рствование – в период доминирования, например, графа П. А. Шувалова или М. Т. Лорис-Меликова.
Решение об отставке Д. А. Толстого с поста министра народного просвещения было принято 18 апреля 1880 г., в Страстную пятницу. В Зимнем дворце знакомые целовались друг с другом у заутрени со словами: «Толстой сменен, воистину сменен». Радость продолжалась целую неделю. Никто не догадывался, что он еще вернется к власти, причем с повышением. Толстой был одиозной фигурой своего времени. Общество «полюбило» его благодаря реформе гимназического курса. Теперь главными предметами в «толстовской гимназии» стали мертвые языки – латынь и греческий. По мысли министра, изучение их трудной грамматики должно было отвлечь пылких юношей от политики.
Граф Дмитрий Андреевич Толстой родился в 1823 г. в Москве. Он окончил Царскосельский лицей, после чего началась его успешная государственная служба. По словам А. А. Половцова, своей карьерой он был обязан дяде – Дмитрию Николаевичу Толстому. Это был прямой, умный, честный человек, но при том большой чудак. В старости он женился, и в итоге племянник лишился наследства – родового имения Толстых. Этого Д. А. Толстой своему дяде, фактическому воспитателю, никогда не простил. На следующий день после его смерти (1884) он устроил у себя дома праздник, на котором присутствовала и императорская семья.
По молодости лет Толстой был либеральных взглядов, однако со временем от них отказался, и более того, для многих стал живым символом реакции. В 1865 г. Толстой занял должность обер-прокурора Св. Синода, а в 1866 г. – министра народного просвещения. Эти «портфели» он совмещал до своей отставки в 1880 г. Примечательно, что церковь фактически возглавлял человек, весьма индифферентный к вопросам веры. Торжество же классицизма (то есть мертвых языков) в гимназии объяснялось не программой Толстого, которой вовсе не было, а влиянием М. Н. Каткова и ненавистью к прежнему министру народного просвещения А. В. Головнину. На бюрократический Олимп Толстой вернулся в 1882 г., возглавив Министерство внутренних дел. Фактически он стал вторым человеком в государстве. При этом Толстой имел репутацию «самого неумолимого, неуловимого и ленивого министра». Он рассматривал дела только исключительной важности. Просматривал их чрезвычайно быстро. Самое обширное дело он возвращал через два-три часа. Какие-либо записки на его столе «не ночевали». «Рассмотренные или нерассмотренные, к обеду они сбрасывались на пол и убирались». Толстой часто покидал Петербург, предпочитая ему любимое имение в Рязанской губернии. Дела же он с легкостью оставлял своим ближайшим сотрудникам.
Внешний облик Толстого не соответствовал его репутации. Как вспоминал журналист И. И. Колышко, служивший в 1880-е гг. в МВД, «ведомство боялось Толстого как огня. Губернаторы трепетали перед заветной дверью, за которой благообразный старичок со слезящимися глазами и полинялым голосом учтиво и ласково приглашал их садиться. Толстой был живой иллюстрацией поговорки о мягкой постели и жестком сне».
Д. А. Толстой скончался в 1889 г. в Санкт-Петербурге. После его смерти А. А. Половцов записал в своем дневнике: «Толстой был действительно таким человеком, что никогда, даже в лета молодости, не возбуждал ни в ком сочувствия, симпатии, человеческого чувства. Это был человек жесткий, самолюбивый, холодный, весьма дюжинного ума и чрезвычайного упрямства, которое вследствие ничтожества современников Толстого с успехом заменяло в нем твердость характера. Это был типичный петербургский чиновник с некоторым лоском исторического образования. Своих собственных взглядов он не выработал; он заимствовал их от того или другого человека вследствие такого или иного стечения обстоятельств, но, раз усвоив их, никогда от них не отступал, хотя бы и чувствовал их ложность. Впрочем, чтобы сознать неправду, надо углубиться мыслью в ту или другую сферу мышления, а он этого никогда не делал просто потому, что ему было некогда это делать, он слишком был занят личными своими интересами карьеры, самолюбия, тщеславия. К тому же так поступать было проще. Усвоенное убеждение он оставлял без изменения, точно так же как однажды подписанную бумагу, хотя бы в ней и оказывались неправильности».
Конечно, не зная этого замечания, близкий сотрудник Толстого Е. М. Феоктистов в своих записках тем не менее парировал: «О графе Дмитрии Андреевиче порицатели его говорили, что ум его был недостаточно глубок и способности его необширны. Нельзя, однако, отрицать того очевидного факта, что повсюду, куда направлялась его деятельность – и в области народного просвещения, и в области внутреннего управления Россией – он оставил по себе глубокий след, а этим могут похвалиться лишь весьма немногие».
