[12].
О положении Государственного совета много спорили в юридической литературе конца XIX – начала XX в. Как уже было сказано выше, Н. М. Коркунов поднимал его значение до поразительных высот. По его мысли, это учреждение даже больше, чем просто высшее законосовещательное учреждение страны. Оно было непременным участником законодательного процесса. Впрочем, были и другие точки зрения. Долгое время председательствовавший в Государственном совете великий князь Михаил Николаевич полагал, что главная задача российской «палаты лордов» – сдерживать произвол министров, готовых подменить самодержавие собственным произволом. Согласно этой позиции, Государственный совет лишь укреплял царскую власть, на которую покушались нечистоплотные чиновники. Сам царь не был вполне уверен, что всегда это было так. Александр III следующим образом определил обязанности «звездной палаты»: «Государственный совет есть ближайшее помогающее мне и правительству учреждение, а не противодействующее ему». В этих словах легко читалась претензия императора к высокопоставленным сановникам, которые препятствовали реализации правительственных инициатив. Тут же Александру III возразил Половцов: «Государственный совет есть высшее контролирующее деятельность министров учреждение, а потому оно бывает им неприятно…»
Эта дискуссия объяснялась тем, что место Государственного совета в ряду прочих высших учреждений Российской империи действительно было особым. Он был важнейшим звеном при обсуждении наиболее значимых законопроектов. Его статус никем не ставился под сомнение. Не случайно ряд высочайших повелений запрещал министрам докладывать по делам, обсуждавшимся в Государственном совете (правда, руководители ведомств часто игнорировали этот запрет). Члены Государственного совета обладали «полной свободой суждения» при рассмотрении законопроекта.
Столь значимая для судьбы страны и отдельных законов дискуссия становилась известной царю лишь из пересказа его сотрудников. Это положение казалось многим противоестественным: император практически не участвовал в наиболее значимой процедуре подготовки правовых актов. К. П. Победоносцев неоднократно предлагал Александру III возродить Совет министров, в работе которого непосредственное участие принимал сам император. Это учреждение должно было предварительно обсуждать законопроекты, вносившиеся в Государственный совет. Примечательно, что Победоносцеву даже не приходила в голову мысль, что Совет министров мог бы заменить собой Государственный совет. Александр III не соглашался со своим прежним наставником. Императора смущало то, что в ходе такого обсуждения стала бы известна его точка зрения, что впоследствии могло стеснить свободу дискуссии в кругу высших сановников империи.
В самодержавном государстве законы не всегда отличались детализированностью формулировок. Их трактовать можно было по-разному, тщетно пытаясь понять общий замысел законодателя. Так что вполне естественно, что тенденция к упрочению положения Государственного совета соседствовала с другой, прямо противоположной – к минимизации его роли в законодательном процессе. Это обусловливалось целой совокупностью причин. Во-первых, мифы так или иначе влияют на жизнь. Слова о неограниченной царской власти не могли стать поводом для дискуссий. Не было принято их оспаривать в «высших сферах». Попытки же Государственного совета отстаивать особую точку зрения, заведомо отличную от позиции государя, вызывали у последнего нескрываемое раздражение. Он усматривал в этом едва ли не конституционалистские устремления высших сановников. Во-вторых, Государственный совет не вызывал симпатий у большинства министров, которые видели в нем препятствие для осуществления своих планов. В-третьих, государственное здание России не было слишком упорядоченным. Сам император, правда, в редких (но весьма показательных) случаях нарушал привычный ход законотворческой работы. Так, в марте 1887 г. он посчитал вопрос о присоединении городов Ростова и Таганрога к области Войска Донского решенным. В соответствии с этим Государственному совету оставалось лишь определить путь к реализации этой частной, но значимой для многонаселенного края меры, а не обсуждать ее.
И сам Государственный совет далеко не всегда способствовал усилению собственных позиций. Эффективность работы многих сановников вызывала много вопросов. Большинство его членов не могло, да и не желало активно участвовать в обсуждении законопроектов. К началу царствования Николая II всего в Государственном совете насчитывалось 72 члена. Казалось бы, цифра весьма солидная. Однако 10 членов постоянно находились в отпуске. 10 человек в силу преклонного возраста не могли присутствовать на заседаниях. 19 сановников возглавляли министерства, а следовательно, не могли оценивать свою работу со стороны. Таким образом, 33 человека должны были составлять «работоспособное ядро» Государственного совета, и они должны были быть распределены между четырьмя департаментами. Причем в большинстве случаев это были люди немолодые и, естественно, подверженные заболеваниям. Практика показывала, что на каждый департамент приходилось лишь пять активно работавших членов Государственного совета.
