х на то оснований. Более того, если у нее и были какие-то основания, то скорее для того, чтобы плакать, чем для того, чтобы смеяться. Потому что сегодня был уже пятый день. «Закрой дверь», — сказал ей муж. И хотя последние пятнадцать лет он всегда так отвечал на ее попытки зайти к нему в кабинет и прообщать его, она вдруг почему-то обиделась больше обычного и, вместо того чтобы закрыть дверь, громко хлопнула ею. А потом внук сказал ей, что жареная картошка — это гадость, и, добавив свое любимое словечко «нищ-щет-та», резко отстранил от себя тарелку. И на все ее слова о том, что они с дедушкой не воруют деньги, а если ему не нравится, то он может уехать от них жить к своей любящей маме, внук только противно хихикал и ехидно осведомлялся: «Это тебе что, в лесу так посоветовали, да? Марья Петровна, да? Оч-чень интеллектуальная женщина!» И хотя она сама была не больно высокого мнения об умственных способностях Марьи Петровны, она снова обиделась. Потому что внук вроде бы как намекал на то, что ей доставляет удовольствие общество недалекой Марьи Петровны. Она стала искать слова, могущие опровергнуть внука. И ей показалось, что она их нашла. «Как тебе не стыдно, — почти спокойным тоном сказала она. — У тебя что, бабушка неграмотная женщина, что ли? Слава богу, с высшим медицинским образованием. И на работе меня всегда уважали!» — «Да-да-да, — запел внук, — уважали. И по физкультуре у тебя пятерка всегда была. Физкультура — это вещь. Физкультура — это предмет интеллектуальный». И тогда она перестала с ними разговаривать. Она не разговаривала целых пять дней: молча подавала им еду, молча стирала их трусы и майки, молча уходила в лес. Но они ничего не замечали и спокойно поедали приготовленные ею кушанья и надевали выстиранное белье.
Куст, около которого она стояла, неожиданно зашевелился, раздвинулся — и из него высунулся коротконогий голый мужчина в плавках и очках. Голова у мужчины была совсем лысая, и рога его были какие-то кривые и худосочные. Мужчина удивленно оглядел ее и заспанным голосом спросил:
— Ты чего здесь делаешь?
— Гуляю, — независимо ответила она.
— Ну ты ваще, — опешил мужчина, — ну ты даешь. А который час-то, знаешь?
— Полседьмого утра, — любезно ответила она, взглянув на часы, и наконец-то удивилась: что это, оказывается, она вышла сегодня из дому на час раньше.
— А. — Он понимающе кивнул худосочными рогами. — Гуляешь, значит. Гулять — это хорошо. Только я тебя вроде раньше тут не примечал. Ты под каким кустом живешь-то?
— Чего? — не поняла она.
— Так ты новенькая, — обрадовался рогатый и, поправив на носу очки, деловито предложил: — Вали сюда.
— А это еще зачем?
— Как зачем? Тусоваться будем.
Слово было из лексикона ее внука, но она не совсем понимала его смысл и на всякий случай быстро сказала:
— Я Марь Петровну жду. И еще Клару Ивановну.
Потом подумала и добавила:
— У Клары Ивановны незаконченное высшее образование.
— Нет-нет, — забеспокоился рогатый. — Тем, которые с незаконченным, нельзя. Те, которые с незаконченным, пусть в Новогиреевский лесопарк идут.
Потом неожиданно посуровел, вышел из куста и, плотно задвинув его за собой, официальным голосом потребовал:
— Документы!
— Какие еще документы?
— Об образовании. И поторопитесь. Без четверти семь закрываемся.
И поскольку она все еще не понимала, то он схватил ее за руку и, стянув с нее варежку, стал разглядывать ее ладонь. Лицо его выразило удовлетворение.
— Высшее медицинское, — констатировал он, возвращая ей ее ладонь. — Пардон, но еще несколько мелких формальностей. Одинокая? Или дома обижают?
— Дома.
— И крепко обижают? Потому как которых не крепко, тем нельзя. Те пусть подождут, пока их крепко будут.
Она попыталась представить себе лицо мужа, но вместо лица ей все время почему-то представлялся его затылок. Потом лицо внука. В его лицо она вглядывалась особенно долго. На разглядывание лица дочери ушло всего несколько секунд.
— Крепко, — сказала она, — очень крепко.
— Ну и хорошо, ну и ладушки, — обрадованно посочувствовал ей рогатый, и глаза его под очками подозрительно увеличились в размерах. — Тогда сигай сюда.
И раздвинув одной рукой куст, другой рукой подхватил ее под локоть.
— Нет, Марья Петровна, нет, тараканов лучше морить по старинке, борной кислотой, — послышался за деревьями голос Клары Ивановны. — А где ж это наша подруга запропастилась? Проспала, что ли?
Она на секунду заколебалась, но тут рогатый ловко подтолкнул ее под локоть, вместе с ней впрыгнул в заснеженный куст и захлопнул его за собой.
Она бежала по летнему лесу, легкая и упругая, и юные рога набухали у нее на темени. А навстречу ей уже сбегались другие старики и старухи, красивые и рогатые, и среди них даже было несколько детей.
