– Не знаю, я никогда ничего подобного не видел. Его словно кто-то заколдовал. Или проклял.
– Даже не произносите подобных слов! – оборвала его я. – Никогда так не говорите. Он просто спит.
– Ой, конечно! – спохватился слуга. – Просто спит. Так и врачи считают.
Я медленно побрела обратно в покои Маргариты, мечтая, чтобы поскорее приехал Ричард и мы бы снова оказались дома, в Графтоне. Меня мучило ужасное ощущение, будто я совершила какую-то страшную ошибку. Я думала о том, уж не мой ли опрометчивый приказ ничего не видеть и ничего не замечать ослепил короля. А что, если он стал невольной жертвой случайно проявленной мною магической силы? Моя двоюродная бабушка Жеанна, помнится, предупреждала меня, что нужно быть очень осторожной, выражая свои пожелания, и тщательно обдумывать каждое слово как благословения, так и проклятия. А я ведь не просто сказала – я потребовала: «Не смотрите! Не надо смотреть!», и король Англии послушно закрыл глаза, а теперь и вовсе ничего не видит и не слышит.
Пытаясь развеять собственные страхи, я тряхнула головой. Господи, да ведь я десятки раз говорила те же фразы собственным детям, и никогда ничего подобного не случалось! Да и вряд ли в моих силах навеки усыпить короля. Возможно, он действительно просто устал или же, как считают врачи, испытал слишком сильное потрясение, услышав вести из Франции. Возможно, с ним сейчас творится примерно то же, что произошло с одной из тетушек моей матери, которая вдруг словно застыла, а потом несколько лет лежала без движения, в точности как и наш король, и молчала, пока не умерла. Может, я зря пугаю себя мыслями о том, что мои слова, призванные его защитить, заставили его ослепнуть.
Королева возлежала на постели, и я, встревоженная собственными теориями, остановилась на пороге ее затемненной спальни и шепотом окликнула:
– Маргарет!
Она тут же поманила меня к себе – значит, она могла двигаться, она не попала под власть магических чар. Возле нее находилась лишь одна из самых молодых ее фрейлин; все остальные собрались в соседней комнате и, естественно, сплетничали – тихо обсуждали, какая опасность грозит теперь будущему ребенку, как сумеет перенести королева такой удар, как это неудачно сложилось, что сразу все катится в тартарары. В общем, обычные пересуды, свойственные женской компании, особенно если одной из них скоро рожать.
– Довольно! – раздраженно бросила я им и тщательно закрыла дверь в спальню, чтобы до Маргариты не донеслось пугающих «пророчеств». – Если никак не можете развеселить или ободрить, то лучше и вовсе держите язык за зубами. А что касается вас, Бесси, то я не желаю больше слышать о том, как тяжко страдала ваша мать во время родов. Я рожала одиннадцать раз, я благополучно вырастила десятерых детей, но я ни разу не испытала даже четверти тех болей, о которых вы тут толкуете. Да ни одна женщина не выдержала бы того, что вы тут так красочно описывали! А нашей королеве, вполне может статься, во время родов повезет, как повезло и мне.
И я исчезла за дверями. Войдя в спальню, я одним движением руки отослала прочь сидевшую у постели фрейлину, и та тихо удалилась. На мгновение я решила, что королева успела уснуть, но она, повернув голову, посмотрела на меня, и я заметила, что глаза ее окружены темными тенями, а лицо кажется измученным от страха и усталости.
– Просыпался ли король хотя бы этим утром?
Губы у нее запеклись – она их явно непрерывно покусывала.
– Нет, – ответила я. – Он пока ни разу не просыпался. Но его обмыли и даже заставили слегка позавтракать.
– Он садится?
– Нет, – нехотя призналась я. – Слугам пришлось его поддерживать и… обслуживать.
– Обслуживать?
– Кормить.
Она помолчала. Потом промолвила:
– В какой-то степени это благословение Господне. И, значит, он теперь не отругает меня сгоряча, в гневе. Так что у нас есть время подумать. Вот почему мне кажется, что это и впрямь благословение Господне. Оно дает нам время… приготовиться.
– До некоторой степени, – согласилась я.
– А что думают врачи?
– Что рано или поздно он проснется сам. Возможно, даже завтра.
– И снова станет самим собой? И все вспомнит?
– Возможно. Но вряд ли они абсолютно уверены, что он проснется.
– И что же делать?
– Не знаю.
Она села на край кровати, поддерживая ладонями живот, затем спустила вниз ноги, встала и направилась к окну. За окнами ее спальни раскинулись прекрасные сады, спускавшиеся к реке; у причала на волнах покачивались прогулочные лодки, а неподалеку от берега в воде неподвижно застыла цапля. Маргарита вздохнула.
– Вы никаких болей не чувствуете? – с тревогой осведомилась я.
– Нет, нет! Но я чувствую, как шевелится ребенок.
– Сейчас для вас важнее всего сохранять полное спокойствие.
Она нервно хохотнула.
– Мы потеряли Гасконь, французы теперь наверняка попытаются штурмовать Кале, наш король погружен в сон, и его никак не могут разбудить, а вы…
Голос у нее сорвался. Ни она, ни я ни разу и словом не упомянули о том, как герцог Сомерсет, ее любовник, обнимал ее, как он целовал ее, как осушал губами ее слезы, обещая беречь ее и спасти от любых невзгод и опасностей.
