– Рада это слышать, – сухо промолвила я. – Могу лишь поблагодарить вас от имени моего мужа.
– А теперь мы намерены, как и собирались, послать экспедицию в Бордо! – радостно сообщил Бофор.
– В Бордо? – равнодушно переспросила я. – Опять в Бордо?
Он кивнул и сказал:
– Мы должны поддержать англичан, живущих во Франции. Они находятся под сильнейшим давлением со стороны французов, но горячо обещали оказать им сопротивление и открыть для нас ворота Бордо, если мы сумеем привести туда английскую армию. Тогда мы могли бы вновь отвоевать те земли, которые потеряли. Я собираюсь послать туда Джона Талбота, графа Шрусбери. Вы, конечно, отлично его помните.
Джон Талбот был одним из самых верных и надежных командиров, служивших под началом моего первого мужа; он славился своими молниеносными атаками и абсолютной, даже несколько кровавой волей к победе. Но теперь Талбот был уже стар, а после того, как французы взяли его в плен и выпустили под честное слово, он поклялся никогда больше не брать в руки оружие и не выступать против французского короля.
– Нет, Талбот слишком стар для участия в сражениях, – возразила я. – Ему, должно быть, не меньше шестидесяти.
– Шестьдесят пять, – улыбнулся герцог. – Но он готов биться! И, как всегда, исполнен храбрости.
– Но ведь французы освободили его под честное слово! И он пообещал никогда больше не воевать с ними. Как же можно отправлять его туда? Насколько я знаю, это человек чести. Нет, он, конечно же, откажется.
– Да одно лишь присутствие Талбота поднимет боевой дух нашей армии, – заявил герцог. – Он просто возглавит войско, но меча при нем не будет. Это великая, славная миссия, и я непременно позабочусь, чтобы его войско было надежным и хорошо подготовленным. Я сделаю все возможное, леди Риверс. Все, что в моих силах. – Он приподнял руку так, чтобы иметь возможность поцеловать мои пальцы, лежавшие на сгибе его локтя, – весьма необычный, но изящный жест. – Мне чрезвычайно приятно было бы служить вам, леди Риверс. И мне бы очень хотелось, чтобы вы считали меня своим другом.
Я колебалась. Эдмунд Бофор и впрямь был очарователен; он всегда был самым привлекательным мужчиной при дворе, а уж его интимный шепот заставлял сердце любой женщины биться быстрее. Я ничего не смогла с собой поделать; я улыбнулась ему и ответила:
– Хорошо.
Мы ехали на запад; здесь, в сельской местности, люди казались особенно мрачными: они не в состоянии были заработать достаточно и выплатить тяжелейшие налоги, так что явившийся в их края королевский двор воспринимали – и вполне справедливо – как дополнительное бремя, рухнувшее на их костлявые от голода плечи. Вскоре мы узнали, что Элеонора Кобэм, которая некогда звалась герцогиней Глостер, скончалась в тюрьме Пилкасл на острове Мэн. Она умерла тихо от разбитого сердца и одиночества; ей не позволили быстро и чисто лишить себя жизни, бросившись с крепостной стены или перерезав вены кинжалом. Собственно, ей не позволяли в этой тюрьме ни жить, ни умереть. И люди утверждали, что теперь ее дух бродит по Пилкаслу в виде большого черного пса, который время от времени мечется по лестницам замка, словно ища выход.
Сообщив королеве о смерти Элеоноры Кобэм, я, разумеется, не стала добавлять, что Элеонора была очень на нее похожа – как, впрочем, и на меня: это была женщина незаурядная, хорошо понимавшая, что достойна самого высокого положения в нашем мире, и желавшая подчинить этот мир своей воле; такая женщина не могла пройти по жизненному пути в полноги, как заурядная скромница, не могла вечно склонять голову перед мужским авторитетом. Я также не стала распространяться о том, что при первой встрече с герцогиней у меня было видение черного пса, что я даже почувствовала его зловонное дыхание, которое не скрыл и аромат духов Элеоноры Кобэм. Мне было жаль и герцогиню, и ту черную собаку, что вечно следовала за ней по пятам. И мне даже стало немного страшно, когда я вспомнила, что Элеонора попала в тюрьму за то, что изучала те же вещи, что и я, пыталась обрести те знания, которыми я уже обладала; ну и за то, конечно, что она, как и я, была женщиной, ощущающей свою силу.
В то лето королевская поездка по стране оказалась отнюдь не увеселительной. Обычно с ней были связаны различные развлечения и радостные встречи с жителями и духовенством тех или иных городов. Однако сейчас, в самое лучшее время года, наши посещения городов Западной Англии были окрашены в чрезвычайно мрачные тона. Нас, разумеется, шумно приветствовали, но знали при этом, что король явился вершить суд и вскоре многих призовет в ратушу на допрос. Достаточно было одного слова для обвинения человека в предательстве; даже обычная потасовка в пивной воспринималась как мятеж. Под грузом столь тяжких обвинений, оказавшись на скамье подсудимых и под давлением суда, человек начинал называть своих «сообщников», и завивалась жестокая спираль злобы, сплетен и нареканий. Наконец мы заехали в самое сердце владений герцога Ричарда Йоркского – дикий и прекрасный край, раскинувшийся на пути в Уэльс, – и подвергли допросу его вассалов и арендаторов. Королева торжествовала; ей доставляло удовольствие, что герцогу брошен столь дерзкий вызов. Эдмунд Бофор ликовал: ведь Йорк обвинил его в предательстве, но теперь суд вершили над вассалами и арендаторами самого Йорка, обвиняя их в том же самом.
