Мы заранее сообщили, что лорды намерены посетить короля, и я была потрясена видом Виндзора, когда мы высадились у его ступеней и прошли через притихший замок до верхних дверей, у которых стояла стража. Обычно, если король со своим двором отправлялись из одного замка в другой, слуги использовали эту возможность, чтобы после их отъезда все хорошенько омыть и отчистить, а затем закрыть королевские покои до следующего визита. Но поскольку короля отослали в Виндзор, а весь двор остался в Вестминстере, слуги даже не открывали большую часть помещений и спальных комнат; пустовали и те огромные кухни, где обычно готовили еду для сотен человек; в приемных и пустых конюшнях царило гулкое эхо. А те немногие, кто на этот раз сопровождал короля, разместились прямо в его личных покоях; остальной замок был пуст и казался совершенно заброшенным. Прекрасный парадный зал, обычно являвшийся сердцем дворцовой жизни, имел весьма небрежный, какой-то обшарпанный вид; даже камин не был вычищен, и неровно мерцавший в нем огонь свидетельствовал о том, что разожгли его совсем недавно. В замке было холодно и полутемно. Голые стены не украшали гобелены, да и многие окна по-прежнему были закрыты ставнями. На полу шуршал пересохший старый тростник; в подсвечниках торчали жалкие огрызки свечей. Я пальцем поманила к себе тамошнего дворецкого.
– Почему огонь в каминах не разожгли заранее? Где королевские гобелены? Эти помещения выглядят просто позорно!
Он склонил голову.
– Простите меня, ваша милость, но здесь у меня в распоряжении всего несколько слуг. Остальные находятся в Вестминстере, обслуживают королеву и герцога Сомерсета. И потом, все равно ведь король никогда в эти комнаты не заходит. Если вам угодно, я велю затопить камины в комнатах врачей и их слуг. Ведь кроме врачей здесь никто не бывает; нам приказано не допускать сюда никого, если только он не прислан самим герцогом.
– Мне угодно, чтобы вы затопили все камины и повсюду зажгли свечи! Пусть залы королевского замка выглядят, как и подобает: светлыми, чистыми и приветливыми, – заявила я. – А если у вас недостаточно слуг для содержания этих помещений в чистоте, вам следовало доложить об этом. Его милость короля, безусловно, надо обслуживать гораздо лучше, чем это делается сейчас. Он все-таки король Англии! И вы обязаны относиться к этому с должным уважением.
Дворецкий поклонился, выслушав мои упреки, но вряд ли он был со мною согласен. Если король ничего не видит, какой смысл развешивать на стенах ковры? Если во дворце никого не бывает, зачем подметать парадный зал и приемные? Если в замке никто не гостит, зачем разжигать огонь в каминах? Я заметила, что герцог Сомерсет, стоя у двойных дверей, ведущих в личные покои короля, поманил меня к себе. Стражи там не было, только один дежурный.
– Объявлять о нашем прибытии нет необходимости, – быстро сказал мне герцог.
Одинокий стражник распахнул перед нами двери, и мы тихо вошли.
Покои короля тоже претерпели существенные изменения. Раньше это была красивая комната с окнами в эркерах; два окна выходили на заливные луга и на реку, а два окна напротив смотрели на город, откуда всегда доносился людской гомон, звуки шагов, топот копыт по булыжной мостовой, а порой и музыка. В приемной короля всегда было полно придворных и королевских советников. На стенах висели красивые гобелены, на столах стояли золотые и серебряные вещицы, расписные шкатулки и разнообразные диковинки. Теперь же приемная была совершенно пуста и пугала своей непристойной наготой; там остался только огромный стол, заваленный и заставленный всевозможными медицинскими снадобьями, сосудами и приспособлениями; я разглядела плошки для растирания и размешивания лекарств, ланцеты, огромный кувшин с извивающимися в нем пиявками, множество бинтов, склянки с бальзамами и мазями, коробку с сушеными травами, медицинский дневник, куда записывались ежедневные курсы весьма болезненных процедур, и еще несколько коробок со специями и металлическими стружками. Возле стола находилось тяжелое кресло с широкими ременными петлями на подлокотниках и на ножках, с помощью которых, видимо, короля заставляли сидеть неподвижно, вливая ему в глотку те или иные снадобья или кромсая ланцетом его исхудалые руки. Сиденья как такового у кресла не было; там была просто доска с дыркой, под которой стоял большой таз для сбора мочи и кала. В комнате было довольно чисто и тепло, в камине за решеткой горел огонь, и все же это помещение больше напоминало палату в Вифлеемской лечебнице[58], а не королевские покои. Здесь все было оборудовано скорее для содержания сумасшедшего, за которым, впрочем, неплохо ухаживают, а не для жизни короля. Мы с герцогом переглянулись; он тоже явно был в шоке. Никто из вошедших сюда людей не поверил бы, что здесь английский король, удалившись от мира, всего лишь молится в полной тишине.
Три главных королевских врача, выглядевшие очень торжественно в своих темных одеяниях, стояли возле стола; они поклонились нам, но ничего не сказали.
– Где же наш король? – спросил герцог.