– А вы говорите, что я должна сохранять спокойствие!
– Да, говорю, – решительно подтвердила я. – Ведь все это ничто по сравнению с возможностью потерять ребенка. Вы должны хорошо кушать и спать, Маргарет. Это ваша обязанность по отношению к будущему сыну. Ваш долг. Вы, возможно, носите под сердцем будущего английского принца, и когда все это закончится, когда все позабудут о нынешних бедах, страна будет вам благодарна за то, что вы сохранили для нее наследника престола.
Она немного помолчала, потом кивнула.
– Да. Вы правы, Жакетта. Хорошо, я сейчас сяду. И буду спокойна. Можете принести мне немного хлеба и мяса, а также капельку эля. Я буду спокойна. И разыщите герцога.
– Вы не можете встречаться с ним наедине, – тут же возразила я.
– Не могу. Мне это прекрасно известно. Но я должна его увидеть. Пока король не проснулся, мы с ним вместе должны все обсудить. Он мой единственный советник и помощник.
Я отыскала герцога в его покоях. Он тупо смотрел в окно и резко обернулся, когда его люди, постучавшись, распахнули дверь и впустили меня. Я сразу отметила, как бледно его лицо, сколько страха таится в его глазах.
– Жакетта! – радостно воскликнул он и тут же поправился: – Ваша милость…
Выждав, когда за мною закроют дверь, я коротко доложила:
– Королева просила вас немедленно к ней явиться.
Он тут же взял плащ и шляпу.
– Как она?
– В тревоге.
Он предложил мне опереться о его руку, но я совершенно по-детски сделала вид, что не заметила этого, и направилась впереди него к дверям. Он последовал за мной. Мы прошли по залитой солнцем галерее; за окнами над заливными лугами низко проносились ласточки; на ветвях деревьев в саду пели птицы.
Бофор, широко шагая, нагнал меня и коротко бросил:
– Вы считаете, что во всем виноват я?
– Я ничего не считаю.
– Нет, вы так считаете. Но уверяю вас, Жакетта, моим первым движением было…
– Я ничего не знаю. А раз я ничего не знаю, меня нельзя даже подвергнуть допросу. И исповедаться мне также не в чем. – Этой тирадой я сразу заткнула ему рот. – Единственное, чего я хочу, это видеть, что наша королева спокойна и исполнена сил, дабы выносить ребенка и родить его в срок. Единственное, о чем я молю Бога, чтобы его милость, наш король, проснулся с исцеленной душой, и мы могли бы сообщить ему печальные новости об утрате Гаскони. И я надеюсь, разумеется, и неустанно молю об этом Господа, чтобы там, в Кале, мой муж был в безопасности. Иных мыслей, ваша милость, я просто не допускаю!
Герцог кивнул, и дальше мы шли молча.
В спальне королевы находились три фрейлины, они сидели у окна и делали вид, что шьют, хотя ушки у них явно были на макушке. Дамы, шурша юбками, склонились в реверансе, когда появились мы с герцогом; я приказала им снова сесть, а затем кивнула музыкантам, чтоб начинали играть. Музыка не давала фрейлинам подслушивать, о чем шепчутся королева и герцог. Маргарита велела ему сесть возле ее постели и поманила меня, явно приглашая присутствовать при их разговоре.
– Его милость герцог полагает, что, если король так и не проснется в течение нескольких дней, нам нельзя будет больше здесь оставаться, – обратилась ко мне Маргарита.
Я недоуменно посмотрела на Бофора, и тот пояснил:
– Люди непременно начнут задавать вопросы, а потом возникнут и сплетни. Надо просто сказать, что король сильно устал и должен хорошенько отдохнуть. А в Лондон он может отправиться и в портшезе.
– Да, и с задернутыми занавесками, – согласилась я. – Но что дальше?
– В Вестминстере королева удалится в родильные покои – так планировалось еще несколько месяцев назад. И все это время король может спокойно оставаться у себя в спальне.
– Но люди все равно начнут болтать.
– Мы можем сказать, что король молится о здравии своей жены. Или что он соблюдает монашеский обет.
Я кивнула. Это были вполне возможные объяснения. Так было бы нетрудно утаить болезнь короля от всех, кроме самого узкого круга придворных.
– Но что насчет встречи с лордами? Как быть с королевским советом? – спросила я.
– Это я уладить сумею, – заверил герцог. – Я буду принимать решения от имени короля.
Остро на него взглянув, я сразу же опустила глаза, чтобы он не успел заметить, как я потрясена его наглостью. Значит, он намерен стать почти королем Англии, пока королева будет рожать, а ее муж спать! Таким образом Эдмунд Бофор совершит давно задуманный шаг от констебля Англии до абсолютного властителя страны.
– Ричард, герцог Йоркский, пожалуй, станет возражать, – отозвалась я, старательно изучая пол у себя под ногами.
– Ну, с ним-то я справиться сумею, – безапелляционно заявил Бофор.
– А когда король проснется?
– Когда король проснется, все мы вернемся к нормальной жизни, – вмешалась королева; голос ее звучал напряженно, и она не отнимала руку от живота. – И тогда мы объясним ему, что нам, когда он так внезапно заболел, пришлось самим принимать решения, ведь посоветоваться с ним возможности не было.