Маргарита кивнула и подтвердила:
— Это действительно так, ваша милость. Мы с вами были так счастливы, что у нас наконец-то будет ребенок. — И она показала ему украшение, которое он по этому случаю заказал ей в подарок. Она предусмотрительно захватила с собой эту вещицу, желая напомнить о его щедрости. — И вы на радостях подарили мне вот это.
— Правда? — Он, казалось, был весьма доволен. Взяв у нее украшение, он внимательно его рассмотрел. — Очень хорошая работа! Я, должно быть, и впрямь обрадовался.
И Маргарита, судорожно сглотнув, добавила:
— Да, мы оба очень обрадовались. И вся страна вместе с нами.
Мы ждали, когда король спросит про ребенка, но было совершенно очевидно, что это ему почти безразлично. Голова его опять начала клониться на грудь, он, судя по всему, временами задремывал и даже слегка всхрапнул разок. Маргарита взглянула на меня.
— Разве вы, ваша милость, не хотели бы узнать о вашем сыне? — осмелилась я вмешаться. — Вы же сами видели, какую чудесную вещь вы подарили королеве, когда она сообщила вам о своей беременности. Это было почти два года назад. За это время ребенок успел и родиться, и немного подрасти.
Изумленно моргая, Генрих повернулся ко мне. Он явно ничего не понимал.
— Какой ребенок?
Подойдя к дверям, я взяла у няньки из рук маленького Эдуарда. К счастью, он был сонный и притихший. Вряд ли я осмелилась бы притащить громко орущего младенца в эту странную спальню.
— Ребенок, который родился у королевы, — промолвила я. — Ваш сын. Принц Уэльский, храни его Господь.
Эдуард сонно заворочался и брыкнул своей крепенькой ножкой. Он только недавно начал ходить. Это был очень хорошенький, сильный мальчик пятнадцати месяцев от роду, и он совсем не походил на новорожденного. Собственно, еще когда я взяла его у няньки и понесла к Генриху, я засомневалась, стоит ли сейчас представлять его отцу. А король смотрел на сына, и в его взгляде было не больше отцовской любви, чем при виде толстенького здоровенького ягненка — если бы, конечно, мне пришло в голову притащить его в королевскую спальню.
— Я понятия об этом ребенке не имел! — заявил он. — А кто это, девочка или мальчик?
Королева встала, забрала у меня Эдуарда и протянула сонного ребенка мужу. Тот отпрянул.
— Нет, нет, я не хочу это держать! Просто скажите мне, это девочка или мальчик?
— Мальчик, — отозвалась королева, и голос ее дрогнул от разочарования. — Слава Богу, мальчик. Наследник вашего трона. Тот сын, о котором мы столько лет молили Господа!
Генрих изучал розовое личико малыша.
— Дитя Святого Духа, — с изумлением прошептал он.
— Нет, ваш собственный сын, простой смертный! — довольно резко возразила Маргарита.
Я обернулась: и врачи, и слуги, и две или три фрейлины, присутствовавшие в спальне, наверняка слышали проклятое замечание короля.
— Это наш маленький принц, ваша милость. Это наш сын. И ваш наследник. Это принц Уэльский. Мы уже окрестили его и дали ему имя Эдмунд…
— Эдвард! — громко поправила я Маргариту. — Будущий король Эдуард!
Она кивнула.
— Да, принц Эдуард Ланкастер.
Король довольно улыбнулся.
— О, так это мальчик! Что ж, повезло.
— У вас теперь есть сын, ваша милость, — поддержала я королеву. — Сын и наследник. Ваш сын и наследник, да благословит его Господь.
— Аминь, — откликнулся Генрих.
Тут я забрала мальчика у королевы, видя, что она едва держится на ногах, и она буквально рухнула в кресло. Мальчик завозился, и я стала его тихонько укачивать, прижимая к плечу. От него пахло мылом и чистой теплой кожей.
— И он крещен? — живо осведомился король.
Я заметила, как Маргарита скрипнула зубами: ее безумно раздражали эти бесконечные повторяющиеся вопросы, напоминавшие ей о тех ужасных днях. Но ответила она вполне любезно:
— Да, конечно, крещен.
— А кто его крестные? Это я выбрал их?
— Нет, вы спали. Мы… я… выбрала архиепископа Кемпа, Эдмунда Бофора и герцогиню Анну Бекингемскую.
— Как удачно! И я бы их выбрал! — обрадовался король. — Это лучшие мои друзья. И Анна… а которая это Анна?
— Бекингемская, — осторожно уточнила королева. — Герцогиня Бекингемская. Вот только архиепископ, увы, уже скончался.
Король в изумлении всплеснул руками.
— Не может быть! Сколько же времени я спал?
— Восемнадцать месяцев, ваша милость, — тихо сообщила я. — Полтора года. Очень долго. И все мы опасались за ваше здоровье. Как хорошо, что вы снова выздоровели!
Он посмотрел на меня с детской доверчивостью.
— Да, это действительно очень долго… Но я ничего не помню. Не помню, как я уснул. Я даже снов никаких не помню.
— А что вам запомнилось — перед тем, как вы заснули? — спросила я, сама себя за это ненавидя.
— Совершенно ничего! Я совсем ничего не помню! — засмеялся он. — Помню только прошлую ночь. И то, как я вчера вечером захотел спать и сразу уснул. Но я очень надеюсь, что сегодня, когда я ночью засну, то завтра утром непременно снова проснусь.
