Двор веселился, колеся по западным графствам и выискивая предателей и возмутителей черни. Маршрут выбрал сам герцог Сомерсет. По его мнению, люди уже понемногу начинали понимать, что нельзя дурно отзываться о своем короле, что их требования никогда не будут выполнены, а также – и это самое главное – что герцогу Ричарду Йоркскому никогда не видать королевской короны. Так что вступать с ним в сговор или взывать к его помощи – это пустая трата времени.
Эдмунд Бофор в то лето был особенно близок к королю и давил на него, чтобы тот проявлял все больше суровости, даже жестокости во время суда и при оглашении приговора. Он укреплял душу короля, аплодируя его решениям, и вдохновлял на открытые выступления перед народом. Герцог также сопровождал короля в часовню и в покои королевы перед обедом; там они обычно какое-то время сидели втроем и беседовали, и Бофор всячески забавлял их своими рассказами о том, как прошел день, порой передразнивая или даже высмеивая тех невежественных людей, с которыми ему довелось встречаться.
В своем нынешнем положении королева, естественно, не могла скакать верхом, и герцог Сомерсет распорядился обучить пару отличных мулов, которые теперь и несли ее портшез. Сам он обычно ехал рядом с нею, натягивая поводья и заставляя своего огромного жеребца замедлять ход и идти вровень с мулами. Он внимательно следил, не проявит ли королева хотя бы малейшего признака усталости, и почти каждый день советовался со мной, желая удостовериться, что я вполне довольна состоянием ее здоровья, ее диетой и физической нагрузкой в виде прогулок. И каждый день мне приходилось убеждать его в том, что Маргарита совершенно здорова, что ребенок благополучно растет у нее в животе и, скорее всего, родится крупным и сильным.
Почти каждый день Бофор приносил ей какой-нибудь маленький подарочек: букетик цветов, стихотворение, котенка – или приводил забавного мальчонку, чтобы тот станцевал и развлек ее. Король, королева и герцог путешествовали по зеленым дорогам Дорсета в полном согласии, и, когда бы королева ни собралась покинуть свой портшез, рука герцога неизменно тянулась к ней, поддерживая ее, на его крепкое плечо она всегда в случае чего могла опереться.
Прежде я видела в Бофоре чаровника, обольстителя, негодника, однако теперь в нем проявились и куда лучшие черты, например, огромная нежность. Он обращался с Маргаритой так, словно хотел бы избавить ее от любой, даже малейшей неприятности или просто усталости, словно готов был даже свою жизнь отдать, лишь бы она была счастлива. Королю он служил как самый преданный друг, а ей – как истинный рыцарь. А больше я ничего замечать не желала; не позволяла себе больше ничего замечать.
В августе мы добрались до Уилтшира и остановились в старом королевском дворце Кларендоне, расположенном среди богатых заливных лугов близ Солсбери. Мне очень нравились эти меловые срединные равнины и широкие заливные луга. В погоне за оленем можно было часами скакать по лесам и долам, взлетать по склону высоких холмов, мчаться по ровному полю со скошенной травой. Порой, когда мы делали привал на вершине одного из холмов, чтобы перекусить, перед нами расстилался чудесный вид в пол-Англии. Дворец располагался среди цветущих заливных лугов, которые во время паводка почти на полгода превращались в озера, но в середине лета просыхали – положение спасала сеть чистейших ручьев, прудов и речек. Герцог Сомерсет водил королеву удить рыбу и клялся, что они непременно поймают на обед лосося; однако большую часть дня Маргарита отдыхала в тени, а он забрасывал леску и давал ей удилище – подержать. Стрекозы плясали над цветками калужниц; ласточки летали низко над водой, касаясь клювиками собственных отражений.
Мы возвращались домой уже к вечеру, когда облака на горизонте напоминали извивающиеся волшебные ленты персикового и лимонного цветов.
– Завтра снова будет чудесный денек, – предположил герцог.
– А послезавтра? – проворковала Маргарита.
– Почему бы и нет? Почему бы каждому дню вашей жизни не быть чудесным?
– Вы меня совсем избалуете, – засмеялась она.
– Я с удовольствием вас избаловал бы, – ласково вымолвил он. – И я бы действительно хотел сделать чудесным каждый день вашей жизни.
Опершись о его руку, она поднялась по каменным ступеням на высокое крыльцо охотничьего домика, и герцог обратился к дворецкому:
– А где его милость король?
– В часовне, ваша милость, – сообщил тот. – Со своим духовником.
– В таком случае я сам зайду за вами, – предложил Эдмунд Бофор королеве. – Угодно ли вам, чтобы я перед обедом составил вам компанию?
– Да, конечно, – согласилась она.
Фрейлины, как всегда, болтали, устроившись на стульях и оконных сиденьях, а королева и герцог, усевшись рядышком на одном из широких подоконников, о чем-то тихо беседовали, низко склонившись друг к другу. Вдруг в дверь охотничьего домика постучали, она резко распахнулась, и на пороге появился гонец из Франции, весь покрытый дорожной пылью. Лицо его было столь мрачно, что все сразу поняли: он принес дурные вести.
Герцог тут же вскочил, не позволяя гонцу говорить.
– Не сейчас, – остановил он его и резко спросил: – А король где?
– Король приказал не тревожить его, – ответил гонец. – Но мне-то было велено поспешить и как можно скорее передать весьма печальные известия. Речь идет о милорде Талботе, благослови, Господь, его душу. И о Бордо.
