Сольвейг будить не стал, аккуратно поднял невесомое тельце на руки и унес в женскую землянку. Опять придется тащить ребенка в бой. И ведь иначе никак не получится. Она многому научилась, многое может и умеет. А я не могу быть сразу везде. Так что минные постановки на случай подхода подкреплений на ученице. А потом пусть сидит в засаде с Радомирой и контрабандистами. Случится стычка — княгиня не даст ей лезть на рожон, а не случится — так и совсем хорошо.
Интересно, а куда делись спецы Лобанова, прилетевшие с нами? Как ушли тогда, так ни слуху, ни духу о них. И что это я вдруг о них вспомнил?
[i] Аналог радио на основе артефактов
Глава 14
Тяжёлое и низкое небо, затянутое плотными свинцовыми тучами, которые кажутся готовыми вот-вот обрушиться на землю снегом или мокрым колючим дождём, давило своей тяжестью на укрытую жестким ноздреватым настом землю. Тусклое солнце, едва пробивающееся сквозь плотную пелену, уже почти скрылось за кромкой далекого леса, оставив после себя лишь тусклый отсвет на горизонте. Где-то за бараками на плацу слышался лай псов, злые, отрывистые команды надзирателей и приглушенные звуки ударов, издалека похожие на безобидные шлепки ладонью по подушке. Конвойные строят заключенных на вечернюю поверку.
На вышке, возвышающейся над лагерем, курят двое. Их лица, освещённые тусклым светом фонаря, в надвигающихся сумерках кажутся неестественно бледными и усталыми:
— Эх, — младший, худощавый парень с небритым подбородком, нарушил повисшее над вышкой молчание забористым матом, – Не выспался ни хрена. Всю ночь кости крутило.
— Это от сырости, — неохотно буркнул старший — мужчина лет сорока с изрезанным морщинами лицом, — Весна. Всё гнить начинает.
Он затянулся сигаретой, выпуская дым в темнеющее небо и хрипло натужно закашлялся, выплевывая вниз, на усыпанный окурками, густо покрытый отвратительными грязно-желтыми пятнами снег мокроту. Молодой подошел к краю вышки и, вытащив хозяйство, звонко зажурчал, выводя узоры и внося свой вклад в коллективное полотно в стиле абстрактного экспрессионизма. Справедливости ради, стоит заметить, парень таких умных слов не знал и о своем художественном таланте даже не догадывался.
— Слышь, Петрович, — спросил он, завязывая гашник, — А чо эт Большой Стас прикатил, не знаешь?
— Какой он тебе Большой Стас, шнурок козлячий⁈ — злобно зашипел старший и, отвесив напарнику подзатыльник, нервно посмотрел на соседние вышки. Не дай Боги, кто услышит и донесет эсбэшникам! Простой поркой не отделаешься — замордуют упыри до полусмерти. Твари лютые, мало им заключенных! Изгалялись бы над ними, своих-то что стращать⁈ Он ожег яростным взглядом скукожившегося от страха парня, — В бараки захотел⁈
— Ты чо, Петрович. Все ж так говорят! — загнусил молодой.
— Ты не все, ты пока еще вошь лобковая, а не гвардеец. Для тебя он Господин Глава рода Станислав Матвеевич! Понял, тля зеленая⁈
— Да понял, понял, — так же гнусаво протянул молодой, — Чо драться-то сразу? — и после паузы все же добавил: — Ну, так, Петрович, а что Станислав Матвеевич приехали-та?
— Не твоего ума дело, — буркнул старший и, помолчав, все-таки снизошел до пояснений, — Новгородцев каких-то в окружение загнали, вот пленных сюда и привезли, кто выжил. А там аристократы какие-то. Вот наш Глава и приехал посмотреть, кто к нему попал.
— А я думаю, чо эт Колояр всех по казармам разогнал, когда этап пригнали. Даже с вышек парней сняли.
— Ты, Окша, метлой своей мети пореже. Говорлив больно, — недовольно проворчал Петрович, — Я батьке твоему обещал присмотреть за тобой, потому и вожусь с таким олухом. Только от Колояровых псов я тебя не спасу.
Окша зябко поежился. Колояра — начальника службы безопасности лагеря боялись все. Невысокой, чернявый живчик с мягкой застенчивой улыбкой и кротким со смешинкой взглядом, при первом знакомстве производил впечатление милейшего добряка. Только вот под этой добродушной маской скрывался самый настоящий зверь, с наслаждением упивающийся чужими страданиями и кровью.
— А это еще кто? — удивленно вскинул брови парень, глядя за спину напарнику, на почти скрывшуюся в вечерних сумерках дорогу, где появились огни приближающихся автомобилей.
Спустя несколько минут перед воротами лагеря остановился легковой автомобиль и два тентованных грузовичка. Из легковушки выбрался молодой щеголеватый парень в имперской форме.
— Эй, начальника лагеря сюда, быстро! — с легким акцентом на словенском крикнул он выбежавшему из будки охраны гвардейцу.
— Никак нельзя, господин кентарх! — рявкнул в служебном рвении караульный, — Занемогли они.
— Ну, так начальника караула зови, осел! — раздраженно дернул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи, скомандовал офицер.
— Слушаюсь! — вытянулся гвардеец и тут же с места рванул к плацу, рядом с которым находилась караулка.
— Вот идиот, — буркнул себе под нос Петрович. В будке был магофон и связь с Начальником лагеря и дежурным офицером. Но перепуганный грозным покрикиванием эллина боец забыл все уставы и наставления действующие в гвардии Лакапиных. Теперь получит розог перед строем в лучшем случае.
Офицер задумчиво провел пальцами по капоту и, увидев на них грязь недовольно, сморщился. Он стал важно вышагивать туда-сюда вдоль дороги. Из его автомобиля выбрался водитель, кряжистый, основательный. Если бы не имперская форма, Петрович подумал бы, что перед ним свой — росс или словен. Мужик достал тонкую офицерскую папироску, похлопал себя по карманам и подошел к заднему борту одного из грузовиков. Оттуда появилась рука и заплясал огонек зажигалки.
Спустя минуту, из машин попрыгали эллины. Они постояли о чем-то тихо шушукаясь и посмеиваясь, с любопытством поглядывая на забор, обмотанный колючей проволокой и вышки с настороженными гвардейцами.
Но вот появился начальник караула. Десятник Вакулич лихо подскочил к имперскому офицеру и оттарабанил рапорт. Кентарх что-то тихонько спросил у десятника, тот так же тихо ответил. Караульные на вышках, видя, что начальство мирно беседует, немного успокоились, начали переговариваться, обсуждая гостей, ворвавшихся в их монотонную, усыпляющую скуку дежурства.
Но что-то не нравилось Петровичу, что-то не давало покоя. Какая-то неправильность была в этих имперцах. И что их принесло на ночь глядя? Старый гвардеец еще раз оглядел прибывших. Да вроде все нормально. Вояки и вояки, шутят, смеются. Вон разбрелись от машин кто-куда, любопытствуют. Мужчина пожал плечами и расслабленно отвернулся. По большому счету, ему-то какое дело? Пусть вон, Вакулич разбирается. У него за это надбавка к жалованию идет.
И тут Петровича словно пронзило молнией! Герб! Герб Евпаторов! Они же отозвали своих гвардейцев! Об этом судачили еще две недели назад во всех кабаках Камского волока. Мол, на границе Империи появились кочевники, вот и понадобились родовые войска там. Можно подумать, в первый раз степняки на границах шалят. Нутро у них такое — воровское. Только не в степняках дело. Откуда тут Евпаторы⁈
Поворачивая голову к дороге, старый вояка успел краем глаза заметить, как оседает на доски настила вышки Окша с болтом в глазнице, как кряжистый водитель волочит куда-то в сумерки судорожно сучащего ногами Вакулича, а ряженые имперцы оттаскивают рогатку, перекрывающую въезд в лагерь.
— Тр… — Петрович хотел крикнуть «тревога», но дыхания не хватило, а вместо вдоха, получилось какое-то бульканье. А потом грудь пронзило болью, и на непослушное тело накатила ледяная слабость и тьма.
Ну, вот и всё — все планы на десять раз обговорены, карты изучены, люди заинструктированы и подготовлены, насколько это возможно в столь короткие сроки. Выдвигаться решили ближе к вечеру, чтобы подгадать начало атаки к вечерней поверке в лагере. Тогда все внимание надзирателей, за исключением охраны периметра, приковано к плацу. Сволочи развлекаются, приводя в исполнение наказания за совершенные заключенными в течение дня проступки.
Об этом, как могла, поведала та самая немая Майка — бойкая смышленая конопатая девчонка, по самые глаза укутанная в грязное тряпье. Говорила она, конечно, кое-как, скорее мычала, чем говорила, но Водя ее прекрасно понимал и переводил нам. Да, и на опасное дело племянница старосты согласилась без раздумий. Судя по сверкнувшему лютой ненавистью взгляду, есть у девушки свои счеты к лакапинским гвардейцам свои счеты.
В ночь перед операцией мы с Сольвейг практически не спали, устанавливали мины, перерезав дорогу из Камского волока и Вятки. Ученице потом останется лишь активировать их, если будет такая необходимость. С рассветом вернулись в опустевший поселок Води. Все гражданские ушли еще вчера, их приютят другие поселения беженцев. Здесь же остались только те, кто будет участвовать в бою.
К обеду подошел последний отряд, отличавшийся от остальных, как стая волков от отары овечек. Три десятка матерых бойцов с глазами убийц, всем далеко за тридцать, все экипированы, пожалуй, получше, чем спецназеры Лобанова.
— Здравия тебе, Темная. Ты звала, мы пришли, — обойдя меня, как одиноко стоящую елку, они, стянув степные малахаи, склонили головы перед Радомирой.
— И тебе здравствовать, Стрежень, — она важно кивнула предводителю ушкуйников, — По добру добрался?
— Не без удачи, — усмехнулся тот, поведя мощными плечами. Он вообще был похож на кубик — приземистый, с мощной мускулатурой, которую не в силах скрыть беленый полушубок, крепкой короткой шеей, буквально из плеч переходящей в лобастую голову, на которой выделялись острые жесткие карие глаза.
— Знакомься, Стрежень — ярл Рагнар, — Радомира кивнула на меня, и я попал в перекрестье взглядов.
— Ярл? — ухмылка ватамана стала еще шире, — И кто его ярлом избрал?
— Я — в голосе женщины послышалась сталь и улыбочки тут же исчезли с лица воинов. Стрежень вопросительно вскинув бровь посмотрел на княгиню, — Это Кровавый Орел, — она пожала плечами.
— Этот⁈ — недоверчиво воскликнул ватаман и тут же нахмурился, — Слыхал о тебе, — он буравил меня взглядом, — Скажу прямо, считаю — лжет молва. Людишки князя Лобанова и не такое придумать могут.