— Аминь, — произнесла я.
Королева сидела, закрыв руками лицо.
— Мне что-то не хочется снова проспать целый год! — пошутил король.
Маргарита сильно вздрогнула, затем выпрямилась и, овладев собой, сложила руки на коленях. Лицо у нее прямо-таки окаменело.
— Как это, наверное, было неудобно для всех вас, — добродушно заметил Генрих, оглядывая свою убогую комнату. — Я постараюсь больше так не делать.
Судя по всему, он не обратил внимания, что покинут своими придворными, что рядом с ним остались только врачи да няньки, ну и еще мы, несколько человек, таких же узников, как и он сам.
— Ну хорошо, а теперь мы оставим вас, — негромко сказала я. — Вам нужно немного отдохнуть. Для всех нас это был поистине великий день.
— Да, вы правы, я очень устал, — доверчиво признался он, глядя на меня. — Но я очень хочу завтра утром проснуться!
— Аминь, — повторила я.
Он просиял, как ребенок.
— Да-да, пусть будет так, как хочет Бог. Все мы в Его руках.
Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, весна 1455 года
Итак, король проснулся, но дела пошли не как хочет Бог, а как хочет королева. Маргарита тут же отправила королевскому совету послание, столь взрывное по тону и столь опасное по характеру, что лорды моментально выпустили герцога Сомерсета из Тауэра, запретив ему, правда, удаляться более чем на двадцать миль от столицы и заниматься какой бы то ни было политической деятельностью. Герцог быстро привел в порядок свой лондонский дом, вооружил ближайшее окружение и послал гонцов к своим друзьям и союзникам, заявляя им, что никто не сможет разлучить его с королем, и герцог Йорк первым поймет, что он, Сомерсет, вновь взял власть в свои руки.
Будто желая отпраздновать свое возвращение в центр Англии, король и королева открыли дворец в Гринвиче и созвали там королевский совет. Герцог Йоркский, явившись на этот совет, сложил с себя обязанности лорда-протектора, обнаружив при этом, что утратил и второй свой титул — констебля Кале. Этот титул был снова пожалован Эдмунду Бофору, только что покинувшему тюрьму и победоносно получившему прежнее могущество.
Бофор пришел в покои королевы, красивый, в богатых одеждах и с таким видом, словно ездил ко двору Бургундии за новыми нарядами, а не сидел в Тауэре, ожидая суда по обвинению в предательстве. Он вновь высоко вознесся на колесе Фортуны, и, пожалуй, не было сейчас при дворе человека более могущественного, чем он. Дамы прямо-таки затрепетали, когда он возник в зале, они просто глаз не могли от него отвести. А королева Маргарита, стоило ей увидеть герцога, полетела ему навстречу, простирая руки, и он упал перед нею на колени, склонив свою темноволосую голову, поднеся ее руки к губам и вдыхая аромат надушенных пальцев. Фрейлины рядом со мной только вздыхали от затаенной зависти. Маргарита стояла совершенно неподвижно, слегка вздрагивая от его пылких прикосновений, затем очень тихо промолвила:
— Пожалуйста, встаньте, милорд, мы рады снова видеть вас на свободе.
Эдмунд Бофор легко вскочил, изящным движением предложил ей опереться о его руку и спросил:
— Не прогуляться ли нам?
И они рука об руку двинулись на большую галерею. За ними последовали только я и еще одна из фрейлин; остальным я кивком велела оставаться на месте, да и сама осторожно притормаживала, стараясь держаться от этой парочки подальше, чтобы моя спутница не смогла подслушать, о чем они там шепчутся.
В конце галереи герцог поклонился и удалился, а Маргарита повернулась ко мне; лицо ее сияло.
— Эдмунд хочет посоветовать королю более не допускать на заседания совета герцога Йорка! — радостно сообщила она. — Он там ни к чему. Пусть наше ближайшее окружение составляют исключительно представители Дома Ланкастеров. Все, что Йорк сумел выиграть, занимая должность лорда-протектора, будет у него отнято. На заседания совета также не будут приглашать ни его зятя, графа Солсбери, ни этого щенка-переростка Ричарда Невилла, графа Уорика. Эдмунд решил непременно настроить короля против наших врагов и лишить их всех сколько-нибудь значительных должностей. — Она рассмеялась. — Эдмунд пообещал, что они еще горько пожалеют о том дне, когда заперли его в Тауэре, а меня — в Виндзоре, что они еще приползут ко мне на коленях! А еще он считает, что, поскольку король сейчас весьма плохо представляет себе, что творится вокруг и что ему надлежит делать, то страной лучше управлять нам с ним вдвоем. И первым делом мы сбросим наших врагов с их пьедестала. Пусть отправляются или в тюрьму, или на виселицу.
Я протянула к ней руку, пытаясь ее остановить, но она была слишком взбудоражена мыслью о столь восхитительной мести и никаких предостережений слышать попросту не желала.
— Эдмунд говорит, что теперь нам есть за что бороться. Король к нам вернулся и вновь пребывает в добром здравии, и он наверняка будет поступать так, как посоветуем ему мы; у нас есть сын и законный наследник трона, и уж этого никто отрицать не может. И теперь мы в состоянии преподать Йорку такой урок, которого он никогда не забудет. По мнению Эдмунда, если мы сумеем доказать, что Йорк собирался захватить трон, то он — покойник.