– Не смотрите. Не надо смотреть.
А потом повернулся и пошел прочь, не прибавив более ни слова. Просто повернулся к нам спиной, покинул комнату и тихо прикрыл за собой дверь.
К обеду в тот вечер король не спустился. А королеве обед подали в ее покои. Дюжина ее фрейлин и я сели за стол, но половину блюд отправили обратно нетронутыми. Герцог Сомерсет обедал в большом зале во главе королевского стола. Он же сообщил притихшим придворным печальную весть об утрате всех наших земельных владений во Франции, за исключением крепости Кале и самого этого города. Он рассказал также о гибели Джона Талбота, графа Шрусбери, которому рыцарская доблесть и мужество не позволили находиться в стороне во время совершенно безнадежного сражения с врагом. Жители города Кастийона умоляли Талбота прийти и снять измучившую их французскую осаду, и он не смог остаться глухим к их просьбам. Однако этот благородный рыцарь свято соблюдал обет, данный французскому королю, освободившему его из плена: он обещал, что никогда более не поднимет оружия против французов, и на этот бой тоже выехал во главе своего войска, не надев доспехов, не имея ни меча, ни щита. Это было проявлением истинного рыцарства и истинного безрассудства. Акт, вполне достойный такого великого человека, как Талбот. Сначала какой-то лучник ранил стрелой его коня, и конь упал, придавив Талбота своим тяжелым телом и сделав его совершенно беспомощным, а потом вооруженный боевым топором воин изрубил несчастного рыцаря на куски. Настал конец нашим надеждам. Мы потеряли Гасконь во второй и почти наверняка в последний раз. Мы потеряли все, что было завоевано отцом нынешнего короля, и оказались жестоко унижены Францией, которая некогда была нашим вассалом.
И герцог Сомерсет, склонив голову перед огромным молчавшим залом, промолвил:
– Станем же молиться за спасение души Джона Талбота и его благородного сына, лорда Лисла. Они были поистине идеальными образцами истинных рыцарей. Они были лучшими из нас. И мы станем молиться за них, но помолимся и за нашего короля, за Англию и за святого Георгия.
Никто не крикнул. Никто не повторил даже слов молитвы. Люди лишь тихо откликались: «Аминь, аминь», придвигали свои скамьи к столу, садились и ели в полном молчании.
Король очень рано лег спать – так сообщили мне его прислужники, когда я пришла справиться о нем. Они отметили, что выглядел он чрезвычайно усталым и ни с кем из них не общался. Он вообще все время молчал. Я передала это королеве. Она, сильно побледнев и испуганно прикусив губу, точно маленькая девочка, посмотрела на меня и спросила:
– Как вы думаете, что мне теперь делать?
Но я лишь головой покачала. Я не знала, что ей теперь делать.
Утром королева встала с опухшими после бессонной ночи глазами. И снова послала меня в покои короля выяснить, как он себя чувствует. И снова его личный слуга доложил мне, что вчера король настолько устал, что до сих пор еще спит. Его пытались разбудить, говорили, что он пропустит утреннюю службу в церкви, однако он открыл глаза, кивнул и тут же снова уснул. Все были очень этим удивлены: король никогда не пропускал службу, и его снова попытались разбудить, но он даже не пошевелился. Я вернулась в покои королевы с новостью, что ее муж проспал все утро и до сих пор не проснулся.
Она кивнула и заявила, что будет завтракать в своих покоях. Герцог Сомерсет завтракал в большом зале вместе с придворными. Но разговоров особых никто не вел – все ждали известий из Франции. Ждали с ужасом.
А король проспал весь день.
– Он не болен? – обратилась я к его лакею. – Он ведь никогда так долго не спит!
– Он был чем-то потрясен, – заметил слуга. – Я это точно знаю. Потрясен до глубины души. Он пришел к себе белый, как саван, и без единого звука сразу лег в постель.
– Он ничего не сказал?
Мне стало стыдно, что я задаю такой вопрос.
– Ничего. Ни единого слова.
– Пошлите за мной, как только он проснется, – велела я. – Королеву очень тревожит его состояние.
Слуга кивнул, а я вернулась к Маргарите и сообщила ей, что король лег спать, никому ничего не сказав.
– Он ничего не сказал? – повторила она мой собственный вопрос.
– Ничего.
– Но он наверняка видел! – воскликнула она.
– Да, он все видел, – сокрушенно подтвердила я.
– Жакетта, как вы думаете, что он сделает?
Я покачала головой. Каждый час я подходила к дверям спальни Генриха и интересовалась, не проснулся ли он. И каждый раз его личный слуга с тревогой качал головой: «Нет, ваша милость, он все еще спит». На закате, когда в залах дворца уже начали зажигать свечи, готовясь к обеду, королева все-таки не выдержала и послала за Эдмундом Бофором.
– Я встречусь с ним у себя в гостиной, – решила она. – Пусть все видят, что мы не наедине. Но вы все же встаньте так, чтобы немного закрыть нас; нам нужно серьезно поговорить.
