К полудню в город непрерывным потоком стали стекаться люди – в основном раненые, еще способные передвигаться самостоятельно. Они рассказывали, что вдоль дороги, ведущей в Йорк, лежат сотни умирающих, а поле брани завалено тысячами трупов. Больница в аббатстве, городская больница для бедных, особая больница для прокаженных, все церковные убежища и приюты были забиты ранеными; там поспешно накладывали на раны грубые повязки, затыкали колотые раны корпией, ампутировали конечности, но чаще всего выносили мертвых и собирали их для захоронения. Йорк походил на кладбище; в его южные ворота вливался бесконечный поток людей, которые шатались, как пьяные, и обливались кровью, точно недорезанные телки. Мне и хотелось спуститься вниз, и страшно было столкнуться с этими лицами – я боялась, что увижу среди мертвых Ричарда или Энтони, смотрящих на меня пустыми глазами, с головой, разнесенной выстрелом из этих новых ружей или же раздробленной ударом боевого топора. Так что я заставила себя сесть в королевских апартаментах у окна. Держа в руках какое-то шитье, я все время прислушивалась к реву и грохоту приближавшейся армии.
Темнело; день подходил к завершению. Значит, должна кончиться и битва? Никто ведь не может драться в темноте? Однако колокола уже прозвонили повечерие, а гонец так и не явился к нам с вестью об одержанной нами победе. Король по-прежнему стоял на коленях в аббатстве; он простоял так с девяти утра, а теперь было уже девять вечера, и королева послала его личных лакеев, чтобы те оторвали его от бесконечных молитв, накормили и уложили в постель. Но мы с нею продолжали бодрствовать возле неярко горевшего огня; она сидела, поставив ноги на дорожный сундучок с драгоценностями и положив рядом теплый плащ.
Мы провели так всю ночь, а на рассвете, при первых холодных лучах весеннего солнца, в двери аббатства кто-то с силой забарабанил. Маргарита вскочила. Было слышно, как привратник медленно спускается и открывает двери. Кто-то громко требовал королеву, и Маргарита, схватив плащ, бросилась вниз.
– Разбудите короля, – велела она мне напоследок.
Прибежав в комнату Генриха, я тряхнула за плечо его лакея и сообщила:
– Новости с полей сражений. Приготовьте его милость в дорогу. Быстро!
Затем я поспешила вниз и в просторном вестибюле увидела какого-то человека с гербом лорда Клиффорда на плаще; он стоял перед королевой на коленях, низко опустив голову.
Маргарита повернула ко мне белое как мел лицо, и на мгновение вновь мелькнула та испуганная девочка, которая не желала выходить замуж, пока прямо в день свадьбы не выяснит, что ждет ее в будущем. Тогда я, конечно, ничего подобного предсказать не могла. Жаль, что у меня не было возможности предупредить ее.
– Мы проиграли сражение, – бесцветным голосом промолвила она.
Я выступила вперед с вопросом:
– А мой муж? И мой сын?
Незнакомец покачал головой.
– Неизвестно, ваша милость. Там было слишком много… Я смотрел, но всех не упомнишь. Поле завалено трупами, такое ощущение, будто в Англии все разом взяли и умерли. Я никогда не видел столько… – Он закрыл руками лицо. – Некоторые пытались бежать, хотели перебраться по маленькому мостику, но йоркисты погнались за ними, завязалось сражение, мостик подломился, и все они попадали в воду – и ланкастерцы, и йоркисты. Почти все они были в тяжелых доспехах и, конечно, утонули. И луг там тоже весь усеян трупами, и берега реки… Вода в реке красная от крови. А снег все падал, падал, и таял на лицах, как слезы…
– А твой хозяин, – прошептала Маргарита, – лорд Клиффорд?
– Мертв.
– А мой главнокомандующий, сэр Эндрю Троллоп?
– Мертв. И лорд Уэллс, и лорд Скроуп. Сотни лордов, тысячи солдат. Это напоминало день Страшного суда, когда мертвые встают из могил. Вот только они-то не встали. Нет, не встали. Все они так и лежат на земле. Теперь эти войны должны закончиться, потому что, мне кажется, и воевать-то некому – все мужчины в Англии мертвы.
Шагнув к королеве, я крепко стиснула ее ледяные руки. Король, в тот момент спускавшийся по лестнице, в изумлении воззрился на нас обеих, перепуганных, крепко державшихся за руки.
– Мы должны немедленно уезжать отсюда, – обратилась к нему Маргарита. – Мы проиграли бой.
Генрих кивнул и с некоторым раздражением воскликнул:
– Я же предупреждал вас! Я отказывался воевать в святой праздник, но Эдуард не пожелал слушать моих предостережений.
За королем по лестнице следовали его лакеи; они несли его Библию, распятие, скамеечку для молитв и домашний алтарь. Вскоре появились слуги, которые тащили сундуки с одеждой и мехами Маргариты.
Мы вышли во двор.
– Поедете со мной? – спросила она, вновь становясь похожей на ту девочку, которую я когда-то привезла из Франции. – Я не хочу уезжать одна.
Но я не колебалась ни мгновения; у меня даже мысли не возникло ее сопровождать. Я уже решила для себя, что сейчас расстанусь с ней, даже если мы никогда в жизни больше не увидимся.
