Один из врачей повернулся ко мне.
– Он что-то произнес?
– Нет, только открыл глаза, посмотрел на нас, слегка вздохнул и снова погрузился в забытье.
И врач, покосившись в сторону королевы, почти прошептал:
– А как он выглядел, когда очнулся? Не был ли его взгляд безумен? Вы заметили в его глазах хоть какое-то понимание того, где он находится? Или же глаза его ничего не выражали, как у идиота?
На мгновение я задумалась.
– Нет. Он выглядел в точности как обычно, как и прежде. Так выглядит любой человек, только что пробудившийся после долгого глубокого сна. Как вы считаете, теперь он очнется?
Возбуждение, царившее в комнате, быстро угасало; все уже понимали, что король по-прежнему ни на что не реагирует, хотя его продолжали толкать, трепать по щекам, громко кричать ему в самые уши.
– Нет, – ответил мне врач. – Он снова ушел от нас.
Королева обернулась, лицо ее потемнело от гнева.
– Неужели вы не можете привести его в чувство? Ну, ударьте его по лицу!
– Нет.
Жизнь нашего маленького двора в Виндзоре так давно была сосредоточена вокруг королевы и ее сына, который уже пытался говорить и мог, хотя и несколько неуверенно, переходить от одних рук к другим, что не все заметили перемены. И все же что-то явно менялось. Я, например, дежуря подле короля, отчетливо ощущала, что он пытается шевелиться, что он скоро очнется. За ним по-прежнему тщательно наблюдали врачи, слуги кормили и мыли его, но почти все попытки его исцелить были оставлены, поскольку ни одна из них не принесла никаких результатов. Но теперь мы снова начали надеяться; нам уже казалось, что вскоре он сам, без помощи врачей, выйдет из своего затянувшегося забытья. Теперь я каждое утро подолгу просиживала возле него, а еще кто-нибудь из числа самых верных фрейлин королевы оставался с ним до позднего вечера. Королева тоже заглядывала ненадолго, но каждый день, где-то в полдень. Я следила за Генрихом очень внимательно, и, по-моему, сон его постепенно становился менее глубоким, а порой я была совершенно уверена, что он отлично слышит, о чем мы говорим.
Конечно, меня терзали мысли о том, что именно он будет помнить, когда совсем очнется. Более года назад перед ним предстало поистине шокирующее зрелище, и в результате он закрыл глаза и погрузился в спасительный сон, чтобы никогда больше этого не видеть. Последняя фраза, которую он слышал, принадлежала мне: «Не смотрите. Не надо смотреть». Если он снова откроет глаза, готовый смотреть, готовый видеть, можно только гадать, что именно сумеет он вспомнить и что подумает обо мне. Уж не решит ли он, что во всем виновата я? Что это из-за моих слов он так долго блуждал во тьме и молчании?
Я очень сильно тревожилась и осмелилась даже спросить королеву, не кажется ли ей, что король станет обвинять нас в том, что ему пришлось пережить такое тяжкое потрясение, собственно, и вызвавшее его болезнь.
Однако она смотрела на меня ясным, невинным взором.
– Вы имеете в виду те ужасные вести из Франции? – уточнила она.
– Нет, те обстоятельства, при которых он эти вести узнал, – пояснила я. – Вы были тогда так расстроены, и герцог оказался в вашей спальне, да и я тоже… Может, королю показалось, что нам следовало… с большей осторожностью сообщить ему о столь печальных событиях?
– Да, возможно, – согласилась она. – И если он все-таки когда-нибудь поправится и будет в состоянии нас услышать, мы непременно извинимся перед ним за то, что не подготовили его к столь сильному потрясению. Это было так ужасно для всех нас. Я и сама ничего толком не могу припомнить о том вечере. По-моему, я потеряла сознание, и герцог пытался привести меня в чувство. Но я не помню.
– Да, вы ничего не помните, – кивнула я, отлично понимая, что это наиболее безопасный путь для всех нас. – И я тоже ничего толком не помню.
Рождество мы праздновали в большом зале Виндзорского замка. Народу было немного, ведь число придворных в последнее время печально уменьшилось, но праздник мы все же устроить постарались: приготовили всем подарки и множество игрушек для маленького принца. А вскоре, буквально через несколько дней, подарок нам преподнес король: он не только очнулся, но и какое-то время продолжал бодрствовать.
Случилось настоящее чудо. Король просто открыл глаза, зевнул, как ни в чем не бывало огляделся и с удивлением обнаружил, что спал в кресле, а вокруг него полно людей, хотя находится он в своих, хорошо ему знакомых покоях Виндзорского замка. Врачи кинулись звать нас, но навестили его только мы с королевой, решив, что не стоит пока пугать его слишком большой толпой придворных.
Мы вошли очень тихо, словно приближаясь к раненому животному, которое может испугаться и навредить себе. В этот момент король как раз пытался встать на ноги, и врачи, поддерживая его с двух сторон, помогали ему удерживать равновесие. Его пошатывало, но он все же мгновенно поднял голову, увидел королеву и неуверенно выдохнул: «Ах…», мучительно пытаясь отыскать ее имя в своей замутненной памяти.
– Маргарита, – произнес он наконец. – Маргарита Анжуйская.