Бофор был чрезвычайно мрачен, однако по-прежнему очень хорош собой. Он опустился перед королевой на колени и стоял так до тех пор, пока она не позволила ему сесть. Я с несколько рассеянным выражением лица как бы застряла между этой парочкой и фрейлинами, стараясь хоть как-то отгородить их от любопытствующих взоров. Впрочем, подслушать, что они обсуждают, было бы довольно сложно, поскольку за звуками арфы их тихие голоса были почти не слышны.
Беседовали они недолго – обменялись всего несколькими, видимо, очень важными для них фразами, и королева поднялась. Все ее фрейлины тоже вскочили, и она, буквально скрипнув зубами от досады, впереди всех направилась в обеденный зал, где ее вставанием молча приветствовали остальные придворные. Но и в этот вечер кресло короля осталось пустым.
После обеда Маргарита призвала меня к себе.
– Его по-прежнему не могут разбудить, – напряженным голосом произнесла она. – Слуги пытались поднять его к обеду, а он даже глаз не открыл. Эдмунд послал за врачами: пусть определят, не болен ли он. Мы пока подождем в моих покоях.
Я кивнула. Маргарита встала и решительно повела меня из большого зала к себе. И вслед за нами по залу тут же, словно ветер, пролетел шепоток: люди повторяли друг другу, что король, видно, смертельно устал.
Мы ждали в гостиной королевы, какой вердикт вынесут врачи. Постепенно вокруг нас собралось полдвора; всем хотелось выяснить, что случилось. Наконец врачи появились, и королева сразу позвала их в свои личные покои; следом за ними туда вошли герцог Сомерсет и я, а также полдюжины других придворных.
– Король, судя по всему, в добром здравии, но он спит, – заявил один из докторов, Джон Арундель.
– А нельзя ли его разбудить? – осведомилась королева.
– Мы посоветовались и решили, что лучше позволить ему выспаться, – ответил ей с поклоном другой врач, доктор Фейсби. – Возможно, это наилучший выход. Пусть спит, сколько его душе угодно. Он проснется, когда будет к этому готов. Горе и потрясение порой излечиваются только сном, длительным сном.
– Потрясение? – резко повернулся к нему герцог Сомерсет. – Но какое потрясение испытал король? Он что-то сказал вам?
– Полагаю, его огорчили вести из Франции, – заикаясь, с трудом вымолвил врач. – По-моему, гонец все выпалил сразу, и достаточно громко.
– Да, так оно и было, – вмешалась я. – И королева тут же упала в обморок, а я велела перенести ее в спальню.
Маргарита, покусывая губу от волнения, тоже поинтересовалась:
– Так мой муж разговаривал с вами?
– Нет, ваша милость, он не проронил ни единого слова – с позапрошлого вечера.
Она кивнула с таким видом, словно ей было безразлично, успел он что-нибудь сказать или нет, словно ее беспокоило только его здоровье.
– Ну, хорошо, а как вы считаете: к утру он проснется? – уточнила она.
– О, почти наверняка! – воскликнул доктор Фейсби и пояснил: – Видите ли, так бывает довольно часто; многие способны крепко спать в течение долгого времени, получив какое-нибудь удручающее известие. Таким способом человеческий организм сам себя исцеляет.
– То есть он проснется и, возможно, ничего не будет помнить? – допытывалась Маргарита.
Герцог Сомерсет с деланым равнодушием уставился в пол.
– Да, вполне возможно. И вам, возможно, придется снова сообщить ему о потере Гаскони, – подтвердили доктора.
Маргарита повернулась к герцогу:
– Милорд, отдайте, пожалуйста, соответствующие распоряжения слугам. Пусть они разбудят его утром, как обычно, подготовят его одежду и все остальное.
Эдмунд Бофор поклонился.
– Разумеется, ваша милость.
Врачи удалились. Один из них остался дежурить у постели короля всю ночь, наблюдая за его сном. Свита герцога, а также фрейлины королевы потянулись вслед за докторами. И Бофор, улучив момент, мигом оказался подле Маргариты. Все как раз уходили из комнаты, и никто не обратил на это внимания.
– Все будет хорошо, – прошептал он. – Мы ничего не скажем. Ничего. Поверь мне. Все будет хорошо.
Она еле заметно кивнула, и он, поклонившись, тоже покинул ее гостиную.
На следующий день короля снова пытались будить, но тщетно. Один из его лакеев подошел к дверям и пожаловался мне, что пришлось сажать короля на горшок, а потом обмывать его и менять ему загаженную ночную сорочку. Но если кто-то держал его на горшке, как маленького ребенка, то удавалось все-таки заставить его туда помочиться. Слуги умыли короля и даже усадили его в кресло, однако он продолжал спать, и голова у него все время падала, так что одному приходилось поддерживать ему голову, пока второй потихоньку вливал ему в глотку подогретый эль. Стоять он, разумеется, тоже не мог, никаких вопросов не слышал и ни на какие прикосновения не реагировал. Чувство голода у него полностью отсутствовало; судя по всему, ему было бы безразлично, даже если б он лежал в собственном дерьме.
– Только никакой это не сон, – напрямик заявил мне лакей. – Эти доктора сами себя обманывают. Так никто из людей не спит!
– Вы думаете, что он умирает? – спросила я.
Лакей покачал головой.