ЛЕСОПАРК(Рассказ)
Она дубина, говорят они. Полная идиотка, говорят они. И если она наконец к пятнице не выучит первый закон термодинамики, то пусть пеняет на себя. Только не надо изображать, что ее это не волнует. В прошлом году кое-кто тоже делал вид, что ему это без разницы. Все думал, что они шутят. И это в то время, говорят они. Когда весь народ, говорят они... говорят они... говорят они... говорят они... черт, заело!.. рят они... рят они... К вершинам! Уф! Аппаратуру проверять надо, Марк Иванович! И не по понедельникам, а по средам, Марк Иванович! Он же знает, что по средам, Марк Иванович... Марк Иванович... Марк Иванович... К вершинам... весь народ... Марк Иванович... плюс электрификация всей страны... Марк Иванович... И ничего тут смешного нет! Абсолютно нет ничего смешного. Марк Иванович, между прочим, заслуженный учитель. А она... Если она к пятнице не выучит наконец первый закон термодинамики, то им придется собрать Педсовет. А там уж. Сама понимает. Они будут вынуждены. Они ведь ради ее же собственного блага. Они ведь ей добра желают. Только добра. Так что пусть пеняет на себя. Здесь нормальная школа, а не. В то время, когда весь наш народ. Если она не выучит, то они будут вынуждены, не отвлекайтесь, Марк Иванович, отправить ее, они не шутят, пусть не надеется, что это шутка, отправить ее — в Школу для особо одаренных детей! В Школу для особо одаренных детей! В Школу для особо одаренных детей! Пусть пеняет на себя... себя... одаренных детей... Марк Иванович... Марк Иванович... Марк Иванович... рят они... рят они... и не по понедельникам, а по средам... плюс электрификация... рят они... рят они... рят они...
Дети бежали к реке. Но поскольку это были дети из сборника диктантов для седьмых классов, то бежали они как-то странно. Рыболов, сидящий на берегу реки, не знал о том, что река ненастоящая, потому что в свое время, когда был еще школьником, он пропустил именно то занятие, на котором должен был писать именно этот диктант. И все же, увидев бегущих к реке детей, он подумал: «Странно, очень странно».
«Поцелуй меня», — прошептала Она и нежно зарделась. Но Он, как назло, именно сегодня забыл дома подзорную трубу и потому не мог целоваться. Сказать же Ей об этом Он постеснялся, и Она, не понимая, почему Он медлит, решила, что все эти годы Он обманывал Ее, когда клялся в любви и молил хоть когда-нибудь даровать Ему хоть единственный поцелуй. А такое простое объяснение, что человек всего-навсего забыл дома свою подзорную трубу, Ей даже не пришло в голову. Больше Они никогда не встречались.
...рят они, что надо сдавать макулатуру, потому что!
Володя был нехорошим человеком и знал об этом. Но он хотел стать хорошим и поэтому ходил в гости к писателю Ивану Петровичу-младшему. Иван Петрович-младший жил в кооперативном доме у реки, на берегу которой сидел Рыболов. Но в отличие от Рыболова Иван Петрович-младший никогда не пропускал занятий в школе и потому знал, что река ненастоящая. Иногда он объяснял это Володе, и тот чувствовал, как постепенно перестает быть нехорошим человеком.
— Так, значит, она считает, что конъюнктивит — это не страшно? Ну слава богу, она его успокоила. А то он так нервничал. Нет, он в общем-то понимал, что это не смертельно, но все же как-то неприятно. Между прочим, она могла бы его почаще навещать. Все-таки у них когда-то любовь была. А у нее конъюнктивит когда-нибудь бывает? Жаль! То есть он хотел сказать, что соскучился по ней. А может быть, у кого-нибудь из ее знакомых бывает конъюнктивит? Ага, значит, у других все-таки тоже бывает. А то когда думаешь, что ты один такой на свете, то как-то неуютно становится. Да, все проходит. Вот и молодость прошла. Может, и конъюнктивит пройдет? Все же она могла бы почаще его навещать. Он, конечно, понимает, что у них такая разница в возрасте. Но ведь любовь была. А она помнит, как он ее в ресторан водил? Четыре раза. Но он в общем-то доволен своей жизнью. Любовь была. Теперь вот — конъюнктивит. Но она ведь еще придет к нему? Правда придет? Удивительно все-таки: он стареет, а она нисколько. Потрясающе выглядит. А это у нее не та помада, которую он ей из Парижа привез? Ах, та уже кончилась. Ну да, конечно, за семь лет любая помада кончится. Значит, конъюнктивит — это не страшно. Только пусть она еще придет, а то как-то неуютно...
...что надо сдавать макулатуру, потому что наш народ... к вершинам...
Но однажды, гуляя по берегу реки, Она наткнулась на подзорную трубу, запутавшуюся в траве. И хотя Она ничего не знала о тайной связи, существующей между предметами и явлениями в этом мире, тем не менее сердце у Нее защемило как-то особенно сладостно и в ушах зазвучала дивная и печальная музыка: то ли Бах, то ли поп-группа «АБВ».
Когда Володя стал уже почти хорошим человеком, он пошел на литературный вечер и там узнал, что существуют фаллические эманации духа. Спросить у докладчика, что это такое, он постеснялся и на следующий день обратился за разъяснениями к Ивану Петровичу-младшему. Иван Петрович высказал предположение, что докладчик, по всей видимости, имел в виду «фавнические эманации духа» — от слова «фавн». Но поскольку Володя упорствовал и настаивал на «фаллических», то Иван Петрович был вынужден объяснить ему, что такое фаллос. На вопрос, откуда у духа мог взяться фаллос, писатель ответить не смог. Это несколько пошатнуло его авторитет в глазах Володи.