Тут на глазах у меня выступили слезы; мало того, я с трудом сдерживала рыдания. И этот жалкий человек – король Англии! А ведь когда я впервые его увидела – еще маленьким мальчиком, – он был ничуть не хуже этого красавчика Эдуарда Марча, сына Ричарда Йорка. Теперь король казался совершенно опустошенным и измученным. Он сделал один неуверенный крошечный шажок, и королева склонилась перед ним в глубоком реверансе. Нет, она не протянула к нему руки, чтобы его поддержать или хотя бы дотронуться; она не бросилась в его объятия. Все было в точности как в легенде о Короле-рыболове и той молодой женщине, которую считали его супругой: она жила с ним, но они никогда друг друга не касались.
– Ваша милость, я так рада снова видеть вас в добром здравии, – тихо промолвила она.
– Я что же, был болен?
Мы с ней быстро переглянулись.
– Нет, вы просто спали. Но это был такой глубокий сон, что никто не мог вас разбудить.
– Правда? – Он провел рукой по своей голове, потом вдруг заметил на этой руке шрам от обжигающей припарки и воскликнул: – Боже, что это? Я ударился? Как долго я спал?
Маргарита не решалась ответить, и я сообщила:
– Довольно долго, ваша милость. Но нашей стране сейчас ничто не угрожает.
– Это хорошо, – отозвался он. – Вот ведь незадача! – И он обратился к тем, кто его поддерживал: – Помогите-ка мне подойти к окну.
Шаркая ногами, как старик, он медленно добрался до окна и выглянул наружу; перед ним расстилались заливные луга, река по-прежнему текла меж замерзшими, укутанными белым снегом берегами. Все было так же, как и всегда. Король прищурился: свежий снег и солнечное сияние слепили ему глаза.
– Слишком ярко, – пожаловался он и, повернувшись, двинулся обратно, к своему креслу. – Я что-то очень устал.
– Не надо! – пронзительно вскрикнула королева.
Однако врачам пришлось снова усадить Генриха в кресло, и я заметила, с каким удивлением он рассматривает ременные петли на подлокотниках и на сиденье, явно пытаясь понять их назначение и моргая, как сова. Затем он огляделся, изучая безжалостно обнаженную комнату и стол, заваленный медицинскими приборами и снадобьями.
– Как долго это продолжалось, Жакетта? – опять спросил он, глядя на меня.
Мне пришлось закусить губу, чтобы ответ не вырвался у меня сразу.
– Довольно долго, – уклончиво произнесла я. – Но мы так рады, что вам лучше. Если вы теперь уснете, вы ведь проснетесь снова, не так ли, ваша милость? Вы попытаетесь снова проснуться?
Я действительно боялась, что сейчас он опять надолго уснет. Голова его уже клонилась на грудь, он явственно клевал носом, и глаза у него закрывались сами собой.
– Я так устал, – пролепетал он, точно ребенок, и через секунду снова крепко спал.
Всю ночь мы дежурили возле него, надеясь, что он проснется; однако он не проснулся. Утром королева от беспокойства была бледна и напряжена, как струна. Но в семь часов в спальню короля явились врачи; они мягко коснулись его плеча, тихонько сказали ему, что уже утро и пора вставать, и, ко всеобщему удивлению, он открыл глаза, сел в постели и велел отворить ставни на окнах.
Он продержался почти до обеда, то есть почти до самого вечера, затем не выдержал и уснул, однако к ужину проснулся и приказал позвать королеву. Когда Маргарита, взяв с собой и меня, вошла в его комнату, он распорядился подвинуть ей кресло и осведомился, как она поживает.
Стоя за ее креслом, я слушала, как она отвечает, что у нее все хорошо. Выждав немного, я ласковым тоном поинтересовалась, помнит ли он, что его жена была беременна, когда он уснул.
Его удивление было неподдельным.
– Нет! – воскликнул он. – Я ничего такого не помню. Вы сказали – беременна? Боже мой, нет, не помню!
Маргарита кивнула и подтвердила:
– Это действительно так, ваша милость. Мы с вами были так счастливы, что у нас наконец-то будет ребенок. – И она показала ему украшение, которое он по этому случаю заказал ей в подарок. Она предусмотрительно захватила с собой эту вещицу, желая напомнить о его щедрости. – И вы на радостях подарили мне вот это.
– Правда? – Он, казалось, был весьма доволен. Взяв у нее украшение, он внимательно его рассмотрел. – Очень хорошая работа! Я, должно быть, и впрямь обрадовался.
И Маргарита, судорожно сглотнув, добавила:
– Да, мы оба очень обрадовались. И вся страна вместе с нами.
Мы ждали, когда король спросит про ребенка, но было совершенно очевидно, что это ему почти безразлично. Голова его опять начала клониться на грудь, он, судя по всему, временами задремывал и даже слегка всхрапнул разок. Маргарита взглянула на меня.
– Разве вы, ваша милость, не хотели бы узнать о вашем сыне? – осмелилась я вмешаться. – Вы же сами видели, какую чудесную вещь вы подарили королеве, когда она сообщила вам о своей беременности. Это было почти два года назад. За это время ребенок успел и родиться, и немного подрасти.