В ряде случаев старые люди предпочитали избавляться от сложных законопроектов, возвращая их разработавшему ведомству. В. И. Гурко вспоминал, как в 1898 г. Департамент законов вернул в Министерство внутренних дел законопроект о принятии и оставлении русского подданства. Председательствовавший в Департаменте М. Н. Островский сильно болел в то время и не мог одолеть законопроект. Нашелся для этого и удобный предлог – готовилось изменение порядка принятия законов, касавшихся интересов Финляндии.
Действительно, в Государственном совете заседали люди немолодые, часто не отличавшиеся крепким здоровьем, однако обладавшие необходимым опытом и знаниями. Они лучше других представляли себе, как была «заведена» государственная машина. Этот распорядок многие годы определял ритм их жизни и стиль мысли. В них самих был заложен непременный порядок работы высших учреждений империи, что объясняло их стабильность. Законодательные процедуры воспроизводились из года в год, не подвергаясь существенным изменениям.
Обычно обсуждения разворачивались в департаментах Государственного совета, куда специально назначались некоторые из его членов. До 1899 г. было три департамента: законов, государственной экономии, духовных и гражданских дел. В 1899 г. был создан Департамент промышленности, наук и торговли. Большинство дел было финансовых, а следовательно, вносилось в Департамент государственной экономии. В 1881 г. таких было 989 (то есть 80 % от общего числа). 141 дело было внесено в Департамент законов (12 %). Наконец, в Департамент духовных и гражданских дел попало 99 проектов (8 %).
Обычно заседания департаментов назначались четыре раза в неделю. Часто проводились совместные (соединенные) заседания департаментов. Начинались они в час, заканчивались после шести. Члены Государственного совета заседали в вицмундирах. Их надевали и чиновники Государственной канцелярии. Курить на заседаниях было строго запрещено. Все было чинно и торжественно. За столом сидели лишь члены Государственного совета (исключение делалось только для товарищей министра, которые заменяли своего отсутствовавшего начальника и имели в этом случае право голоса). Даже государственный секретарь и статс-секретарь департамента сидели за особым маленьким столиком, который был приставлен к основному столу. За особый стол усаживались и эксперты, приглашенные для «объяснений». Чаще всего это были директора департаментов того министерства, которое представило законопроект. Это правило коснулось и профессора (а заодно и управляющего Главной палатой мер и весов) Д. И. Менделеева. Он должен был сидеть за особым столом и молчать, пока его мнением не заинтересуется кто-нибудь из членов «звездной палаты». В конце концов ученый не выдержал и решил дать объяснение по поводу одного из положений разработанного им законопроекта – и был осажен одним из членов Совета. Преимущественно экспертам приходилось сидеть молча все заседание: редко их мнением кто-нибудь интересовался. Объяснения по законопроекту обычно давал глава ведомства, далеко не всегда знавший подлинные мотивы разработчика. Тому же оставалось «нетерпеливое и досадливое ерзание по стулу… Случалось при этом, что лицо это вставало, подходило к своему шефу и что-то шептало ему на ухо, но тот обыкновенно лишь нетерпеливо от него отмахивался».
В большинстве случаев в департаментах обсуждали то, что впоследствии, уже в думский период, острословы называли «закончиками» или же «законодательной вермишелью», о которой обычно не дискутировали. Многое зависело от председателей департаментов, через которых приходилось проводить значительное число законопроектов такого рода. Например, заседания Департамента промышленности, наук и торговли шли долго, часто весьма малоэффективно. Во многом это объяснялось тем, что председательствовавший Н. М. Чихачев предпочитал не вмешиваться в ход заседания. Напротив, Д. М. Сольский был властным председателем, пресекавшим любые самостоятельные выступления. Кому-то это могло показаться рациональным, учитывая ничтожное значение большинства законопроектов. Впрочем, «закончики» далеко не всегда были столь ничтожны. К ним относилось и ассигнование денежных средств на ту или иную государственную потребность. Эти вопросы также разрешались с удивительной скоростью. Например, 13 января 1883 г. в Департаменте экономии в течение часа была решена судьба 5,5 млн сверхсметных кредитов, что неприятно поразило государственного секретаря Половцова[13].
Таким образом, председатели департаментов направляли ход обсуждения законопроектов, во многом предопределяя их судьбу. Министрам приходилось с ними договариваться, порой учитывая даже их корыстные устремления. Так, Н. Х. Бунге, подыгрывая председателю Департамента экономии А. А. Абазе, видному сахарозаводчику, выступил за нормирование производства сахара. В ответ он рассчитывал на поддержку Абазы в вопросе о реформе налогообложения. И. А. Вышнеградский часто советовался с Абазой, учитывал интересы банкиров, обслуживавших председателя департамента. За это последний должен был помочь в прохождении н