас еще приму рюмочку, и все у нас тип-топ получится. Они же прасущности мира не понимают. Мазилы. Трахаться не умеют. Совсем». И тогда у нее вдруг делается выкидыш, и медсестра в белом халате тычет ей в вену шприц. Шприц лопается у нее в вене — и медсестра радостно констатирует: «Хорошо мы тебя выскоблили. Чистенько». — «Нет, — отвечает она, — там ножки остались». — «Тогда, может, будем сохранять плод? — спрашивает медсестра. — Больница у нас хорошая». — «Нет, — отвечает она, — вы же ничего не понимаете в прасущности мира», — и бежит по больничной лестнице вниз. Но на площадке третьего этажа стоит бывший муж и говорит, что ударит ее. Она решает отвлечь мужа и спрашивает его, в чем заключается тайна цвета. Муж обижается и отвечает, что получку он всегда приносил домой полностью. И тогда она вдруг понимает, что снова беременна.
...Станислав говорит ей: «А теперь проверим вашу печень» — и укладывает ее на диван с красным пледом. Плед начинает кусать ее. «Удобно лежите?» — спрашивает Станислав и, не дожидаясь ответа, с силой давит ей на печень. Она кричит. «С вас 25 рублей за визит», — говорит Станислав и начинает заниматься с ней любовью. Она пытается объяснить ему, что он все перепутал и что любовью они занялись не в тот раз, а во время ее третьего визита к нему. И что частный визит к врачу тогда стоил не двадцать пять рублей, а десять. Но он не слушает и продолжает заниматься с ней любовью. А потом говорит, что хотя печень у нее действительно немножко увеличена, но это не страшно. И лечить надо не столько печень, сколько нервы. Надо попить бром, и все будет в порядке. И продолжает заниматься с ней любовью.
...Она с красным сачком в руках бежит по огромному зеленому лугу за белой бабочкой и никак не может поймать ее. Тогда она отбрасывает сачок в сторону, становится на четвереньки, напрягает лицо, выталкивая из него вперед челюсти и нос, и, жадно принюхиваясь, мчится с мягким топотом по красному кафельному коридору, пытаясь поймать бабочку зубами. Дверь открывается. В санитарной комнате тихо. Бабушка сидит на полу на полосатом матрасе, вмерзшем в серые наросты льда, и ест из алюминиевой миски манную кашу. «Бабуля, ну кто тебе разрешил самой есть? — говорит она. — Доктор же сказал, чтобы тебя кормили с ложечки. Ну что же ты такая непослушная!» И отбирает у старушки миску. Бабушкино лицо съеживается, становится размером с кулачок, и тонким плаксивым голосом старушка выкрикивает: «Но я кушать хочу!» — «Тебе нельзя много кушать. Ты что хочешь, чтобы вся операция насмарку пошла?!» — «Что же, и в морге нельзя кушать?» — удивляется бабушка. Она вздрагивает и внимательно вглядывается в бабушкино лицо. Потом осторожно спрашивает: «С тобой доктор сегодня разговаривал?» — «Разговаривал, разговаривал, разговаривал», — радостно поет бабушка. «И что же он тебе сказал?» — «Что ты злая девочка, злая девочка, нечуткая девочка!» И, выхватив у нее из рук миску, бабушка жадно ест, ест, ест манную кашу.
...Варя ведет ее в зимний парк. «Варя, можно я дом буду строить?» — спрашивает она. «Попробуй», — усмехается Варя и подает ей красную лопатку. Она начинает копать в снегу яму. «Шире копай, а то вся не уместишься», — говорит Варя. «Но ведь я же маленькая, — удивляется она, — зачем мне такая яма?» — «Маленькая! — фыркает Варя. — Хорошо же некоторые устраиваются, а главное — удобно. Сына-то давно видела? Ладно, кончай копать, тебе и такой ямы хватит. Довольно, говорю, а то опять забеременеешь». И за шиворот оттаскивает ее от ямы.
...И она идет по какому-то белому одноэтажному городу, густо залитому солнцем, и в красной колясочке везет сына. А рядом в новом костюме идет муж и с восхищением смотрит на нее. «Я так люблю тебя», — говорит муж. «Как, Витя?» — удивленно улыбается она. «Как тайну цвета». Она вздрагивает и внимательно вглядывается в лицо мужа. Муж заговорщически подмигивает ей. «А ты действительно Виктор?» — спрашивает она. «А то кто же?» — отвечает он и снова подмигивает. «Настоящий Виктор?» — уточняет она. «Настоящий? — насмешливо переспрашивает он. — А что такое настоящий? Думаешь, если у тебя высшее образование, то все остальные уже и не настоящие?» И, наклонившись к коляске, начинает что-то там делать с ребенком. «Не смей! — кричит она. — Мерзавец!» Муж распрямляется и, выдернув из коляски большую пластмассовую куклу в ползунках, начинает размахивать ею и выкрикивать: «А он настоящий? Он настоящий?» — «Отдай, — слабо шепчет она, — отдай!» И хватает ребенка за пластмассовую ножку. «Не отдам», — пьяно улыбается муж и тянет ребенка к себе. «Отдай, — скулит она, — ведь ты его пропьешь». — «Дура, — возмущается муж, — я же его люблю», — и, рванув ребенка к себе, начинает жадно целовать его упругое кукольное личико. Ребенок заходится в плаче. «Скотина!» — визжит она и тянет ребенка за ногу к себе. Внутри ребенка что-то громко булькает, потом щелкает, и, оставив в руках у родителей по пластмассовой ножке, кукла шмякается на тротуар и отскакивает от него сверкающими нарядными осколками. «Ну вот!» — говорит муж.