Герцог схватил гонца за плечо и вывел за дверь, даже не взглянув на королеву и не сказав ей ни слова. Взволнованная, она вскочила на ноги, но я подошла к ней и быстро произнесла:
– Успокойтесь, ваша милость. Вы должны хранить спокойствие – ради ребенка.
– Но какие новости он привез? – воскликнула она. – Какие новости он привез из Франции? Эдмунд!
– Одну секунду, – бросил через плечо Бофор и снова повернулся к ней спиной, будто она была не королевой, а самой обыкновенной женщиной. – Подождите одну секунду, ваша милость.
Фрейлины тихо ахнули: так грубо он еще никогда не обращался с королевой, а я обняла ее за талию со словами:
– Идемте, ваша милость. Вы пока приляжете, а герцог потом придет и сразу же все вам сообщит. Идемте же.
– Нет, – отрезала она, вырываясь из моих объятий. – Я должна знать. Эдмунд! Скажи мне!
Герцог еще несколько секунд что-то быстро выяснял у гонца, а потом наконец повернулся к нам. Вид у него был такой, словно он только что получил удар кинжалом в самое сердце.
– Это Джон Талбот, – тихо промолвил он.
Королева пошатнулась, колени у нее подогнулись, и она упала на пол в глубоком обмороке.
– Помогите мне, – быстро скомандовала я одной из фрейлин.
Но первым ко мне на помощь метнулся Бофор. Он подхватил Маргариту на руки, отнес в спальню и опустил на кровать.
– Немедленно позовите врачей! – крикнула я фрейлинам и следом за Бофором вбежала в спальню.
Он уже успел уложить ее и, встав коленями на постель, низко над нею склонился, обнимая ее, точно пылкий любовник, и что-то шепча ей на ухо.
– Маргарет, – настойчиво повторял он, – Маргарет.
– Нет! – вмешалась я. – Нет, ваша милость! Отпустите ее, лорд Эдмунд! Я сама о ней позабочусь. А вы оставьте ее, отойдите!
Но Маргарита, очнувшись, удержала Бофора за колет, крепко вцепившись в него обеими руками.
– Скажи мне все, – отчаянно пробормотала она. – Говори даже самое плохое, немедленно!
Я с грохотом захлопнула двери спальни и прислонилась к ним спиной, прежде чем кто-либо еще успел увидеть, как он обнимает ее, как держит в ладонях ее лицо, как она сжимает его запястья, как жадно они смотрят в глаза друг другу.
– Любовь моя, мне невыносимо тяжко говорить об этом, но лорд Талбот мертв. И сын его тоже. Мы потеряли Кастийон, который он пытался защитить, мы потеряли Бордо, мы потеряли все на свете!
Она содрогнулась.
– Боже мой, англичане никогда мне этого не простят! Так мы потеряли всю Гасконь?
– Да, всю, – подтвердил Бофор. – И самого Джона Талбота тоже, храни, Господь, его душу.
Из глаз Маргариты полились слезы; они ручьем текли по щекам, и Эдмунд Бофор осушал их поцелуями; он целовал ее, как любовник, пытающийся утешить свою возлюбленную.
– Нет! – снова в ужасе вскричала я.
Положив руку ему на плечо, я попыталась оторвать его от королевы, однако ни он, ни она будто не видели и не слышали меня. Они продолжали льнуть друг к другу, руки Маргариты обнимали Бофора за шею, а он полулежал на ней, покрывая ее лицо поцелуями и давая какие-то обещания, которые, разумеется, сдержать не мог. И в эту самую минуту, в эти ужасные мгновения дверь у нас за спиной распахнулась, и Генрих, король Англии, вошел в спальню и сразу застал их обоих – свою беременную жену и своего дорогого друга.
Он довольно долго молча смотрел на них, словно пытаясь понять, что происходит. Затем герцог Сомерсет медленно поднял голову и, скрипнув зубами, нежно высвободился из объятий королевы. Он встал, осторожно опустил ее на подушки и слегка нажал ей на плечи, заставляя лежать спокойно; затем поудобней устроил ее ноги и поправил подол платья, прикрывая лодыжки. И лишь после этого он медленно повернулся лицом к королю и слабо шевельнул рукой, словно желая что-то сказать, однако не проронил ни слова. Да и нечего ему было сказать. Маргарита чуть приподнялась, опираясь на локоть. Генрих переводил взгляд с жены, белой, как привидение, на герцога, стоявшего с нею рядом. Затем он посмотрел на меня. Он казался озадаченным и обиженным, точно малый ребенок.
И я, невольно протянув к нему руки, словно он и впрямь был одним из моих детей, которого постиг жестокий удар, произнесла первое, что пришло мне в голову:
– Не смотрите, не надо на это смотреть.
Генрих склонил голову набок, точно собака, пытающаяся понять хозяина; да и вид у него был, как у побитой собаки.
– Не смотрите, – лепетала я. – Не надо смотреть.
Странно, но он сам шагнул ко мне и приблизил ко мне свое бледное лицо, и я, не сознавая толком, что делаю, подняла руки, а он взял сперва одну мою руку, затем вторую и закрыл себе глаза моими ладошками, словно надевая на глаза повязку и не желая больше ничего видеть. На мгновение все мы словно застыли: мои руки закрывали королю глаза, герцог молча ждал возможности как-то оправдаться, а Маргарита откинулась на подушки и положила руку на округлившийся живот. Король, продолжая с силой прижимать мои ладони к своим закрытым глазам, громко и внятно повторил за мной: