– Что там происходит? – резким тоном осведомилась я, сразу взяв быка за рога. – Королева хочет знать.
– Я передал донесение именно так, как мне было приказано, – упрямился он.
– Я не о послании, глупец. Что там на самом деле происходит? Что случилось сегодня? Что именно видели вы сами?
Он покачал головой.
– Я видел лишь не особенно ожесточенную стычку; все происходило прямо в городе – на улицах, во дворах, в пивных. Это больше напоминало драку, чем сражение.
– А короля вы видели?
Он осмотрелся, словно боясь, что его могут подслушать, и тихо сообщил:
– Король ранен стрелой в шею.
Я охнула.
Гонец подтвердил свои слова кивком; глаза у него тут же стали круглыми от ужаса.
– Где же была его свита? – в гневе воскликнула я. – Как король мог оказаться без охраны, без защиты?
– Это все потому, что граф Уорик расставил своих лучников на боковых улочках, и в садах, и в каждом переулке, но вот по главной улице он свои войска как раз и не повел, хотя именно этого все ожидали. Никто не был готов к тому, что он использует такой хитрый маневр. По-моему, никто никогда к такому способу не прибегал, собираясь атаковать.
Сердце у меня билось так, что мне даже пришлось прижать к груди руку. Но в душе моей теплилась и радость: я точно знала, что мой Ричард нынче в Кале, а не в охране короля, которую истребляют сейчас люди Уорика, точно убийцы выныривая из каждого закоулка.
– И все-таки, где же была королевская охрана? – допытывалась я. – Почему они не заслонили короля собой?
– Так они же все и полегли возле него, а остальные и вовсе разбежались, – пояснил гонец. – Я сам видел, как это происходило. Когда погиб герцог…
– Герцог погиб?
– Был сражен на пороге таверны.
– Который из герцогов? – потребовала я уточнений, уже чувствуя, как слабеют мои колени. – Кто из герцогов был сражен на пороге таверны?
– Сомерсет.
Борясь с нахлынувшей дурнотой, я даже зубами скрипнула.
– Герцог Сомерсет мертв?
– О да! А герцог Бекингем сдался.
Пытаясь привести мысли в порядок, я тряхнула головой.
– Неужели герцог Сомерсет погиб? Вы уверены? Вы точно это знаете?
– Собственными глазами видел, как он упал возле таверны. Он там прятался. Но сдаваться отказывался. Он бы наверняка прорвался со своими людьми – думаю, он надеялся продолжить сражение. Да только его прямо на пороге срезали…
– Кто? Кто его срезал?
– Граф Уорик.
Я молча кивнула; я хорошо помнила, какая смертельная вражда между ними существовала.
– А где сейчас король? – спросила я.
– Его удерживает у себя герцог Йоркский. Сегодня они, наверно, отдохнут, соберут раненых, ну и, конечно, пограбят всласть. Они и сейчас там вовсю орудуют, так что весь Сент-Олбанс будет разрушен и разграблен, можно не сомневаться. А завтра они, скорее всего, прибудут в Лондон.
– И король в состоянии перенести дорогу?
Я так боялась за Генриха: ведь это была его первая битва, и он был ранен, и там, если верить свидетелям, творилась самая настоящая резня!
– Он войдет в Лондон во главе торжественной процессии, – невесело усмехнулся гонец. – Со своим добрым другом герцогом Йорком по одну руку и с Ричардом Невиллом, графом Солсбери, по другую. А сын графа Солсбери, молодой граф Уорик, герой сражения, будет ехать впереди, держа в руках меч короля.
– Какая еще торжественная процессия?..
– Процессия победителей. Ведь некоторые действительно считают себя победителями.
– Йорк захватил короля, йоркисты будут всем демонстрировать его меч и так собираются явиться в Лондон?
– Да. И его милость король хотел надеть корону, чтобы все видели, что он жив, здоров и пребывает в здравом уме и твердой памяти. Они намерены проследовать в собор Святого Павла, и там герцог Йорк собирается снова короновать короля.
– Короновать? – чуть не закричала я; я уже дрожала всем телом.
Коронация – священнейший момент правления. После нее правитель показывается своим подданным в короне, как бы говоря, что отныне вся власть в государстве принадлежит ему. Но на этот раз все будет иначе, и всему миру станет ясно, что Генрих свою власть утратил. Согласившись на повторную коронацию, он даст понять всем, что на самом деле корона в руках у герцога Йорка и тот просто позволил ему ее надеть.
– Он действительно разрешил герцогу себя короновать?
– Да, в доказательство того, что разногласиям между ними положен конец.
Я невольно посмотрела в сторону двери. Я прекрасно помнила: Маргарита ждет меня и сейчас мне придется сообщить ей, что герцог Сомерсет погиб, а король находится в руках ее смертельного врага.
– Вряд ли это перемирие долго продлится, – тихо промолвила я. – Вряд ли все разногласия между ними разрешены. Скорее это только начало кровопролитных войн, а не конец их.
– Пусть лучше люди думают, что теперь наступит мир. Ведь предательством будет считаться даже упоминание о войне, – мрачно заметил гонец. – Говорят, что нам нужно забыть о войне. Перед моим отъездом они как раз собирались распространить закон, согласно которому нам всем нужно молчать. Словно ничего и не было. Как вам это понравится? Они просто приказывают нам молчать, и все!
– Неужели они рассчитывают, что люди и впрямь станут вести себя так, словно ничего не случилось? – изумилась я.
Он мрачно усмехнулся.
– А что, может, и станут. И потом, миледи, сражение-то было не такое уж и великое. И никакой славы оно никому не принесло. Только вообразите: знатнейший герцог прятался в таверне, а стоило ему нос оттуда высунуть, как его и прикончили. Да и вообще весь бой в каких-то полчаса завершился; король наш ни разу даже меч свой не обнажил. Его нашли, когда он прятался в лавке у дубильщика среди только что содранных кож. А за его войском, бросившимся врассыпную, гонялись по свиным загонам да огородам. Нет, такую битву никому не захочется вспоминать с гордостью. Никому не захочется лет через десять, сидя у камина, рассказывать о ней внукам. Все мы, кто там был, будем рады поскорее это забыть. И дело тут не в том, что кому-то повезло, а кому-то нет; все мы – братья по оружию, все, кто там дрался.
Долго я ждала в покоях Маргариты, пока она вместе с придворными вернется из часовни после благодарственной молитвы во спасение короля. Стоило ей войти и увидеть мое мрачное лицо, как она объявила всем, что устала и желает посидеть со мной в тишине. Когда за последней из ее фрейлин закрылась дверь, я молча начала вытаскивать шпильки из ее прически, но она остановила меня, схватив за руку.
– Не надо, Жакетта. Не надо сейчас меня трогать – мне невыносимы чужие прикосновения. Просто расскажите мне. Что, все очень плохо, да?
И я, понимая, что и я, будь на ее месте, предпочла бы сразу услышать самое плохое, ответила:
– Маргарет, у меня просто сердце разрывается, но я должна сообщить вам… что его милость, герцог Сомерсет, погиб.
Сначала мне показалось, что она не расслышала меня.
– Его милость?
– Герцог Сомерсет.
– Вы сказали, погиб?
– Да, он погиб.
– Вы имеете в виду, что Эдмунд погиб?
– Да, Эдмунд Бофор.
Ее серо-голубые глаза медленно наполнились слезами, губы задрожали, и она стиснула пальцами виски, словно голова у нее раскалывалась от боли.
– Но он не мог погибнуть!
– Мог. Он погиб.
– Вы не ошибаетесь? Тот человек совершенно уверен? Ведь сражения так непредсказуемы, он мог получить недостоверные сведения…
– Мог. Но он совершенно уверен.
– Каким же образом?
Я пожала плечами. Мне очень не хотелось сейчас посвящать ее в подробности гибели Бофора.
– Рукопашная схватка там шла прямо на улицах…
– И король передал мне, чтобы я приказала отслужить благодарственную мессу? Он что, совсем утратил разум? Отслужить благодарственную мессу, когда Эдмунд погиб? Неужели ему все на свете безразлично? Неужели он совсем никого не любит?
Повисла пауза. Маргарита судорожно вздыхала, словно постепенно осознавая, сколь велика ее утрата.
– Сам король, возможно, вовсе и не передавал с этим гонцом просьбы о благодарственной мессе, – заметила я. – Скорее всего, гонцу это велел сделать герцог Йорк.
– Да какая мне разница, Жакетта? О, Жакетта, как я теперь буду без него?
Чтобы она не вцепилась себе в волосы и не начала их вырывать, я взяла ее за руки.
– Маргарет, вам придется это пережить. Вам придется собрать все свое мужество.
Она только головой замотала; откуда-то изнутри у нее вырвался тяжкий утробный стон.
– Жакетта, как я буду без него? Как мне без него жить?
Тут я обняла ее и стала укачивать, но тихие стоны и этот крик боли, рвавшийся у нее из души, все не умолкали.
– Как мне жить без него? Как мне здесь без него выжить?
Я подвинула ее к кровати, ласково ее подтолкнула и уложила на постель. Стоило Маргарите коснуться подушки, как из глаз у нее буквально хлынули слезы; они ручьями бежали по щекам, насквозь промачивая тонкое вышитое полотно. Она не издавала пронзительных воплей или громких рыданий, она просто тихо стонала, стиснув зубы, словно пытаясь заглушить боль истерзанной души, и этот стон был столь же непрерывным, как и мучившая ее сердечная рана.
Сжав ее ладонь, я присела рядом с нею на кровать, не говоря ни слова.
– А мой сын? – вдруг воскликнула она. – Боже мой! Кто научит моего мальчика тому, каким должен быть настоящий мужчина? Кто позаботится о его безопасности?
– Тише, тише, – безнадежно повторяла я. – Тише, тише.
Она закрыла глаза, но слезы по-прежнему струились у нее по щекам, и она по-прежнему глухо стонала сквозь стиснутые зубы, словно животное, не имеющее возможности выразить свои страдания в словах.
Вдруг она посмотрела на меня, немного приподнявшись, потом села и сказала, будто о чем-то вспомнив:
– А король? Я полагаю, что уж он-то здоров и невредим? Это, кажется, и гонец подтвердил? Уж он-то наверняка в безопасности? И как это ему всегда удается? Впрочем, и слава Богу.