«Триумвиры» единого политического курса не представляли и, более того, нередко препятствовали реализации законодательных инициатив друг друга. Так, Победоносцев воспротивился коренной ломке судебных учреждений, которую требовал Катков. Обер-прокурор Св. Синода противодействовал утверждению проекта университетского устава в первоначальной редакции. В итоге издатель «Московских ведомостей» относился к Победоносцеву крайне критически, имея на это все основания. Без всякой симпатии отзывался о Победоносцеве и Д. А. Толстой. Причиной тому был известный факт, что обер-прокурор подверг ревизии важнейшие мероприятия в сфере духовного образования, реализованные Толстым в бытность его главой Синода. Встречая недоброжелательство со всех сторон, как будто бы всесильный Победоносцев старался избегать общения, реже появлялся на публике, постепенно уходил от дел. В феврале 1886 г. Е. М. Феоктистов писал: «Он еще более съежился, замкнулся в свою скорлупу и доводит это даже до непонятной крайности… Он ни единого раза не был ни в Государственном совете, ни в Комитете министров».
Триумвиры
Вопреки историографическим штампам и поэтическим клише у Победоносцева среди хорошо знавших его современников была репутация неуверенного в себе человека, не отличавшегося сильной волей. Именно поэтому в феврале 1884 г. граф Д. А. Толстой возражал против того, чтобы обер-прокурор Св. Синода стал попечителем наследника, цесаревича Николая Александровича (будущего Николая II). «Толстой обвиняет Победоносцева в недостатке характера и утверждает, что при таком назначении питомец будет танцевать на голове у попечителя». Впрочем, Победоносцев не оставался в долгу и тоже критиковал Толстого за безволие.
Среди «триумвиров» была одна странная для бюрократического мира фигура – не государственный, а скорее общественный деятель М. Н. Катков. Он хотя бы в силу специфики своего положения имел неоднозначную репутацию. Толстой не жаловал его и отзывался о нем чрезвычайно резко. «Это свинья, которую я не пускаю к себе», – говорил министр внутренних дел об издателе газеты «Московские ведомости», что не мешало ему считаться с мнением Каткова.
Таким образом, «триумвиры» друг друга не любили и даже враждовали между собой. Наконец, само их выделение среди прочих министров грешит против истины. Расстановка сил в ближайшем окружении императора была намного сложнее. Так, например, было бы неверным упускать из вида чрезвычайно влиятельного, но вместе с тем оказывавшегося в тени министра государственных имуществ М. Н. Островского (кстати, брата драматурга А. Н. Островского), который недолюбливал и Победоносцева, и Толстого. Они ему отвечали взаимностью.
При столь сложных отношениях внутри правительства министров должен был объединять сам император. Однако на практике такого не было. У императора не хватало сил держать в своих руках все нити управления постоянно усложнявшегося государственного аппарата. О необходимости объединенного правительства постоянно говорили, но практически ничего для этого не делали. Совет министров возобновил свою работу в России только в 1905 г.
Впрочем, отсутствие правительства не означало того, что в России отсутствовала коллегия министров. Она была и играла определенную роль в системе управления. Правда, К. П. Победоносцев охарактеризовал Комитет министров как учреждение исключительно канцелярское. Это была общая и вполне обоснованная точка зрения. Когда на заседании Комитета министров 11 января 1905 г. его председатель С. Ю. Витте предложил инициировать вопрос о создании комиссии, которая расследовала бы все обстоятельства «кровавого воскресенья» 9 января 1905 г., члены этой правительственной коллегии не сочли себя вправе рассматривать этот вопрос.
Не случайно должность председателя Комитета министров, одна из высших в Российской империи, не была привлекательной для деятельных чиновников. Она была своего рода синекурой, не подразумевавшей серьезной ответственности, а следовательно, и значительной роли при принятии важнейших решений. На этом посту высшие сановники империи – М. Х. Рейтерн (1881–1886), Н. Х. Бунге (1887–1895), И. Н. Дурново (1895–1903) – доживали свой век, не имея шанса вернуться к активной государственной деятельности. По этой причине С. Ю. Витте не радовался, когда в 1903 г. ему пришлось оставить портфель министра финансов ради этого почетного назначения. В тот год прочили на эту должность К. П. Победоносцева, но он не спешил ее занять. Обер-прокурор Св. Синода объяснял публицисту славянофильского направления генералу А. А. Кирееву: «Там я буду нулем, а на моем месте я все-таки могу кое-какую пользу принесть… Ведь теперь никакого значения Комитет министров не имеет, теперь все делается на личном докладе, никакие порядки не соблюдаются».
И все же такое кресло ко многому обязывало. Обычно лицо, его занимавшее, – один из старейших и наиболее уважаемых чиновников. В силу этого в бюрократической среде всполошились по поводу назначения в 1887 г. председателем Комитета министров Н. Х. Бунге, который только семь лет назад был «всего лишь» профессором Киевского университета. М. Н. Катков, который только «отпраздновал» смещение Бунге с поста министра финансов, был поражен этой новостью. Он написал Победоносцеву: «До меня дошел ошеломляющий слух из источника, заслуживающего доверия, что председателем Комитета министров назначается Бунге. Событие это произведет одуряющее впечатление на весь крещеный мир. Неспособный министр, причинивший столько вреда стране, не просто удаляется с заурядным почетом, но возводится на высоту, далее которой идти некуда». Гнев Каткова заставляет усомниться в том, что Комитет министров был «пятым колесом в телеге». На это учреждение обращали внимание, на него надеялись, и от него многое зависело.