– Его одевают, – сообщил доктор Арундель, – и сейчас доставят сюда.
Герцог шагнул было в сторону спальни, затем спохватился и остановился; мне показалось, что он просто боится увидеть, что там внутри.
– Немедленно выведите его оттуда, – кратко приказал он.
Доктор подошел к двери в спальню, широко ее распахнул и велел:
– Внесите короля.
Внутри послышались такие звуки, точно там двигали мебель, и я невольно впилась ногтями в ладони, спрятав руки в рукава. Мне было страшно. Я с ужасом ждала, что же сейчас оттуда появится. Затем в дверях возник мускулистый мужчина, одетый в королевскую ливрею; он нес тяжеленное кресло, напоминавшее королевский трон и установленное на помост с поручнями, более всего похожий на носилки; вместе с ним этот помост нес еще один слуга. А в кресле, бессильно покачивая головой из стороны в сторону и закрыв глаза, сидел король – вернее то, что осталось от нашего короля.
Одет он был хорошо – красивая синяя туника, а поверх нее красный колет, – и его редкие темные волосы были тщательно расчесаны и подстрижены до плеч. Его даже побрили, хотя при этом слегка порезали: на горле у него краснело пятнышко крови. Поскольку голова Генриха безвольно качалась из стороны в сторону, возникало ощущение, что из спальни вывезли только что зарезанного человека, из ран которого все еще течет кровь, однако же убийцы его продолжают стоять рядом. Для того чтобы он сидел ровно, его закрепили ремнями – на талии и на груди. Но голова короля все равно клонилась набок, а когда кресло опустили на пол, голова его и вовсе упала на грудь, и он стал кивать ею, точно китайский болванчик. Доктор аккуратно поправил ему голову, пристроив ее относительно вертикально, но спящий даже не пошевелился. Глаза его были закрыты, дышал он тяжело, точно человек, погруженный в пьяный сон.
– Король-рыболов, – неслышно прошептала я.
Да, более всего он походил на того, кто опутан колдовскими чарами. Это была какая-то нездешняя, не свойственная нашему миру болезнь; скорее всего, насланное на Генриха проклятие. Казалось, он не живой человек, а восковое изображение покойного правителя, которое кладут на крышку гроба во время королевских похорон. И только поднимавшаяся и опускавшаяся в такт дыханию грудь да легкое похрапывание свидетельствовали о том, что наш король еще жив. Но был ли он жив на самом деле? Я вопросительно взглянула на герцога: тот смотрел на своего короля с выражением нескрываемого ужаса.
– Все гораздо хуже, чем я думал, – тихо произнес он. – Гораздо хуже.
Доктор, сделав шаг вперед, возразил:
– Но с другой стороны, его милость находится в добром здравии.
Я тупо на него уставилась. Подобное состояние никак нельзя было назвать «добрым здравием». Более всего король напоминал мертвеца.
– Неужели невозможно заставить его хотя бы пошевелиться?
Врач покачал головой, указал на стол и ответил:
– Мы перепробовали все и продолжаем свои попытки. В полдень, каждый раз после того, как его удается слегка покормить, мы примерно час пытаемся его разбудить, а затем то же самое делаем в течение часа каждый вечер. Но он, кажется, по-прежнему ничего не видит и не слышит. К тому же он не чувствует никакой боли. Каждый день мы умоляем его проснуться, мы посылаем за священником, и тот взывает к его чувству долга, требует, чтобы он вернулся к исполнению своих обязанностей, укоряет его, ведь он не оправдывает чаяний своих подданных; но все это, увы, тщетно.
– А ему не стало хуже?
– Нет. Не хуже, но и не лучше. – Врач помолчал, явно колеблясь, и все же добавил: – По-моему, его сон стал теперь даже крепче, чем прежде.
Он повернулся к другим врачам, как бы прося их подтвердить или опровергнуть его слова, и один из них, качая головой, возразил:
– Наши мнения на сей счет расходятся…
– Как вы считаете, он смог бы хоть что-то сказать, когда мы внесем сюда его сына? – поинтересовался герцог. – Он вообще хоть что-то говорит? Хотя бы во сне?
– Нет, он ничего не говорит, – отозвался доктор Фейсби, – но, по-моему, он видит сны. Порой можно заметить, как движутся под веками его глаза, как он вздрагивает и шевелится во сне. – Фейсби посмотрел на меня. – Однажды он даже плакал.
Я невольно прижала пальцы к губам: мне было больно думать, что король мог плакать во сне. Что же он оплакивал, что видел там, в ином мире, в мире грез? Он проспал уже почти четыре месяца – чересчур долго. Что может увидеть человек во сне, длящемся четыре месяца?
– А можете ли вы заставить его совершить хоть какие-то движения? Удержит ли он младенца, если мы положим мальчика ему на руки?
Герцога явно тревожило, какой шок испытают члены совета, когда король предстанет пред ними в таком ужасном состоянии.
– Нет. Он совершенно не управляет своими конечностями, – посетовал доктор Арундель. – Боюсь, он тут же уронит ребенка. Ему нельзя класть в руки вообще ничего сколько-нибудь ценного. Он совершенно недееспособен.