– Мне нужно найти Ричарда и Энтони, – произнесла я, с трудом выталкивая слова изо рта. – Мне придется отправиться прямо туда и отыскать их тела. Возможно, мне удастся хотя бы должным образом их похоронить. А затем я вернусь к детям.
Маргарита кивнула. Лошади были уже оседланы и готовы в путь, вещи сложили в повозку, сундучок с драгоценностями королевы приторочили к ее седлу. Принц уже вскочил на своего пони; он был в теплом плаще для верховой езды и в шапочке колпачком; спереди на шапке красовалась его эмблема: лебедь.
– Мы непременно за все отомстим! – с веселой яростью заявил он, глядя на меня. – Я сам позабочусь о том, чтобы всех предателей казнили. Клянусь!
Но я лишь головой покачала. Меня уже тошнило от их жутковатой мстительности.
Королеву подсадили в седло; я подошла к ней и поинтересовалась:
– Куда вы поедете?
– Мы перегруппируемся, – поделилась она своими планами. – Не могут же все мои воины быть мертвыми! Мы соберем еще людей. Я добуду денег – в Шотландии, во Франции. В конце концов, король и принц при мне, и мы еще вернемся. Мы вернемся, и тогда я непременно надену голову Эдуарда Марча на пику близ Миклгейт-Бар рядом с полусгнившей головой его отца! Я ни за что не остановлюсь на этом. Не остановлюсь, пока у меня есть сын. Он был зачат, чтобы стать королем, и я воспитывала его для того, чтобы он стал королем!
– Я знаю, – ответила я и отступила назад.
А Маргарита подняла руку, давая сигнал к отправлению. Потом помахала мне, крепче сжала поводья, и в ее ласковом взгляде, устремленном на меня, светилась искренняя любовь. Напоследок она быстро, одним пальцем нарисовала в воздухе тот самый знак – колесо Фортуны, – потом пришпорила коня и умчалась.
Весь день в город шли толпы раненых, хромых, едва державшихся на ногах; они просили перевязать им раны и дать хоть немного поесть. Надев теплый плащ, я вывела из конюшни коня и поскакала на юг, по дороге, ведущей в Тоутон, – тогда как все королевские придворные устремились как раз в противоположном направлении. Я заглядывала в лицо чуть ли не каждому из многих сотен людей, мимо которых проезжала, надеясь отыскать Ричарда или Энтони. Я неизменно пугалась, когда мне навстречу с помощью самодельного костыля ковылял изувеченный человек; я застывала на месте, заметив в придорожной канаве чью-то курчавую каштановую голову с засохшей кровью в волосах. Я взяла с собой лишь одного охранника, он ехал впереди меня, и каждый раз я заставляла его останавливаться, стоило появиться человеку верхом на коне, который едва держался в седле, склонив голову на грудь. Я приставала к этому человеку с вопросами, не видел ли он лорда Риверса, не знает ли, что случилось с его полком. Но никто ничего о Ричарде не знал.
До меня постепенно доходило, какой невероятно долгой и изнурительной была эта битва, как тяжело было сражаться в глубоком снегу и при таком обильном снегопаде, когда человек ничего не видел дальше кончика своего меча. Люди возникали в белой слепящей мгле и слепо наносили удары, но вскоре падали замертво, столь же слепо сраженные противником. Ланкастерским лучникам, стрелявшим против ветра, было особенно трудно попадать в цель. Зато лучники йоркисты, которым ветер дул в спину, стреляли вверх по склону холма и буквально выкашивали ланкастерских солдат, ожидавших приказа атаковать. Когда же ряды воинов сблизились, началась настоящая мясорубка: люди, сталкиваясь, как слепые, кололи друг друга клинками, рубили топорами, хотя сами толком не понимали, кого именно убивают, кто в данный момент одерживает победу. Один человек потом рассказывал мне, что, как только спустилась ночь, половина тех, кто уцелел, буквально попадали на землю от усталости да так и уснули среди мертвых тел, а потом всех их засыпало снегом – точно укрыв саваном и мертвых, и живых.
Дорога была забита людьми; их было так много, и все они были такие грязные и оборванные, что я не могла отличить одного от другого; в итоге этот непрерывный поток горя и страданий заставил меня свернуть с пути, и я, встав в воротах какого-то дома, просто наблюдала, как они проходят мимо. Мне казалось, эта страшная процессия никогда не кончится. Все эти люди избежали смерти на поле боя, но все они были изранены, окровавленны, голодны и насквозь промокли и продрогли под снегом…
– Мама, матушка! – раздался голос Энтони.
Однако я не поверила собственным ушам, решив, что голос сына мне просто чудится.
– Энтони? – недоверчиво произнесла я вслух.
Спрыгнув с седла и спотыкаясь, я бросилась вперед. Меня тут же поглотил этот непрекращающийся поток изувеченных, истерзанных людей; они налетали на меня, толкались, а я хватала их за руки, заглядывала в их изумленные серые лица и все повторяла:
– Энтони? Энтони?
А потом я увидела сына. Он бежал ко мне, отделившись от какого-то небольшого отряда, и мой взор в одно мгновение жадно охватил его всего, с головы до ног; я сразу заметила и его измученные глаза, и его мрачную усмешку, и то, что он цел и невредим. Энтони протягивал ко мне руки, и его милые, его драгоценные руки тоже были целы и невредимы; он не потерял ни мизинца; его плечи не были рассечены до кости; и он держался на собственных ногах