– Он будет вне себя! – говорил он королеве, и они дружно смеялись, точно дети, которые стучат палками по клетке циркового медведя, заставляя зверя рычать на них. – Я тут нашел одного старого крестьянина, и тот утверждает, будто сам слышал, как герцог соглашался: да, Кейд действительно выразил тайные мысли большинства людей. А это настоящее предательство. Кроме того, я знаю одного владельца пивной, который был свидетелем, как Эдуард Марч, сын и наследник Йорка, твердил, что наш король попросту глуп. Я заставлю этого мальчишку явиться в суд, и пусть король послушает, как родной сын герцога Йоркского порочит его, нашего правителя Англии.
– Я потребую, чтобы король ни в коем случае не останавливался в замке Ладлоу, родовом гнезде Йорков, – подхватила королева. – Я первая откажусь туда ехать. Это будет отменная пощечина герцогине Сесилии. Вы ведь меня поддержите?
Эдмунд Бофор кивнул.
– Мы можем поселиться у братьев кармелитов, – предложил он. – Король всегда любил останавливаться в монастырях.
Маргарита засмеялась, откинув назад голову. Кружевная накидка, украшавшая высокий головной убор, коснулась ее разрумянившейся щеки. Глаза ее сияли.
– Да, Генрих действительно очень любит монастыри, – согласилась она.
– Надеюсь, у этих кармелитов хороший хор, – сказал герцог. – Я так люблю церковное пение. Могу хоть целый день его слушать.
Шутка возымела свое действие: Маргарита даже слегка взвизгнула от хохота и шлепнула его по руке.
– Довольно, довольно!
Я выждала, когда Бофор уйдет – хотя можно было не сомневаться: он готов пробыть у королевы сколь угодно долго, но король послал за ним кого-то из слуг, и он удалился, поцеловав Маргарите руку и низко ей поклонившись.
– Я еще увижу вас за обедом, – шепнул он ей, хотя все мы, собственно, должны были увидеться за обедом.
Мне же он на прощание подмигнул и улыбнулся так, словно мы были с ним близкими друзьями.
Когда он все-таки ушел, я села рядом с королевой и огляделась, желая убедиться, что рядом нет никого из ее фрейлин, которые вечно нас подслушивали. В данный момент мы находились в Киддерминстере и остановились в замке Колдуэлл, а там даже самые лучшие комнаты были невелики, так что половину своих фрейлин королева отправила шить на галерею.
– Ваша милость, – осторожно начала я, – я понимаю, что герцог – мужчина весьма привлекательный, да и собеседник приятный, и все же вам бы следовало быть осмотрительней; не нужно, чтобы остальные заметили, как вы наслаждаетесь его обществом.
Она искоса взглянула на меня, и глаза ее торжествующе блеснули.
– Так, по-вашему, он обращает на меня слишком много внимания?
– Да, мне так кажется.
– Я все-таки королева, – заметила она, – я молода, и это естественно, что мужчины жаждут моего внимания и надеются, что я улыбнусь каждому из них.
– Ему даже надеяться на это не нужно, – решила я действовать напрямик. – Он и так получает сколько угодно ваших улыбок.
– А вы разве не улыбались сэру Ричарду? – резким тоном произнесла она. – Еще в доме вашего первого супруга, когда сэр Ричард был всего лишь его оруженосцем?
– Вы же знаете, что улыбалась, – ответила я. – Но я начала ему улыбаться, когда уже овдовела. И хотя я была вдовой герцога королевской крови, но все же не замужней женщиной. И не королевой.
Она так резко вскочила, что я подумала: она смертельно обижена. Но она схватила меня за руку и потянула за собой в спальню, потом закрыла за нами дверь и даже подперла ее спиной, чтобы уж точно никто не смог туда войти.
– Жакетта, вы сами прекрасно видите, какова моя жизнь, – со страстью заговорила она. – Вы сами видите, что представляет собой мой муж. Вам известно, какие сплетни о нем распускают. Известно, как он направо и налево раздает прощения, точно папа римский, но прощения достаются только герцогам, а простых людей он подвергает допросам по обвинению в предательстве. Вам одной известно, что мой муж даже не заглядывал в мою спальню всю первую неделю нашего супружества, потому что его духовник сказал, что наш брак должен быть святым. Вы же знаете, что он по природе своей меланхолик: холодный и влажный.
Это действительно было так, и я кивнула.
– А Сомерсет – человек огня! – страстно выдохнула королева. – Он способен выехать на поле брани во главе войска, он не раз командовал людьми, бывал в сражениях. Да, он – человек страстей, он ненавидит своих врагов и обожает друзей. И женщин тоже обожает… – Маргарита слегка повела плечами. – А женщины считают его просто неотразимым.
Я приложила пальцы к губам. Хотя предпочла бы заткнуть ими уши, но она продолжала: